Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры

Чувство языка можно рассматривать также как переживание производное, - в том смысле, что в отдельных своих проявлениях оно должно быть фундировано на представляющем и рассуждающем акте. Если предметом последнего не служит слово как такое, то соответствующий предмет надо искать в самом речевом субъекте, нуждающемся в словесно-логическом выражении своих мыслей и желаний и располагающем словесными средствами для этого выражения. Мысль субъекта о том, что ему нужно нечто словесно выразить, его желание этого и его стремление к этому, его потребность в этом и нужда, в связи с сознанием своих звуковых (фонетических и морфологических) средств выражения, с сознанием себя, как располагающего этими средствами и способного разбираться в них и выбирать из них, а также в связи с сознанием себя как сочлена сходных с ним, таких же субъектов, с таким же запасом своих средств выражения - вот - тот реальный «контекст», та система вешей, и rcspective, единства сознания этих вещей, как sui generis единого предмета, в которые, как член системы, должно быть вставлено и чувство языка. Единственный способ, каким наличие этой системы, включающей самого субъекта, - если он, вот, например, как сейчас, не прямой предмет и смысл сообщения, - может быть связано с объективною словесною структурою, как такою, есть тот же способ, каким вообще «ес

тсственная» и социальная природа человека отражается на этой структуре. Этот способ есть привнесение к значению слов некоторых субъективных со-значений, субъективных реакций субъекта на сообщаемое, и вообще проявления себя в нем (в «стиле», например), в виде и формах естественной и конвенциональной экспрессии. Безотносительно же к вопросу об отражении такого рода субъективных переживаний в выражаемом словесно-логически, мы имеем дело, следовательно, с проблемою чувства языка, как проблемою, относящеюся непосредственно не к сфере науки о языке как таком, и не к сфере философии языка, а к подлинной сфере ведения психологии как науки, предмет которой — человеческий субъект. Его идеальное место и значение - не в структуре слова-понятия как такого, а в некоторой психо-онтической системе123.

Штейнталь сводит мысли Гумбольдта в формулу, которою можно воспользоваться, чтобы наглядно иллюстрировать разницу психологической и лингвистической интенций, а вместе и точку их касания. Устанавливается «два ряда понятий, составляющих элементы или принципы образования языка:

звук, артикуляционное чувство, звуковая форма или внешняя

звуковая форма -

мысль, внутреннее чувство языка, употребление или внутренняя языковая форма»124.

Психология не погрешает методологически, когда она, в своем изучении фактического, вещного психофизического процесса, разделяет его на два (и больше) «ряда», относя каждый из них к особой душевной «способности», проявляющейся в своих особых физиологических условиях. Именно как некоторые гипотетические «способности» или процессы», или «стороны» единой органической жизни, они составляют ее прямой предмет. «Звуки», о которых идет речь, будут отнесены к более общему классу звуков и подчинены соответствующей общей способности, заведующей не только звуками-фонемами. То же относится к «мыслям», которые, и качественно, и генетически, погруженные в водоем соответствующей способности, растворяются в бессловесных и бессознательных, хотя и закономерных процессах ассоциаций, слияний, апперцепции и тл.)125. Конечно, психология изучает не только изолированные способности, но задачи ее синтеза и восстановления целого, как жизненного и органического целого, непременно ведут в направлении восстановления полного психофизического

111 Ср мое Введение в этническую психологию. Вып. I. .: , 1927.

I?4 Steinthal Я. Die Sprachwissenschaft Wilhelm von Humboldfs und dic Hegersche

Philosophie. Brl., 1848. S. 101.

Cp у того же Штейнталя: «Первыми противоположными факторами языковой детальности мы признаем звук и мысли, кои оба сами по себе лежат еще вне языка». tbidem. S. 99.

аппарата, выполняющего функции, раздельные или сливающиеся, но всегда руководимые из единого центра: органического индивида, души, субъекта, мозга и т.п. Соответственно и названные «чувства» артикуляции и языка при сведении воедино должны быть отнесены к своему субъективному центру, отличному от центра письма, центра зрительного, моторного и др., но координированному с ними.

В иной установке предполагается изучение языка не как деятельности субъекта, хотя бы и социального, а как sui generis социальной вещи: знака, как такого. Наука о языке в этом смысле видит в языке не предмет и «продукт» этой деятельности, а данную заключенную в себе сферу средств социального бытия субъекта. Такая установка на вещь, на «мир языка», на его историческую и социальную данность, уже не может базироваться на субъекте, а ее изучение - на психологии. Надо обратиться вновь к принципиальному основанию объективного словесного предмета. «Употребление» туг рассматривается не как руководимое чувством речевого субъекта, пользование звуковым материалом и его формами, а как образование слова-понятия под формальным руководством внутреннего правила самого языка как такого. Сообразно этому, принципиальные основы такого изучения надо искать в особой социо-онтологии языка и в анализе конкретной структуры языкового сознания в целом. «Два ряда», а тем более «противоположные» (см. последнее примечание), здесь - бессмыслица. Утверждение их означало бы, с самого начала, простое устранение предмета изучения, как конкретной социальной вещи, одним из признаков которой служит изначальное единство, прототип которого, прежде всего, полнее и нагляднее всего как раз в слове и дан. Слово как предмет социальной (исторической) науки о языке необходимо есть звук, сопряженный со смыслом (чувственный знак), и смысл, запечатленный звуком (понимаемый смысл). Это - единый объект в границах вышеуказанных пределов: фонетического и семасиологического (см. выше, стр. 376).

В связи с этим и понятие «чувств», — артикуляции и языка, -претерпевает радикальную модификацию. Это уже ни в каком виде не факторы языка; субъект, обнаруживающий в них свою деятельность, вообще исчезает из поля зрения. Язык, оставаясь социальною вещью, правда, толкуется динамически, как , но в совершенно специфическом смысле, главный признак которого — в том, что , будучи его объективною сущностью, есть и его имманентная и единая константа. Необходимое единство этой двухсторонней, но нерасчленимой, «энергии» Гумбольдт видит, и он всячески обращает на него внимание. Он относит артикуляционное чувство к «интеллектуальной области»126, ибо оно направляется на определенное значение. А с дру-

,JA Humboldt W. . Ueber die dcs menschlichen Sprachbaues... § 10. S. 96-

гой стороны, чувство языка есть, как мы видели, «инстинктообразное предчувствие» «всей системы» звукового материала и звуковых форм, и даже прямо на него направляется, выбирая, терпя или предпочитая тот или иной звук. И, наконец, говоря об образовании понятий127 по законам внутренней формы, Гумбольдт подчеркивает, что это образование как бы (gleichsam) предшествует артикуляционному чувству128, но, в действительности, такое «разделение имеет место только для расчленения языка (Sprachzergliederung), и не может рассматриваться как нечто существующее в природе».

Таким образом, при установке на конкретный язык сама эта терминология должна быть признана неудачною, перенесение ее из сферы иного научного предмета ощущается непосредственно, и притом как препятствие, для устранения которого нужны особые оговорки и напоминания. В конце концов, ясно видно, что Гумбольдт сам употребляет термин «чувство языка» в более узком смысле, когда оно противополагается артикуляционному чувству, как чувство внутренней формы, составляющее как бы один из видов языкового сознания, руководящего употреблением внешних форм, и в смысле более широком, объемлющем артикуляционное чувство, когда последнее как бы включается в логический закон слова-понятия и вместе с ним входит в единый акт единого языкового сознания, как «синтеза синтезов» (выше, стр. 363). По-видимому, безопаснее здесь было бы и говорить просто о едином языковом сознании, направленном на такое же всеобщее единство своего конкретного предмета - языка как такого, в его собственной внутренней самозаконности смыслового движения. Таким образом, обозначается, в принципиальной установке, сфера языка, составляющего, как , предмет теоретической лингвистики. Языковое сознание, как область конечного языкового синтеза формирующих форм, конкретно. В своей целостности оно есть член более объемлющего целого - объективного культурного сознания, связывающего словй единством смыслового содержания со всеми другими культурными осуществлениями того же содержания. В отличие, следовательно, от психологического субъектного единства, это не есть единство и система механического или органического природного процесса. То, что отличает их, коренится в их онтических предметных особенностях. С этой стороны, природа и язык - разные вещи, имеющие разную историю124. Язык, как социальная вещь, сознается, прежде все-

Шет. § 11. S. 109. ^ Ср. также: Ibidem. S. 104.

14 Можно сказать, что и субъект, как социальная вещь, должен найти свое место в эмпирической истории языка, и, следовательно, должен стать одною из проблем принципиального основания, как истории, так и психологии. Это - несомненно, и к это-%,У вопросу мы еще вернемся.

го, в своих сигнификативных, а не каузальных, качествах. Как средство, как орудие, язык имеет свою техническую историю, и через это входит в новый контекст истории и техники других сигнификативных вещей и в то же время орудий, потому что такому же техническому развитию подлежит и искусство, и экономика, и любой социальный орган. Но ясно, что изучение самой истории этой оставалось бы слепым без теоретического основания, имеющего свое строгое принципиальное оправдание.

Возможность изучения языка, как предмета, в его культурно-смысловом развитии, в его материальной диалектике, и коррелятивно в его социально-технической истории, дает основание выделить в особую проблему также законы, формы, приемы, правила самой техники. В порядке эмпирическом это - ориентированные на историю вопросы уточняющейся эвристики, сменяющихся канонов, накопляющихся привычек, принятых правил с принятыми же исключениями и т.п., -словом, вопросы пользования тем орудием, которое называется словом и языком, вопросы грамматики, синтаксиса, стилистики и других формальных техник. Конечно, и они должны иметь свою принципиальную основу. И опять, эта основа - не в деятельности, способностях и функциях субъекта, а в самом предмете и его содержании. Субъект так же мало способен выткать из себя какую-либо систему форм, по которым разольется текущее вне его, мимо его и над ним, смысловое содержание, как мало способно это последнее предоставить в распоряжение субъекта несуществующие в содержании формы. Объективное языковое сознание есть сознание, содержание которого изначально оформлено и непрерывно меняется не только сообразно формам, но и в самих своих формах. «Образование понятий», словесно-логических форм, есть спонтанный процесс самого смысла в его движении, а не деятельность или продукт деятельности психологического субъекта. Законы этого образования, формы этого формообразования, суть логические основы всякой языковой техники, и сколько бы субъект ни трудился над «употреблением» звуков для целей сообщения, он сам существует, только подчиняясь объективным формам и законам этого употребления. А потому и в соответствующем изучении этих законов он — не проблема, и тем более не решение какой-либо проблемы, — он остается в стороне, как проблема чужой научной области, психологии. Но с его устранением из сферы языковой предметности теряет смысл и последнее, им для себя создаваемое, проти-вопостановление звуковой формы и «употребления», как образования понятия по алгоритму внутренней формы. «Употребление» и есть употребление звуковой формы слова; его законы суть внутренние формы того же слова. Внутренние формы, как мы видели, суть отношения, в

которых термины — внешние звуковые формы и предметно оформленное смысловое содержание. Корреляция знака и смысла есть живое и текучее изменение, но оно есть отношение, подчиненное своему диалектическому закону, или, вернее, оно есть его постоянное проявление и осуществление. Языковое сознание в самой последней основе своей и есть словесно-логическое сознание закономерности жизни и развития языка в целом. Логика, учение о логосе, слове-понятии, здесь -последняя инстанция со стороны словесных форм. Дальнейшее движение сознания может идти только в направлении понимающего раскрытия самого содержания форм, подчиненных безотносительным высшим формам, и его реальной, а не только формальной диалектики. Каждый акт и каждая форма образования слово-понятий подчиняются не только имманентным законам словесно-логического целого, но и разумным законам реализуемого через них культурного смысла. Это есть не только отбирающее творчество форм, но, вместе, это есть также подлинное творчество самого живого слова, как репрезентанта культуры. Сознание внутренних формообразующих сил слова, как источника и возможности всякого сообщения и понимания, есть, вместе, и применение их к осуществлению культурного общения. Таким образом достигается последнее конкретное объединение языкового предмета — в его смысловой и в его бытийном социально-историческом становлении, , в его качестве условия и в его качестве средства общения, наконец, в его способности репрезентации всей культуры, объединение, заключающееся в том, что само это становящееся в культуре бытие находит свое разумное оправдание в осуществлении разумного смысла по формам разума же. Здесь - принципиальный источник всех реальных принципов.