Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920-х годов

Отрицая вместе с релятивистически настроенным Зиммелем всякую конвергенцию в абстрактно-систематических или метафизических слоях, мы тем не менее склонны настаивать на конвергенции эйдетических и культурно-философских рядов в самом художественном предмете, в пределах которого и осуществляется функциональное взаимоотношение этих философских категорий. [708]

Целью философии искусства, или «феноменологии художественного предмета», является установление подобной сети «функциональных взаимоотношений».

708

Там же. С. 42.

Такая потребность в классификации и приведении в порядок занимающихся искусствами дисциплин порождена семиотической установкой, которую Габричевский наследует от Шпета. Как мы уже видели, эта классификация основана на двух выделяемых феноменологическим анализом специфических чертах художественного предмета. Прежде всего это его замкнутость, изолированность, его индивидуальная целостность, «его качественность и, так сказать, микрокосмичность», и при этом – его открытость, прегнантность, «насыщенность жизненным богатством, то, что он наиболее богат выразительным содержанием из всех культурных знаков. Коррелятивность и нераздельность обоих моментов в художественном предмете определяет собой коррелятивность и нераздельность двух групп дисциплин: философии искусства, фундируемой на философии образа, и истории искусств, фундируемой на философии стиля». [709]

709

Там же. С. 43–44.

С одной стороны, у нас есть философия художественного образа, т. е. та часть философии искусства, которая заинтересована в становлении смысла, ибо основана на понятии внутренней формы образа и на его «центростремительной энергии»: «включаемость всего мира в данный индивидуальный космос, в данную внутреннюю форму как тотальность и актуальная бесконечность». [710]

Благодаря своей структурности (и здесь не нужно еще раз напоминать уроки «Эстетических фрагментов»), произведение искусства в своей индивидуальности заключает в себе целый мир, воспринимает всё в себе, через себя. И в силу не психологического, а логического акта: «Логический смысл заключается в именовании», «в утверждении тотальности», т. е. в непосредственном акте референции, хотя бы и в особых, изолированных условиях художественности. Логический смысл открывает онтологическое ядро искусства, его космичность – не субъекта, а предиката как образа космоса.

710

А. Г. Габричевский. Философия и теория искусства. Тезисы доклада. С. 44.

Подобное семиотическое укоренение, столь определенная теория образа позволяют усвоить зиммелевскую историко-герменевтическую точку зрения, не впадая в риск психологизма и релятивизма:

В этом смысле философия индивидуальных художественных предметов (отдельных вещей, художников, художественных категорий) есть философия мировоззрений (здесь чувствуются отзвуки Дильтея. – М. К. Г.), но конечно в данном случае понимаемая не психологически и не исторически, а чисто феноменологически. К этому в пределе стремятся «высшие формы» художественной критики, как напр., «essais» Зиммеля или Патера, причем последний в своих воображаемых портретах обострил это до специфической литературной формы. Итак, философия искусства в этой своей части исследует «индивидуальный закон» (термин Зиммеля), или внутреннюю форму художественного предмета как образа, т. е. как центростремительного индивидуального космоса, вне которого ничего нет, но внутри которого заключены своеобразные миры; классификация типов этих миров и их аналитическая реконструкция как неких заданных предметов – есть область… теории искусства. [711]

711

Там же. С. 44–45. Теория искусства анализирует внешние чувственные формы, воспроизводящие строй внутренних форм. Итак, если философия искусства определяет границы и основные черты художественного бытия в его специфике, теория искусства выступает как исследование внутренней формы и ее модификаций, ее внутренней сплошности и тем самым ее дифференцированности (см. отрывок: А. Г. Габричевский. (Если философия искусства…). С. 48). Она исходит из описания самых конкретных сторон художественного предмета, т. е. из модификаций временно-пространственной данности, когда она входит в сфере художественного оформления.

С другой стороны, кроме философии образа философия искусства обращается к истории и культуре: речь идет о философии стиля, исследующей прегнантность художественного предмета, его макрокосмичность. Габричевский заботится о переводе шпетовских размышлений по поводу эстетического предмета в сферу художественного предмета. Вот почему он так настаивает на истории, вот почему ему нужен Зиммель с его «презумпцией», что произведение искусства содержит в себе всю вселенную.

Процесс включения в культурные концентры от: «произведение – эпоха в творчестве мастера» вплоть до «мир искусства – культура». Иногда даже презумпция: отношение (динамическое) включаемого и обнимающего есть отношение внутри образа. [712]

712

Там же. С. 46.

Вопрос о стиле остается в некотором смысле открытым и вызывает оживленную дискуссию во время прений по докладу Габричевского. Ключевым в ней является вопрос об экспрессии – одном из самых проблематичных пунктов шпетовской теории знака, ибо он связан с вопросом статуса субъекта как личности и его участия в конституировании смысла. [713]

Габричевского упрекали за смешение стиля с внутренней формой, т. е. за то, что в конечном счете он ссылается на Дильтея. Это он, который определял стиль «внутренней формой», под внутренней формой имея в виду объединяющее начало, оперирующее на разных уровнях произведения:

713

«В прениях была дана критика выдвинутого докладчиком понятия стиля и взаимоотношения между философией и теорией искусства. Стиль не может быть понимаем как система внутренних художественных форм. Эта форма принципиально иного экспрессивного характера, в силу этого схема, предложенная докладчиком, должна значительно видоизмениться» (цит. по: Бюллетени ГАХН. 1926. № 2–3. С. 31).

Используя в нашем собственном смысле формулу Гумбольдта, мы назовем внутренней поэтической формой то распределение изменений, что происходит в переживаниях согласно изложенным выше законам, далее – новообразования из составных частей, возникающие отношения ударения, силы и протяженности, равно как и заново творимые сопряжения. [714]

Или еще: «именуем стилем внутреннюю форму произведения – от самого первоначального вырабатывания мотивов внутри материала и до тропов, фигур, метра и языка». [715]

714

В. Дильтей. Воображение поэта. С. 378.

715

Там же. С. 408.

В томе сочинений Дильтея «Учение о мировоззрении. Работы по философии философии» («Weltanschauungslehre: Abhandlungen zur Philosophie der Philosophie») [716] собраны работы, в которых философ предложил определенную типологию мировоззрений и тем самым ассоциировал понятие типа с понятием стиля: оба они являются порогом, опосредованием между индивидуальным и универсальным началами. В этом смысле, в этой ясной гумбольдтовской установке Дильтей выступает как учитель Зиммеля. Симптоматично, что он рассматривает проблему типа в IV главе, которая посвящена искусству, понимаемому как орган жизнепонимания. Поэтому неудивительно, что гахновцы уделяли внимание и Герману Нолю, который в книге «Стиль и мировоззрение» («Stil und Weltanschauung», 1920) приложил дильтеевскую типологию стиля и мировоззрения и к искусствоведению, к живописи в частности. [717] Работа о связи стиля и мировоззрения и о понятии типа порождает горячие дискуссии по посвященному Нолю докладу Т. И. Райнова «Стиль и миросозерцание». Докладчик критически отнесся к Нолю, считая произвольным смешение стиля, т. е. внешних формальных элементов произведения, и мировоззрения, вытекающего из его глубины. Тем не менее, как отмечалось в информационном бюллетене, в прениях попытка Ноля рассматривать искусство и его формы в соотношении с мировоззрением и «устойчивыми формами» жизни вызвала живой интерес. [718]

716

W. Dilthey. Weltanschauungslehre. Abhandlungen zur Philosophie der Philosophie.

717

Книга Ноля содержит две его прежде опубликованные работы: «Die Weltanschauung der Malerei» (1908) и «Typische Kunststile in Dichtung und Musik» (1915).

718

См.: Бюллетени ГАХН. 1926. № 2–3. С. 31.

Зиммель посвящает стилю несколько страниц в разных работах («Христианство в искусстве», «Рембрандт», «Проблема стиля»). Он повторяет дильтеевскую установку и в известном смысле предваряет «Stilpsychologie» В. Воррингера (ведь Воррингер слушал лекции Зиммеля, который высоко оценил его «Вчувствование и абстракцию»). Типизация и индивидуализация являются двумя полюсами, между которыми возникает то напряжение, которое мы называем стилем. Стиль не налагается на индивидуальное, а является модальностью, по которой индивид развивается и открывается миру. Стиль – ритм и цвет переживаний. Это близко напоминает шпетовское понимание экспрессивности: стиль как субъективная окраска семиотического акта.

По Габричевскому, стиль не является ни совокупностью черт, ни моделью в смысле отвлеченной схемы, ни, наконец, законом оформления разных типологий образа. Стиль связан с «индивидуальным законом, или внутренней формой», которая соотнесена «с высшим единством. Стилистическое суждение есть физиогномистическая субсумация, это – именование как “когноминация”». [719]

Отсюда понимание культуры как области, где действуют и взаимодействуют разные индивидуальные законы. «Культура как система внутренних форм, связь которых в пределах данной культуры мы называем стилем». [720]

719

А. Г. Габричевский. Философия и теория искусства. Тезисы доклада. С. 46. Напоминаю здесь, что оксюморонное выражение «индивидуальный закон» принадлежит Зиммелю, см.: Г. Зиммель. Индивидуальный закон (К истолкованию принципа этики). С. 11–60.

720

А. Г. Габричевский. Философия и теория искусства. Тезисы доклада. С. 46.

Стиль в этом случае оказывается тесно связанным с историей, и поэтому он является предметом изучения истории искусств, т. е. реконструкцией временного процесса, в течение которого реализуются культурные внутренние формы. Речь идет о морфологическом подходе, о развитии гётеанской морфологии образа, где становление не борется с тождеством. По такой «стилистически имманентной» и феноменологически «предметно-художественной установке» разные образы исследуются в их связи, и это ставит определенную проблему перед философией искусства: «как возможна связь (логическая субсумация, влияние, преемственность и т. п.) при максимальной “интрокосмичности” и замкнутости каждого из них»? [721]

721

Там же. С 46–47.