Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920-х годов

В опубликованном конспекте мы находим более подробное изложение данного пункта. Шпет утверждает, что словесная природа литературы не является только ее преимуществом, иначе она была бы «энциклопедией» или «эмпирической основой» всех наук. Слово как предмет литературоведения имеет определенные ограничения: а) «формальное и феноменологическое» изучение памятников, «вещественных знаков» – объект филологии; слово представляет проблемы лингвистического порядка; здесь слово не выступает ни как знак, ни как название вещи, а как форма: «филология и содержание, смысл (семасиология)»; б) проблема смысла: для его изучения нужно проследить «этимологию слова», то, что Марти (но здесь Шпет не упоминает его прямо) называет «этимон»; [788] семантический анализ раскрывает, с одной стороны, образы и, с другой, «запечатления в определенных устойчивых формах» двух областей языка – «терминированной» и «тропированной, образной»; в) образное слово имеет целью не только сообщение, но также воздействие, выражение и оказание впечатления; слово играет прагматическую роль, но

788

Марти интерпретирует «этимон» как вспомогательное представление, сопровождающее значение знака, и указывает на него как на «внутреннюю языковую форму»; в своих поздних работах Марти отказывается от данного термина, чтобы избежать смешивания с генетическими объяснениями (см.: М. Вендитти. Внутренняя форма слова у Г. Шпета и у А. Марти. С. 266–273).

при особой интенции на самое действенность, в связи с особыми формами образности, создающей экспрессивность, т. е. на само слово как такое, т. е. как «знак», «выражение», имеющее в себе же самом довлеющий смысл и значение. [789]

Формы, являющиеся законами данной роли слова, составляют предмет литературоведения, – это формы искусственные. Их особенность такова:

за силою формы скрыто лицо говорящего, форма говорит за себя сама, – сама экспрессия, – экспрессия слова как такого! [790]

789

Г. Г. Шпет. Искусство как вид знания. С. 43.

790

Там же. С. 43–44.

Лишь в поэзии такое эстетическое воздействие доминирует, тогда как в прозе это второстепенно. В формальной эстетической концепции Шпета роман и проза и, следовательно, литературный язык представляют собой более риторически богатый вариант обыденной речи, и только поэзия показывает действительный сдвиг в сторону внутренней формы – ради того, чтобы производить особенный смысл отрешенного бытия.

Следующий пункт доклада Шпета оказался особенно спорным и дал очередной повод для глубоких недоразумений: слово может быть произносимо или написано, но литературное слово всегда только вторично. Написание имеет принципиальное значение, не случайное – поскольку представляет «интенцию определенную». Как показывают прения, слушатели доклада восприняли это утверждение в буквальном смысле и начали возражать, что фольклорная литература, например, не передается в «письменном виде», а только в устном. Но Шпет имел в виду принципиально другое:

Художественное слово и письменный знак связаны по существу не фактически, а принципиально – тут важен не эмпирический факт письма, а то, что культурное самосознание народа приходит к необходимости запечатлеть свое прошлое в письменности. Литература появляется, когда зарождается самосознание народа, так же, например, как правосознание – когда народ сознает свою деятельность и необходимость ее регулирования. Устная словесность не есть предмет литературоведения, а [есть предмет] фольклора как естественнонаучно[й] дисциплин[ы]. [791]

791

РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 14. Ед. хр. 9. Л. 6.

Шпет настаивает на том, что письменный вид литературы (и сегодня, в эпоху массового распространения мультимедийности это еще более понятно) – совершенно случайный, а не безусловный:

Достигается ли в литературоведении абсолютное закрепление? Нет, да это и не существенно, важна потребность, исторический факт запечатления литературы, сама идея записи, сама запись как таковая – явление случайное, например, она может быть заменена фонографом. Если исходить из поэтического и прозаического, мы ничего не получим. Надо разделить всю речь на стихотворную и нестихотворную и каждую из них делить на поэтическую и прозаическую. [792]

792

РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 14. Ед. хр. 9. Л. 11 об.

Значительные разногласия характеризуют дискуссию о литературных формах, где Ярхо прямо критикует нелитературный, неспецифический взгляд Шпета. Знакомство с материалами прений явно указывает на различия в подходах ученых; Ярхо возражает Шпету:

факты литературоведения противоречат постулированию необходимой связи художественного слова с письменным знаком – разве «Илиада» стала объектом литературоведения в связи с тем, что она в известный момент оказалась закрепленной письмом? Неправомерно деление форм на внешние и внутренние. Что это обозначает? Проблематика технической поэтики в изображении Шпета объединяет в себе самый разнообразный и случайный материал: аллитерацию, ритм, рифму и заглавие. Например, заглавие – есть нечто, что мы понимаем в связи с определенным толкованием, аллитерация же дается вполне непосредственно, так сказать, чувственно, – зачем все это объединять вместе? Как можно изучать сюжет как материал, если расчленять и вскрывать мы можем только формы?… Тут многое перекрещивается. Разве риторические формы не сродни иногда поэзии – зачем тогда ставить принципиальную грань? Доклад лишен литературоведческих примеров. [793]

793

Там же. Л. 6 об.

Шпет отвечает, указывая на разные области знания, к которым они обращаются:

Возражения [Б. И.] Ярхо чрезмерно эмпиричны; тут важное переплелось с неважным, принципиальное – со случайным. Отдельные категории или области нужно фиксировать не в смысле строгой отграниченности входящих туда фактов, а в смысле необходимости известных дисциплин, так как здесь имеется [о]пределенный комплекс проблем… Непосредственность и опосредованность нельзя понимать эмпирически. [794]

794

Там же.

Поэтому для участников дискуссии оказывается важным понять, что оппоненты имеют в виду, когда говорят о формах внешних и внутренних. Ответ Шпета акцентирует центральное положение понятия «внутренняя форма», отвергаемого Ярхо:

[О]тличать формы внутренние от внешних необходимо, п[отому] ч[то] совершенно ясно, что кроме чувственно данных, внешних форм, кроме естественных форм есть что-то еще, без чего слово не будет словом (курсив мой. – М. В.). И тут заслуга как раз философов, открывших бытие внутренних форм (начиная с Шефтсбери). Поэтика изучает формы, но формы возможны лишь при наличии сюжета как последней материи; чуть мы подходим к этой материи, как снова мы извлекаем из сюжета опять-таки формальные признаки, но все же материя присутствует здесь как задача, как X. Нужно отличать поэтику и эстетику. В докладе автор нарочно не говорил об эстетике; существуют формальные проблемы; поэтика ведает элементарные определения подобно тому, как элементарная логика ведает некоторые первичные определения, не входя в проблематику методологии наук. Эстетика тут литературоведению и не нужна. [795]

795

Там же. Л. 7.

На последний вопрос Саккетти о том, каков основной принцип литературоведения и что является объектом эстетики, Шпет отвечает резко и выразительно и ставит окончательную точку:

Возражения вызваны не-заслушанием доклада. Докладчик исходил из данности, а не из заданности. Данность – задача… в «Эстетических фрагментах» на это было указано. [796]

В свете приведенного спора можно определить позиции Ярхо и Шпета, сравнив их между собой. Согласно Ярхо, художественная форма – это форма литературного произведения, т. е. «совокупность тех его элементов, которые способны действовать на эстетическое чувство (в положительном или отрицательном направлении – это безразлично)». [797] В связи со сказанным он прямо ссылается на шпетовское определение эстетических моментов в структуре слова: это все моменты в «предметно-данной и творческой структуре, которые связаны с эстетическим переживанием (опытом)». [798] Шпетовский метод – дедукция. Шпет зачастую пользуется логической формализацией и математическими понятиями, как, например, «алгоритм», чтобы определить внутреннюю форму слова – ядро своей философской концепции. Ярхо, в свою очередь, в опубликованных работах 1920-х гг. добивается научности в области литературоведения. Данная наука требует

796

Там же. Л. 13.

797

Б. И. Ярхо. Простейшие основания формального анализа. С. 7.

798

Г. Г. Шпет. Эстетические фрагменты. Вып. III. С. 7.

логической доказательности, систематичности и объективности… Надо только стараться, чтобы литературоведение обладало не меньшей логической доказательностью, чем любая другая наука (кроме математики), например доказательностью естественных наук. [799]

В «Методологии научного литературоведения» выбор в качестве образца естественной науки, а именно биологии, проиллюстрирован более тщательно. Согласно Ярхо, сложность и многообразие действительности требуют «индукции и выборочного метода». [800] Индуктивный метод исследования в области литературоведения прибегает к математической статистике; его цель – систематизация данных и создание типологии литературных видов. Для Шпета, напротив, индукция – это «“метод” эвристический!», а «не доказательство, что характерно для научности». [801]

799

Б. И. Ярхо. Границы научного литературоведения // Искусство-1. 1925. № 2. С. 45–46.

800

Б. И. Ярхо. Методология точного литературоведения. С. 24.

801

Г. Г. Шпет. Искусство как вид знания. С. 41.

Если, как пишет М. И. Шапир, направления от частей к целому и от целого к частям определяют разницу между формализмом и структурализмом, [802] то эти различные направления указывают также на разные рамки исследования. Шпет, как мы видели, считает, что философия должна установить главные понятия, которыми оперирует литературоведение как часть общего искусствоведения. Ярхо, со своей стороны, отказываясь от данного понятия и исходя из естественнонаучного дискурса, развивает другое понимание вопроса о литературе. Например, он рассматривает образ (в смысле иконологии) как реализующийся из ассоциаций и психологически субъективных впечатлений: «образ есть такое значение слова, которое вызывает представление о чувственном или эмоциональном восприятии. Чтобы стать художественным, эстетическим, образ должен обладать признаком необычности». [803] То, что у Гуссерля называется «предметной отнесенностью», а у Шпета «подразумеваемым предметом», толкуется Ярхо прямо противоположным образом и становится синонимом ассоциации или конкретного представления. [804] Шпет принципиально отвергал такое понимание образа:

802

Б. И. Ярхо. Методология точного литературоведения. С. 614.

803

Там же. С. 42. См.: М. В. Акимова. Ярхо и Шпет. С. 91–102.

804

Б. И. Ярхо. Методология точного литературоведения. С. 652.