Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920-х годов

В рамках исследования музыкальной формы А. Л. Саккетти обращается к учению о музыке Г. Когена. Прочитанный им 12 декабря 1924 г. доклад «Учение Когена о музыкальной форме» ставит целью «выяснить… особенности эстетического учения Когена» и отметить черты, сближающие его «с учениями германских идеалистов XIX в.». [1186]

РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 70. Л. 171, Оп. 14. Ед. хр. 9. Л. 22–24, Ед. хр. 10. Л. 21, Ед. хр. 14. Л. 15, 18–18об.

1186

Зарождение интереса А. Л. Саккетти к Г. Когену относится ко времени задолго до его зачисления в научный состав РАХН (ГАХН). Осенью 1908 г., будучи оставленным М. М. Ковалевским на кафедре государственного права для подготовки к профессорскому званию и получив командировку за границу, он выехал и «продолжительное время» (до 1912 г.) жил в Германии. Там он лично познакомился с представителями Марбургской школы и слушал курсы по государственному праву и философии В. Виндельбанда, Н. Гартмана, Г. Еллинека, Г. Когена, Э. Ласка, П. Наторпа и др. А в начале 1920-х гг. Александр Ливериевич, сотрудничая с Костромским университетом, предполагал опубликовать работу под названием «Философия Германа Когена» (объемом 2 п.л.) в ученых записках университета. Однако тогда издание ученых трудов по неизвестным причинам не состоялось. Эта и другие предназначенные для печати работы А. Л. Саккетти остались в рукописных вариантах и, «по-видимому, навсегда утрачены для науки». См. об этом: Г. В. Савенко. Александр Ливериевич Саккетти. С. 233, 238.

Иные сведения о судьбе упомянутого труда о Г. Когене – у Н. А. Дмитриевой. В одной из своих работ она указывает, что его авторизованная машинописная копия под названием «Обоснование систематического идеализма. Философия Германа Когена» (1918) сохранилась в архиве Э. Л. Радлова в Отделе рукописей РПБ. См.: Н. А. Дмитриева. Борис Александрович Фохт: к истории русского неокантианства. С. 12, 28.

Комиссия по изучению проблемы художественной формы продолжает занятия «в значительно расширенном составе», что вызвано «характером разработанной в сентябре 1924 г. программы» ее дальнейшей деятельности. В отличие от предшествующего времени, когда ее центром были проблемы поэтики, новый академический год вводит в круг ее вопросов «и другие области искусствоведения (музыка и пространственные искусства)».

Однако сохраняется и интерес к проблемам поэтики: 28 октября заслушивается и обсуждается реферат книги К. О. Эрдмана «Die Bedeutung des Wortes», сделанный Р. О. Шор.

Впоследствии по предложению Г. Г. Шпета рецензию Р. О. Шор планируется поместить в первом сборнике трудов Комиссии; «редакционный просмотр» этой статьи поручен М. А. Петровскому.

РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 14. Ед. хр. 9. Л. 21, Ед. хр. 15. Л. 11–11об., 37.

Но вместо гахновского издания отзыв Р. О. Шор о книге К. О. Эрдмана в итоге публикуется в ПиР.

ПиР. 1925. Кн. 2. С. 235–236.

Н. Н. Волков, разрабатывающий проблему «ядра» значения слова и отрицательно разрешающий этот вопрос в докладе «Проблема множественности значений и так называемого “ядра” значения», дискутирует с Н. И. Жинкиным, который полагает, что можно очертить сферу возможных контекстов слова, а потому и установить некоторое «ядро» его значений. И с Г. Г. Шпетом, утверждающим, что надо разграничивать случаи одного смысла разных слов и разных смыслов одного слова (11 ноября).

Оживленные прения вызывает реферат статей К. Бюлера по общему синтаксису, подготовленный А. А. Буслаевым (25 ноября).

РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 14. Ед. хр. 9. Л. 21, Ед. хр. 15. Л. 14–15об., 17–18об.

Комиссия по составлению «Словаря художественной терминологии» видит своей задачей не только дать «справочник, ориентирующий в разноречивой и до настоящего времени не фиксированной точно художественной терминологии», но и провести «точное и методологическое разграничение граничащих друг с другом дисциплин и понятий». Поэтому особое внимание ее сотрудников привлекают термины, подлежащие «отнесению к нескольким словарям»; в отношении таких слов ставится задача «точного определения для каждого в отдельности самостоятельного круга вопросов и принципиального установления их точных границ».

При обсуждении структуры будущего I тома издания за основу группировки отдельных вопросов по статьям к декабрю принимается «идея объединения и ориентировки более мелких статей вокруг небольшого числа основных».

По предложению А. Г. Габричевского (октябрь) термины предполагавшегося для Энциклопедии художественной терминологии списка делятся на три группы. В их числе:

«I. требующие больших статей, куда войдут:

а) термины эстетики и общего искусствоведения,

б) названия искусств (всего 170 терминов).

II. требующие небольших статей, куда войдут:

а) общефилософские термины,

б) направления и школы,

в) термины отдельных искусств, поскольку они входят в общую эстетику (всего 300 терминов).

III. термины, требующие расшифровки (всего 100 терминов)».

В целях дальнейшего сокращения списка слов, «так как вряд ли представится возможность увеличить размер словаря», по предложению Г. Г. Шпета принимается решение «оставить только термины: 1) философии искусств и эстетики, 2) термины теории искусств, т. е. специально искусствоведческие, и 3) психологии искусств. Термины, не входящие ни в одну из этих групп, – исключить из словаря».

«Предварительным распределением материала между авторами» занимается редакционная коллегия в составе Г. Г. Шпета, Б. В. Шапошникова, А. Г. Габричевского, М. И. Кагана и А. А. Губера.

В целях придания дискуссии более академически строгого характера, с одной стороны, и потому, что «ряд терминов требовал мнения специалистов в разных областях», – с другой, принимается решение «назначать по два и больше автора на каждую статью».

21 октября определяется срок окончания работы над «Словарем…» – 1 ноября 1925 г.

РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 14. Ед. хр. 9. Л. 24–25, Ед. хр. 11. Л. 8–9об., Ед. хр. 19. Л. 39 об.

Ноябрь, 18 – М. И. Каган представляет ФО и Социологическому отделению ГАХН доклад «О живом смысле искусства. Стиль эпохи и роль искусства в истории» (другое название – «О живом смысле искусства» [1187] ).

РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 1. Ед. хр. 70. Л. 20, 14, Ед. хр. 5. Л. 5; М. И. Каган. О ходе истории. С. 29.

1187

См.: М. И. Каган. О живом смысле искусства. С. 483–519. Его публикатор уточняет, что «по содержанию и по форме» этот текст «примыкает к докладу “Два устремления искусства”» (цит. по: М. И. Каган. О ходе истории. С. 695), прочитанному, вероятно, в ФО РАХН под названием «Два устремления в искусстве» 10 ноября (по разным данным) 1922 г. (или 1923 г.) или 13 ноября 1922 г. (ГАХН. Отчет. 1921–1925. С. 20, 92; М. И. Каган. О ходе истории. С. 694).

Текст его, датированный сентябрем – ноябрем 1922 г., см.: М. И. Каган. Два устремления искусства (форма и содержание; беспредметность и сюжетность). С. 451–466.

Ноябрь, 24, и декабрь, 1 – В ответ на доклад Б. И. Ярхо «О границах научного литературоведения» в Подсекции теоретической поэтики ЛС РАХН от 24 и 31 октября того же года в соединенном пленарном заседании ФО и Секции с докладом на ту же тему выступает Г. Г. Шпет, выдвинувший «некоторые малоприемлемые для литературоведов положени[я]».

Н. А. Трифонов. Из дневника читателя 1920-х годов. С. 209.

Доклад Г. Г. Шпета вызывает оживленное обсуждение; в центре внимания участников дискуссии – вопросы о методах и возможности сотрудничества литературоведов и философов и о письменном и устном слове.

В прениях по докладу Г. Г. Шпета выступают Б. Г. Столпнер, П. Н. Сакулин, Б. В. Горнунг, М. П. Столяров, Т. И. Райнов, Ю. М. Соколов, М. А. Петровский, М. И. Каган и А. Л. Саккетти.

РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 14. Ед. хр. 9. Л. 6–7, 11–13.

Но наиболее ярким и существенным для теоретической мысли тех лет считается диспут между Г. Г. Шпетом и Б. И. Ярхо, доклад которого в ЛС в виде большой статьи вскоре выходит в печатном органе Академии.

Искусство-1. 1925. Т. II. С. 45–60, 1927. Т. III. Кн. I. С. 16–38.

По воспоминаниям С. В. Шервинского, «Борис Исаакович выступал защитником такого метода в изучении литературных памятников, в котором заметна была обозначившаяся тенденция к структурализму, в то время как Густав Густавович стоял на более традиционной позиции, связывавшей памятники литературы с философией, эстетикой и этикой эпохи. Диспутанты придерживались явно противоположных точек зрения, что не мешало присутствующим с одинаковым вниманием покоряться обаянию ума и того и другого».

С. В. Шервинский. Воспоминания. С. 15.