Испанец

После шумного торжества номер встретил их блаженной тишиной. За дверью остались свадебный шум, банкет, гости. На столике поблескивала бутылка шампанского в серебряном ведерке со льдом, номер был украшен цветами, и Марина думала, что у нее от волнения сейчас сердце выскочит.

Они с Эду занимались любовью очень часто; если бы Марину спросили, а были ли дни, когда ее утро начиналось не с поцелуев и ласк, она бы задумалась. Но сейчас все было иначе, совсем по-другому. Впервые за все время знакомство с Эду Марина почувствовала робость, когда его руки скользнули по ее обнаженным плечам, по шее, лаская девушку. Эду, улыбаясь, осторожно снял с Марины мантилью, белым кружевом укрывающую ее волосы, вынул из прически высокий гребень, и Марина совершенно почувствовала себя его женой, принадлежащей ему полностью, без остатка. И то, что он сейчас раздевал ее, помогая освободиться от свадебной одежды, было так естественно и так волнительно, что Марина даже представить никого не могла на месте Эду.

Только он. Только его рукам можно обнимать ее, только его губам можно целовать ее. Только к его груди Марина могла прижиматься так доверчиво и с таким удовольствием, вдыхая знакомый, ставший уже родным аромат его кожи и горьковатую свежесть парфюма, только его поцелуи принимала так, словно по глотку пила жизнь, наполняя свое тело всеми оттенками чувств. Холод, жар, дрожь, наслаждение, прокатывающееся волнами до самых кончиков пальцев, и запах шампанского от губ Эду, которое он выпил - все это связывалось в одну пеструю картину, которая называлась реальностью. Невозможной, непостижимой… еще полгода назад Марина не поверила бы, что это вообще возможно. Что с нею это может произойти. Что она, простая девчонка, будет так головокружительно любима, что для ее первой брачной ночи откроет двери лучший отель Севильи, и что мужем ее будет самый красивый из существующих на свете мужчин.

«Этого не может быть, - думала она, и душа ее наполнялась ликованием, от которого хотелось смеяться, - это не может происходить со мной!»

Но это происходило; и Эду тоже смеялся, чувствуя улыбку на ее губах, смеялся, одуревая от любви, от чувств, нахлынувших на него.

– Какая ты необыкновенная, - шептал он, разглядывая свою молодую жену почти с благоговением.
– Прекрасная…

Марина сама не понимала, отчего ее бьет крупная дрожь. Эду целовал ее, нежно касаясь губами шеи, пылающей от смущения щеки девушки, его пальцы осторожно распускали шнуровку ее платья, в его неторопливых осторожных движениях был какой-то особый тайный смысл, и сам он походил на восхищенного ребенка, распаковывающего самый желанный в его жизни подарок.

Избавив Марину от платья, оставив ее в одном белье и чулках, Эду опустился перед девушкой на колени, обнял ее за талию и нежно поцеловал животик. Касания его губ породили в душе Марины целую бурю чувств; такого трепета и такой глубокой нежности она не видела ни от кого и никогда, даже от самого Эду. Обычно он был порывист и страстен, но сейчас он ласкал ее так, словно боялся вспугнуть, почти робко. Ее волнение не укрылось от него, и сам он волновался не меньше Марины.

– Ты счастлива?
– произнес он, поднимая на нее затуманенные желанием глаза.
– Скажи мне - ты счастлива сейчас? Ты не передумала бы, если бы я снова спросил тебя, пойдешь ли ты за меня замуж?

– Как ты можешь сомневаться, Эду, - ответила ему Марина изумленно.
– Я люблю тебя. Я даже не представляла, что можно полюбить так… и так поверить. Ты вернул мня к жизни, Эду. Ты сделал меня невероятно счастливой. Все то время, что мы с тобой вместе, я счастлива. Каждый день ты даришь мне счастье. И ребенок… я никогда не думала о том, что буду матерью. Наверное, во мне не было столько любви и столько радости, чтоб поделиться ими с крохотным существом. А теперь я знаю - я очень его буду любить, Эду. Потому что буду смотреть на него и вспоминать эту весну.

– У нас будет много детей, - сказал Эду, ласково поглаживая животик Марины.
– Очень много.

– И все они будут похожи на тебя, - отозвалась Марина.

Неспешно, осторожно Эду избавил девушку от белоснежного белья, снял тонкие кружевные трусики, легко скользнувшие по бедрам, и с наслаждением провел ладонью меж подрагивающих ножек, поглаживая влажные губки. Его пальцы тревожили чувствительное местечко, Марина в нетерпении переступила с ноги на ногу, с трудом подавив стон, когда пальцы Эду нежно погладили горячую влажную дырочку. Эду запустил руку в волосы девушке и оттянул ее голову назад, целуя ее подрагивающие губы и продолжая поглаживать ее меж дрожащих ножек. Марина извивалась, поскуливая, когда пыльцы Эду проникли в нее и осторожно толкнулись глубже. Ее руки, дрожа, поспешно развязывали шелковый галстук Эду, торопливо пересчитывали пуговицы на его белоснежной сорочке. Одежда падала на пол, поцелуи становились все жарче и жаднее, Марина уже вскрикивала, когда руки Эду проникали в ее тело особенно откровенно и развратно.

– Моя злая колючка, - шептал Эду, уложив девушку в прохладные шелковые простыни, с удовольствием лаская зыком ее постанывающий ротик, - теперь навечно моя! Будешь терпеть меня, да?

– Да, - почти провыла Марина, извиваясь на руке Эду, когда его пальцы проникли в нее максимально глубоко и погладили изнутри жестко, на грани боли. Отыскивая чувствительные точки в теле девушки, Эду заставлял ее трепетать, едва ли не рыдая от слишком чувствительной ласки.

– Расставь ножки, нежная моя. Да, шире. Вот так. Разве тебе не нравится?

Марина не ответила Эду; ее бедра бесстыдно и быстро двигались, девушка ласкалась о его руку, позабыв о стыдливости и Эду сам едва сдерживал стоны возбуждения, рвущиеся у него из груди.

– Какая ты горячая… словно костер! Я хочу слышать, как ты хочешь меня! Я хочу знать это! Скажи, что хочешь меня! 

– Я х-хочу…

Ее слова скатываются в жалкие жалобные стоны, тело извивается, дрожа, она зажимает трясущиеся бедра, но спастись от беспощадной ласки не может.

– Ты вся моя, злая колючка. Я заставлю тебя кричать всю ночь. Как сладко ты кричишь…

Его губы накрывают ее задыхающийся рот, стирают жалкие животные стоны, язык проникает внутрь и ласкает ее язык, отчего удовольствие лишь сильнее туманит разум, и Марина чувствует себя абсолютно беззащитной, утонувшей в наслаждении, которого чересчур много, которое остро, невыносимо, горячо как пытка. И девушка снова кричит, чувствуя, что рука Эду продолжает ее терзать и мучить.

– Достаточно, достаточно!

– Ну уж нет…

Его ладони жадно сжали ее бедра, чуть выше кружевных резинок чулок, там, где кожа пылала от жара. Эду нетерпеливо подмял под себя девушку; ему снова хотелось почувствовать под собой ее тело, отведать ее податливой слабости. Устраиваясь между ее разведенных, чуть подрагивающих коленей, он гладил и гладил ее мокрое раскрытое лоно, лаская нежную кожу самыми кончиками пальцев, делая ощущения девушки тонкими, острыми.

– Марина, - улыбаясь, произнес он ее имя, вслушиваясь в звуки собственного голоса, в то, как звучит имя любимой женщины в его устах.
– Моя красивая. Моя желанная…

Он взял ее жестко, нетерпеливо и быстро, так, что она вскрикнула, ощутив его желание нежным нутром своего тела. Стирая с ее висков катящиеся слезы, Эду целовал девушку, приглаживая ее волосы, безжалостно терзая ее тело, заставляя ее шире раскрывать под ним ноги, жалобно стонать от его глубоких и сильных проникновений.

– Посмотри на меня, - шептал он, сильно толкаясь в ее мягкое тело, в ее бедра, прижимаясь к ее животику.
– Открой глаза, глянь на меня! Я хочу увидеть, как тебе станет хорошо…

Марина постанывала, ее губы были расслаблены, мягки, и Эду ловил их, сладкими поцелуями прихватывал вместе с язычком девушки, проникал в ее ротик, заставляя ее ахать и томно извиваться под ним от чрезмерного возбуждения, от которого влага ее тела становилась все обильнее, запах возбуждения - все более пряный и нежный, как весенний аромат цветущих деревьев. Через силу ей удалось приподнять ресницы, но лишь затем, чтобы в следующий момент крепко зажмуриться, короткими рваными дыханиями выталкивая из груди крик наслаждения, разрывающего ее разум.