Испанец
Шрифт:
«Можно было догадаться, - ядовито подумала Вероника, - не так уж сильно я ее треснула, чтоб она так долго ваялась в больнице! Утащил ее в какой-нибудь отель, скрыл, спрятал ото всех, пока не найдут напавшего… Таскаются по Андалусии, путешествуют. Репетируют медовый месяц…»
***
Марина появилась в особняке де Авалосов только перед самой свадьбой, и Вероника снова ощутила себя очень ненужной, лишней, посторонней вещью, непонятно как попавшей в этот дом. Они ввалились втроем – Марина, Эду и Анька, - шумной компанией, хохочущей и болтающей без умолку. От них пахло горячим воздухом, праздником, цветущими деревьями Андалусии и дорогой. Притом Анька, не понимающая по-испански ни слова, смотрелась куда
Анька не пожелала сидеть взаперти в особняке де Авалосов и сразу же после приезда съехала в отель. По крайней мере, она так сказала Веронике. Теперь же стало ясно, что она просто присоединилась к подружке и вместе с ней каталась по Испании. Интересно, отчего это все скрывается от Вероники?..
Марина давно поправилась после травмы, окрепла. Она очень изменилась; из ее взгляда исчезло затравленное, неуверенное выражение, она смотрела прямо, смело, и даже недовольная мина Вероники не смогла заставить ее смутиться. Она стала очень уверенной в себе, очень спокойной, в лице ее появилась твердость – вылез, наконец, характер, который до сих пор помогал ей держаться на плаву. Она недаром позвала Аньку, и даже не оповестила своих родителей. Кажется, Марина твердо решила начать новую жизнь, в которой нет места всему тому, что травмировало ее, и те люди, что пожирали ее жизнь, ее нервы, были оставлены в прошлом. Горячее солнце Андалусии позолотило ее кожу, яркое алое платье, видимо, купленное недавно, делало ее похожей на танцовщицу фламенко, и Вероника поймала себя на мысли, что Марина стала очень похожа на испанку. Она словно всю свою жизнь ждала момента, когда сможет вот так переродиться, раскрыться, стать тем, кем мечтала
– Я все сделала, - произнесла Марина, оставив свою веселящуюся подругу и жениха, подходя к начальнице - теперь можно сказать, что к бывшей начальнице, - и вручая ей папку с переведенными документами.
Веронике показалось, что эта фраза была какая-то неловкая, произнесенная почти с акцентом. Марина почти отвыкла говорить по-русски. Кажется, она даже думала теперь по-испански, и, прежде чем заговорить с Вероникой, задумалась, замешкалась.
«Ах ты, дрянь, - Веронике хотелось хлестнуть документами по этому уверенному, спокойному лицу, по шраму от операции, прикрытому отрастающими волосами, - ты посмотри, как она косит под местную! Принцесса крови прям! Кривляется, не понимает русского языка!»
Внезапно Веронике захотелось довести начатое до конца. Захотелось выйти на улицу, отыскать камень поувесистее и ночью им раскрошить этой зазнавшейся девчонке все лицо. Не убить, но искалечить бесповоротно, вернуть в глаза выражение отчаяния и бесконечной боли, превратить цветущую девушку в урода, которому даже говорить трудно. После этого злодеяния трудно будет отмыться и укрыться от правосудия, практически невозможно, но зато будет разрушено чужое счастье, такое простое и такое недоступное ей, Веронике.
– Поздравляю, Полозкова, - произнесла Вероника небрежно и высокомерно, принимая папку с бумагами. – Окрутила-таки красавчика? Ловкая. Молодец. Чем ты его проняла, м-м-м? Мне правда любопытно. Эду ведь не мальчишка московский, не студентик бесштанный, не дурачок. Он уж девиц всяких повидал… много. Как ты-то смогла, Полозкова?
Марина упрямо склонила голову, исподлобья разглядывая Веронику. В голосе женщины было столько пренебрежения, столько презрительной брезгливости, что ее вопрос прозвучал как оскорбление.
– Эду любит меня, - ответила Марина. – Просто любит.
– Да, конечно, - рассеянно произнесла Вероника, просматривая документы.
– Любит. Сегодня одну, завтра другую.
– Эду женится на мне, - с вызовом произнесла Марина, и от напора и силы в ее голосе Вероника с удивлением подняла взгляд на девушку. Та по-прежнему
была уверенной и сильной, и Вероника едва не упала, когда до ее сознания дошли следующе слова девушки.– Эду любит меня, и женится на мне. А сеньор Педро вас – нет.
Странно; свадьба была у Полозковой, а ночь не спала Вероника, словно готовилась к главному дню в своей жизни.
«Так оно и есть, - в странном лихорадочном возбуждении думала Вероника. – Так и есть…»
Для начала она спустилась в сад и весь его обошла в поисках камня. Подходящего камня, которым можно измолотить все лицо Полозковой, да так, что ни один хирург не соберет. Вероника не была пьяна, но отчего-то ей казалось, что мир раскачивается и пляшет перед ее глазами, и сознание спутанное. Представляя себе, как будет наносить удар за ударом, Верника слышала то ли рев, то ли плач, и не понимала, что это ее собственный голос дрожит и рвется от рыданий. Кровавые картины мелькали перед глазами с хаотичной скоростью, Веронике казалось, что она сходит с ума.
Она хотела совершить задуманное тотчас же, вечером. Прокравшись к комнате Полозковой, Вероника с сильно бьющимся сердцем, прижимая к груди камень как котенка, повернула ручку двери, но дверь оказалась заперта изнутри на ключ. Более того – прислушавшись, в ночной тишине Вероника обострившимся слухом уловила жаркую возню и долгие, тягучие и сладкие стоны, беспомощные и умоляющие. Так стонет только уставшая от ласк женщина, любимая, пресыщенная любовью, обласканная и желающая наслаждения еще и еще.
– Не одна она там, - зло шипела Вероника, слушая чужую страсть. – Красавчик… это он закрыл дверь, эта курица не догадалась бы…
Веронике тотчас в голову пришла идея, что неплохо было бы сию минуту напасть и изуродовать обоих, разбить лица обоим, стереть навсегда счастливые улыбки, уничтожит молодость и красоту, лишить даже тени того обаяния, что притянуло этих двоих друг к другу. Она снова яростно толкнулась в дверь, позабыв, что та заперта. На ее счастье, влюбленные были слишком заняты собой и не слышали ее попыток ворваться к ним.
– Полозкова, ты что, не знае-ешь, что это плохая примета, если жених видит невесту до свадьбы?! Это не к добру… Не к добру! – шипела Вероника, как одержимая, царапаясь в двери как собака.
Вслушиваясь в любовную возню, в откровенные крики и стоны, Вероника перевела дух и отерла со лба болезненный пот. До нее дошло, что если она дольше простоит под дверями, ее непременно кто-нибудь обнаружит и разгадает ее недобрые намерения. И тогда все точно сорвется. Да если даже дождаться, когда они уснут… даже если удастся бесшумно открыть дверь и нанести удар… или несколько – не важно кому, - Эду проснется от боли, или от криков Марины, и вытолкает Веронику взашей. И все окончится очередным синяком, но не трагедией. Нет. Вероника отступила, лихорадочно соображая, как же ей привести в исполнение свой план.
«Завтра, - решила она. – Это еще лучше – завтра. Прямо перед свадьбой! Испачкать белое платье кровью… пусть больно будет всем! И красавчику тоже, когда он поймет, что не смог предотвратить и навсегда лишился ее красоты… все платье залить кровью… интересно, какое оно – это платье?»
***
Но и с утра у Вероники ничего не вышло.
Вокруг Полозковой прыгало и суетилось столько людей, что подойти к ней со своим камнем было по меньшей мере странно.
Может, эти клуши, что готовили невесту к выходу, и растерялись бы, и разбежались бы в разные стороны с воплями, но вторая курица, Анька… Вероника не заблуждалась на ее счет. Эта девица не потерялась бы ни на миг. Она бы отбросила свой телефон, на который снималась весь процесс подготовки невесты, все ухищрения, которые применяли стилисты, и саму Веронику огрела бы чем-нибудь тяжелым. Нет, не стоило подходить к Полозковой сейчас, нет…