Исправленному верить (сборник)

Но это же был сон!

Бред какой-то…

Кальвин оперся рукой на стену каюты, но стена вдруг упруго выгнулась, и пальцы прикоснулись к чему-то теплому:

– Рик… не нужно.

Да уж. Этого делать не стоило. Это уже не прогулки под руку…

– Прости. Я не знаю, что творю.

– Знаешь.

– Я просто не могу больше… не могу смотреть, как он прикасается к тебе…

Она не ответила. Ее темные глаза смотрели куда-то сквозь него. И ее тело, затянутое в тонкую материю комбинезона… пальцы все еще помнили прикосновение. Неужели он никогда не сможет больше дотронуться, обнять, прижать к себе?

– Аля… я должен тебе сказать…

– Молчи! Молчи, Рикард. Не мучай ни меня, ни себя.

Кальвин не выдержал. Взял ее руку в свою. Сжал. Она не отстранилась. Не отступила. Только в зеленых глазах появилось… смятение?

– Аленка… что же ты делаешь со мной?! Я с ума схожу. Эти полгода… наши встречи…

– Рик, замолчи! Иначе… так будет только хуже.

Он замолчал. Сделал еще шаг и привлек ее к себе.

– Рик… зачем ты?

Молния через весь горизонт. Летят обрывки облаков.

– На его месте должен был быть я! Ты ведь любила меня – тогда? Ответь! Ответь мне…

– Не знаю. Теперь я уже ничего не знаю…

– Но ты все-таки выйдешь за Стива?

– Я… я не знаю. – В зелени глаз блеснули слезы.

Она медленно освободилась из его объятий. Он проводил ее взглядом. Стройный силуэт скрылся в сиянии голубых молний и водовороте коричневых облаков.

– Я же люблю тебя! Алена…

* * *

– Рик, привет!

– И тебе не хворать.

– Слушай, я хотел спросить… ты не знаешь, что происходит с Аленой?

– А в чем дело? Не дает?

– Очень смешно. Она последнюю неделю сама не своя… похудела. И… мне кажется, она иногда плачет, а мне не говорит ничего.

– Нашел кого спрашивать. Мне-то почем знать ваши интимные подробности?

– Рик, это ни разу не смешно. Она… она сказала, что не уверена насчет свадьбы…

Кальвин вздрогнул. По спине пробежал неприятный холодок.

Не уверена насчет свадьбы.

Приплыли.

Отличная работа, лейтенант.

Одно прикосновение. Несколько вырвавшихся слов. Та грань, которую нельзя было пересекать. И вот – результат.

Как это похоже на тебя! Ни о чем не думать, а делать только то, что хочется. Понравилась девушка? Вперед! Что может быть более гуманным, чем сбить с толку невесту лучшего друга? Достойный поступок, ничего не скажешь.

Стив с Алей встречались шесть лет, а потом на сцене появляешься ты и ломаешь все, что они кропотливо и бережно строили. Ломаешь им жизнь. Им и себе. И кому теперь хорошо? Аленка плачет. Стив ничего не понимает и кусает локти от бессилия. А ты? Что получил ты? Она все равно не будет с тобой. А теперь и с Чейзом не будет. Браво!

Отличная работа.

* * *

Это было настолько невероятно, что Кальвин даже не удивился.

Он висел в атмосфере Зевса. Без скафандра. Вообще без одежды.

Вокруг клубились тучи, проплывали какие-то завихрения, вспыхивали слабые разряды. Шторм кончился.

Было страшно, и хотелось сжаться в комочек. Но не получалось. Рик вообще не чувствовал своего тела и поэтому не мог сказать, чем он в данный момент дышит и бьется ли сердце.

В каком-то десятке метров в позе распятого Христа висел Стивен Чейз. Тоже без одежды.

Вверху бурая дымка светлела, одновременно приобретая нежный розовый оттенок, – где-то там начиналась стратосфера Зевса. Снизу же тянула свои чернильные щупальца первозданная тьма, никогда не видевшая света звезд.

И самым странным было то, что Рикард очень четко, почти физически, ощущал все эти тысячи километров атмосферы над головой. Он словно смотрел на себя со стороны, а заодно и из космоса, так что видно было всю структуру Зевса: вихри, экваториальные циклоны, ветры-джеты, океан жидкого водорода и даже твердое ядро где-то на невероятной глубине.

Я спятил, совершенно спокойно решил Кальвин, или задыхаюсь в катере. Гипоксия мозга порождает галлюцинации. Выходит, я умру? Обидно, конечно. Ведь еще столько важного не случилось! Так много надежд не оправдались! А с другой стороны – нынешняя жизнь была, скажем честно, так себе. А вот Стивену, наверное, умирать совсем не хочется.

Неожиданно Рик ощутил что-то вроде дуновения ветерка. Облака осветило россыпью голубых и золотых вспышек, и вдруг человека потащило вниз, в пугающую и густую темноту водородного океана.

Свет померк.

Перед глазами начали мелькать какие-то невнятные образы, и от этого мельтешения картинок страшно разболелась голова. Вспыхивали росчерки молний, куда-то тянулись щупальца черных то ли осьминогов, то ли пауков, которые, сплетаясь, образовывали долгие плетеные канаты, нырявшие в удачно подвернувшееся отверстие, а по ним неслись вниз и вверх зеленые и голубые искорки. Канат резко обрывался, и на его срезе расправляла крылья бабочка-махаон, которая улетала, а перед глазами уже скакали лошадки из детской книжки, и у них смешно дергались хвосты, которые состояли из щупалец тех черных осьминогов-пауков, копошащихся среди борозд на вспаханном, дышащем влагой поле.

Неожиданно в этой круговерти на пару секунд высветилось задумчивое и печальное лицо Али. Ухватившись за этот образ, Кальвин постарался думать только о ней.

Несколько слепяще ярких картинок попытались грубо ворваться в сознание, но Рик усилием воли начал по крупинкам снова воскрешать в памяти образ девушки. Такой он увидел ее полгода назад, когда они со Стивом впервые ступили на борт орбитальной станции ИСФ. Печальные глаза, плотно сжатые губы, удивленно взметнувшиеся вверх брови…

Беготня картинок с пауками, бабочками и лошадками прекратилась. Кальвин не пускал их в свое сознание, продолжая раз за разом рисовать образ Али. Казалось – это единственный способ избежать безумия. Он рисовал ее сначала акварелью, потом маслом, потом пастелью, восковым мелком, углем на белой стене, аэрографом на пластиковой обшивке своего атмосферного катера…

А потом из непроглядной темноты появился Стив. Он висел, раскинув руки, и тоже неотрывно глядел на колышущийся лик девушки.

Снизу рванулась горячая, обжигающая темнота.

И тут же из головы Рика исчезли все мысли. Остались только ощущения и желания. Очень четкие и понятные.

Он испытывал страх и легкий голод, ему не нравились темнота и ощущение необъятного простора, но это все было неважно.

Он хотел Алю. Больше всего на свете он хотел обладать ею. Прямо сейчас. Но тот, другой самец, стоящий напротив и скалящий зубы, тоже хотел ее.