Испытание. По зову сердца

— Волнующее послание, — потряс он этим письмом. — Воины всего огромного Западного фронта отчислили нам, ленинградцам, свой паек. Исключительно! Понимаете ли, друзья, что это значит? Это удесятерит наши силы. — И Жданов отдал письмо Военсовета порученцу. — Сейчас же перепечатайте и копию передайте в газету... Постойте, — Андрей Александрович остановил порученца и стал вслух читать письмо, подписанное Железновым и Хватовым.

— Хорошо написано, — глубоко вздохнул Филипп Иванович, — аж горло перехватило. А как Илья Семенович будет рад. Ведь он сам, собственными руками, в одной смене со мной пулеметы собирал. И на одном из них медную дощечку прикрепил с надписью «Защитникам Москвы от старой гвардии коммунистов города Ленинграда». Откровенно говоря, я его не раз из цеха выпроваживал. Вы же, Илья Семенович, директор, говорю, и ваше дело руководить, да и здоровьишко уже не то. А он мне в ответ: «Ленин председателем Совнаркома был, да и то на субботнике бревна таскал. Я, дорогой Филипп Иванович, тоже, как и ты, хочу, чтобы мною собранные пулемет и миномет не одну бы фашистскую башку раскроили!»

Вот он какой неуемный.

— Говоришь, неуемный? — повторил Андрей Александрович и решил сейчас же написать Илье. Семеновичу вразумительное письмо. Он даже взял авторучку, но, немного подумав, вдруг надел на ее перо колпачок и уставился на Звонарева. — А знаете что? Едемте на завод. Кстати, у меня там дело есть. — И скомандовал порученцу: — Машину!

Илью Семеновича застали в снарядном цехе, где он бурно выражал свое недовольство за невыполнение дневного задания.

— Здравствуйте, Илья Семенович! — Андрей Александрович пожал ему руку и, поздоровавшись со всеми здесь стоявшими, повел его в сторону застекленной конторы. — Как же это так, дорогой мой?..

Поднимаясь по ступенькам, Илья Семенович отвечал, еле переводя дух:

— Не могу лежать хворым, когда такое на заводе творится. Больница для меня, Андрей Александрович, гроб!

— А здесь тебе тоже гроб, да еще с музыкой, — перебил его Жданов. — Хрипишь-то, словно мех кузнечный. Садись-ка, — указал он на стул.

— Что вы, Андрей Александрович, да я совершенно здоров. Черта еще сворочу. — И Илья Семенович для доказательства сильно сжал пальцы в кулак.

— Нет, не своротишь. Пойми, ты болен. Посмотри на себя в зеркало — испугаешься. К тому же есть решение бюро направить тебя в отпуск. В любое по твоему усмотрению место, чтобы там ты поправился, набрался сил и здоровья...

— Сейчас в отпуск? — сорвался со стула Илья Семенович. — Сейчас, когда от Белого до Черного моря полыхает война, когда мой родной город в блокаде? Да это же дезертирство!.. — Но тут у него перехватило дух. И уже тяжело дыша, продолжал: — На все согласен — недельку дома или даже в госпитале, только не это. Не могу...

— Сядь! — Андрей Александрович подхватил его под руку и посадил на стул. — Успокойся, — подал ему стакан с водой. — Сердце?

Илья Семенович только глазами сказал: «Да». Жданов взял стул и сел рядом с ним.

— Илья Семенович! Ты же разумный человек и должен понять, что работать сейчас тебе нельзя. Смотри, руки-то, словно вибратор, трясутся. Ведь еще одно такое волнение, и — конец... А ты партии, стране нужен. Поверь мне, очень нужен... Ну как?

— Я все, Андрей Александрович, понимаю. Сам вижу, что силы не те, сдают. Но завод. Как завод-то?..

— Завод, Илья Семенович, не уйдет.

Илья Семенович уронил голову на ладонь и, потирая лоб, молчал, затем грустно промолвил:

— Дайте мне время, Андрей Александрович, подумать.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Вечерело. Давно прогудел заводской гудок, а Нина Николаевна все не приходила. Аграфена Игнатьевна волновалась. Она протопала к печке, отодвинула заслонку, пощупала чугунки и с горечью покачала головой — все остыло. Стала щепать на растопку лучину. Но тут послышались шаги. Вошел Назар.

— Замерзли, небось?

— Что вы, мать моя! Сибиряки разве мерзнут? А где Нина Николаевна?

— Не знаю. Вот уже третий час жду. Поезд-то, видать, опоздал. А вы раздевайтесь. Придет.

— Вы что, кого-нибудь ждете? — вешая полупальто на гвоздь, поинтересовался Назар.

— Ждем. Из Ленинграда Илью Семеновича. Шапыра его кличка-то.

— Кому из вас он сродни?

— Да никому. Так, по нашей жизни родной наш старый большевик. При царе в Питере в забастовках и в разных там стачках участвовал. В тюрьмах сидел. Вообще много чего на своем веку испытал. А после — в революциях, комиссаром в гражданской войне был. С ним и наш Яша и в стачках и в революциях участвовал и воевал. А теперь вот горя в ленинградской блокаде хлебнул и, конечно, не выдержал, свалился. Года, дорогой мой, года. Как ни храбрись, организм сдает. Так он в письме написал, что Цека после отдыха — под Москвой он отдыхал — сюда направил. Вот он и едет к нам вместе с дочкой и внучатами.

— Тогда, Аграфена Игнатьевна, мне не след здесь оставаться. Вам уж будет не до меня.

И как Аграфена Игнатьевна ни уговаривала Назара, тот все же направился к порогу. Но в этот момент к крыльцу подъехала подвода, послышались голоса.

— Сюда, сюда, Илья Семенович, — говорила Нина Николаевна. — Лидуша, постой здесь с ребятами. Я сейчас дверь открою, и будет светло, — и тут же прозвучало: — Мама! Открой!

— А вы собирались уходить, — Аграфена Игнатьевна раскрыла дверь: — Боже мой, Илья Семенович! Родной ты мой, — всплеснула она руками... А когда запыхавшийся Семенов вошел в горницу, Аграфена Игнатьевна обняла его и разрыдалась.

— Мама! Ты это чего? Иди встречай Лиду и ребят.

Но Аграфена Игнатьевна, причитая и плача, не слышала этих слов дочери.

— Проходи, дорогой мой, раздевайся... Прости ты меня, старую... — Она сняла с головы Ильи Семеновича шапку, шубу, схватила конец шарфа и потянула его.

— Аграфена Игнатьевна! Голубушка! Постой! Задушишь, — взмолился Илья Семенович и сам размотал шарф, передав его Аграфене Игнатьевне, затем, потирая озябшие руки, направился к незнакомому ему человеку, что стоял в дверях второй половины. Первая половина заполнилась давно не звучавшими здесь детскими голосами: у порога Лидия Ильинична и Нина Николаевна раздевали внучат Ильи Семеновича.

— Знакомьтесь, дядя Илья. — Нина Николаевна протянула руку в сторону Русских, который уже порывался уйти. — Назар Иванович, хозяин нашего дома. Это он нас, бездомных, приютил. — И стала расстегивать пальто Назара. — Не упрямьтесь, Назар Иванович. Раздевайтесь. Теперь вам уходить просто нельзя.

— Да, да, Назар Иванович, оставайтесь. Хотя я только гость, но в этой семье свой человек. Прошу вас, — и Илья Семенович тоже взялся за пуговицу его пальто. Русских сдался. — Мне о вас и вашей благородной семье много хорошего писала Нина. Я очень рад с вами познакомиться. — И он пригласил Назара к столу, уже накрытому заботливой рукой Аграфены Игнатьевны. — Прежде чем сесть за трапезу, я хочу порадовать наших женщин. — Илья Семенович крикнул: — Лидуша! — Та внесла чемодан и поставила его около Нины Николаевны. Илья Семенович распахнул чемодан, извлек из него солдатские треугольнички-письма и вручил их Нине, а затем двинул чемодан — как бы говоря: это вам.

Нина, взглянув на письма, радостно воскликнула:

— Мама! От Яши. — И еще более восторженно: — Боже мой, и от Верушки! — и, забыв про чемодан, стала читать их вслух — в первую очередь письмо Веры.

С другой половины донесся басистый голос Русских:

— Да как же просто так? Да для такого случая по нашему обычаю всю родню созывают. — И Назар двинулся к двери.

— Назар Иванович, не надо, — преградила ему путь Аграфена Игнатьевна. — Сидите и ни о места! Я сама. — И она мгновенно набросила на себя кацавейку, платок и тут же скрылась за дверью.