Испытание. По зову сердца

Все, находившиеся здесь у штабеля, стояли молча, словно завороженные. Пожилой, с гусарскими усами красноармеец не чувствовал даже, что его пальцы больно жжет догорающая цигарка.

— Вот какие люди, а? — глядел он на Железнова. — Там, небось, и жрать-то нечего, и от холода стынут, а куют оружие. Эх, фашист проклятущий, что наделал... Товарищ комдив, разрешите обратиться. Хлебушко им, блокадникам, хоть дают?

Железнов ответил:

— А вот прикинь. Нам дают два фунта хлеба, а им — рабочим — полфунта, а населению — совсем восьмушку. И все же они куют оружие и славно куют. Вот так.

— Страшно подумать, товарищ полковник... — нахмурился солдат. — А нельзя ли им помочь нашим пайком? А? Например, поубавить нам на четверть дневной рацион, так на неделю, и, глядишь, им незаметно два пайка.

— Конечно, можно, — вместо Железнова ответил Хватов. — Но для этого, товарищ Галуза, надо красноармейское согласие.

— Да разве кто из нас откажет? Ты, ты, ты откажешь? — тыча пальцем, спрашивал Галуза стоящих рядом с ним красноармейцев. Те в один голос ответили: «Конечно, нет». — Вот видите? Все как один! — Затем Галуза подошел к подарку комдива. — Дайте мне этот пулемет, показывая его бойцам, я целый полк сагитирую. Этот пулемет сильнее всякого слова.

— Спасибо, товарищ Галуза! Большое спасибо! — Хватов потряс руку бойца. — Будет хорошо, если напишете обращение к воинам дивизии. В этом я вам помогу. Согласны? Мы его поместим на первой странице нашей газеты. — Галуза утвердительно кивнул головой. — Вот и хорошо. Тогда идите к себе, побеседуйте с товарищами. Подумайте, что написать, а немного попозже я зайду к вам.

Бойцы ушли.

Дождь стих, и Ирина Сергеевна повела Железнова и Хватова прямой тропкой к своему дому. Там, скинув плащи, Железнов и Хватов разместились за большим крестьянским столом, освещенным ярким светом электрической лампочки.

Начали решать, как лучше распределить дар ленинградских рабочих. А в это время «солдатский вестник» уже распространял новость о подарке по дивизии.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Эта новость долетела и до Еремина. (Он после госпиталя, куда попал «по простуде», сумел устроиться в выгодной точке — на одной из промежуточных полевых военных почт армии.) В благородном ответе воинов ленинградцам он увидел еще одну лазейку приблизить некоторых своих людей к политотделам, а там, возможно, и продвинуть их поближе к штабам дивизий. Одного он наметил сразу — Куделина. Тот, получив со знакомым почерком письмо-треугольничек, выхлопотал у младшего лейтенанта Подопригоры (он теперь был командиром роты вместо ушедшего на курсы Кочетова) разрешение во второй эшелон — в лавку военторга, откуда на попутной машине быстро добрался до почты. Там они «случайно» встретились, и Еремин нагрузил Куделина двумя тюками только что привезенных им газет и повел огородами в другую хату — сортировку.

— Ты должен стать, — наставлял по дороге Еремин, — самым активным организатором за отправку пайка ленинградцам. Неплохо, если предложить увеличить норму. Предложи свою кандидатуру комиссару для этой агитации в других ротах, батальонах.

Куделин вытаращил глаза:

— С агитацией у меня не получится. Пробовал — не от души. Да и язык не тот...

Воцарилось молчание.

— Не получится, язык не тот, — передразнил его Еремин. — Должно получиться. — И сунул Куделину бумагу. — Это статья «От всего сердца» — о благородном поступке воинов. Перепиши и сразу пошли в дивизионную газету. — Затем оглянулся и, убедившись, что на них никто не смотрит, спросил: — Где дивизия? Какое намерение начальства?

— Дивизия вышла на Вазузу. А что думает командование — не знаю.

— Мелковат ты, Куделин, для нашей работы. Толка не вижу, — сплюнул Еремин.

Это задело Куделина за живое.

— Прикажите взорвать артсклад — взорву. Комдива аль комиссара укокошить — в два счета укокошу.

— Дурак! — скрипнул зубами Еремин. — Ты мне нужен для разведки, а не для диверсии. — Он взглядом удава смотрел на Игната. — В воскресенье от тебя жду письма. В него ты вложишь заявление начальнику нашей почты на розыск денежного перевода. Вот тебе его текст. — Еремин протянул бумагу. — Обратный адрес — своей части, твоя фамилия — Груздев. А вместо инициалов поставишь буквы, обозначающие время: буква имени — день, а буква отчества — часы форсирования Вазузы. Понял?

— Понял, — придавленно ответил Игнат.

— Тогда пошли, — и Еремин помог Куделину поднять на плечо связанные между собою тюки.

Эстафета «солдатского вестника» вначале облетела тылы дивизии и КП, потом перекинулась к доваторовцам и к ужину докатилась в полки. Там раздатчики пищи, конечно же, с изрядными добавлениями рассказывали и о подарке ленинградцев, и о их голодной жизни, и даже о том, как «способствовали» самолету сесть.

Один из рассказчиков в роте Подопригоры — красноармеец Сеня Бесфамильный, в шутку прозванный друзьями «Заводной», в прошлом беспризорник, так красочно развернул картину посадки самолета, что слушавшие его чуть не забыли про еду. Но тут Куделин, которому уж очень хотелось встрять в этот разговор, выразил сомнение:

— Ну-у? И даже выложил «Т»?

— Вот те и ну! — передразнил его Сеня. — Лопай вот кашу и не перебивай! За что купил, за то и продаю. Сам шеф-повар видел, как самолет кружил. И вот тут как тут усатый из роты охраны, ну тот самый, что шапку вот так носит. — Бесфамильный сдвинул свою ушанку набекрень... — Башка-мужик! Голова — ума палата. Смекнул в чем дело и раз с плеч вещмешок. Вытянул оттуда подштанники, расправил и бах их на землю. Потом вытащил полотенце и разостлал его поперек гашника. Вот тебе и «Т»! А после нацепил на штык носовой платок и стал им по-морскому сигналить.

— По-морскому? — хохотнул кто-то в темном углу.

— Тише ты! — шикнул молодой красноармеец, сидевший на нарах около термоса. — Веришь не веришь, а врать не мешай.

— Чего? — вспылил Сеня. — Вот как поварешкой тресну, так зараз язык проглотишь. Он из морской пехоты к нам попал и азбуку Морзе на все пять знает. А она, друг мой Заваляшка, для всех одинакова — точка — тире, точка — тире.

— А ты-то ее знаешь? — насмешливо спросил Куделин.

Это уж было слишком. Сеня вскипел и черпаком поварешки отбарабанил что-то по стойке, подпиравшей вход.

— Слышали?

Землянка хором ответила:

— Слышали!

— Хорошо? — Сеня провел пальцем под носом и с хитрецой смотрел на Игната. — А что это значит? Не знаешь? Эх ты, вояка! А это значит, — и Сеня, отстукав первую фразу, пояснил: — Дураку, чтобы понять важность происходящего, всегда разума не хватает. — Землянку потряс хохот. — А теперь отвечаю по существу вопроса. Азбуку Морзе, как вы видите, я знаю. Для тебя, Игнат Куделин, изучить ее, конечно, не по мозгам. Так вот, самолет приземлился, из него еле вышел — в чем только душа держится — рабочий — ленинградец...

— Закачало? — На рассказчика серьезно смотрел Степан Айтаркин.

— Не закачало, а с голодухи! Там, в Ленинграде-то, не такой харч, какой нам матушка-Родина дает, а всего-ничего, да еще восьмушка эрзац-хлеба. По-нашему, значит, пятьдесят грамм! С такого харча не только закачаешься, а часом и в ящик спружинить можешь.

— Ну уж и пятьдесят. Ты что-то, Сеня, загнул, — перебил его пожилой красноармеец. — Може, населению, неработающим, а рабочему классу? От такого рациона и за неделю капут.