Испытание. По зову сердца

— Так что же вы молчали? Ай-яй! Как вам, Егор Иванович, не стыдно? А где мамаша-то?

— В Москве. Хотелось бы навестить ее. Но как?

— Эх! Так уж и быть, — решился начальник. — Надо в отдел фронта везти отчет. Так я не поеду. Поезжайте-ка бы. По пути навестите и мать.

— Товарищ полковник! Еремина направляют в отдел фронта в командировку, — еле переведя дух, доложил Якушину вошедший помощник.

— Очень хорошо, — ответил Якушин. — Это нам на руку.

Предусмотрительный Еремин, чтобы миновать дорожный контрольный пункт в Губинке, поехал кружным путем, но в Федоровке, у самого моста, совершенно неожиданно регулировщица, сигналя фонарем, остановила машину. Посмотрев путевку, она покачала головой и, извинившись перед капитаном Ереминым, приказала шоферу съехать с дороги в сторону.

— В чем дело? — начальственным тоном обратился к ней Еремин.

Но тут подошел патруль, и старший лейтенант, козырнув, попросил предъявить документ.

— Извините, товарищ капитан, так надо. Сами знаете, фронт.

— Пожалуйста, — снисходительно ответил Еремин и протянул удостоверение. И тут, с одной стороны лейтенант, а с другой — патрульный, словно железными клещами, зажали руки Еремина.

На этом и кончилась карьера еще одного главаря вражеской агентуры.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

В конце января зима не на шутку разбушевалась — завихрила, заметелила, ударили морозы.

Ослепленный снегом «газик» еле-еле пробивался через наметы. Генерал Железнов только к вечеру добрался до штаба полка. Карпов встретил его у Вазузы. Направив адъютанта и шофера ужинать в столовую штаба, он повел комдива к себе.

Блеснул светом тамбур, и из него кто-то выскочил и скрылся в темноте оврага.

— Женщина? — спросил Железнов.

— Да... Видимо, официантка. Наверное, ужин принесла.

— Ужин? — повторил Железнов, глядя на пустой стол.

— Да, тут одна.

— Я знаю, как тебя любит Ирина Сергеевна, и дай бог, чтобы ты так ее любил...

— Я ее так и люблю, — оборвал комдива Карпов, что ошарашило Якова Ивановича.

— Любишь? Так чего ж ты крутишь с официанткой? А?!

— Я, не желая компрометировать Ирину Сергеевну, сказал неправду, — признался Карпов. — Это была она. Видимо, застыдилась вас и убежала.

— Меня? Убежала? Куда?

— Не знаю, — Карпов пожал плечами, — наверное, к своей машине.

— В такую завируху? Застынет и замерзнет, — заволновался Яков Иванович. — Так что ж ты стоишь? Бери машину и верни! — Он сорвал с гвоздя шапку и нахлобучил ее на голову Карпова. — Бери мою, она прогрета. Польщиков пробьется. — И уже с порога кричал ему вдогонку: — Лопаты возьми! — потом постелил поверх одеяла свою шинель и лег. Только вытянул ноги, как приятная истома охватила его, нагнала дремоту, глаза смежились, и он мыслями унесся в далекое Княжино. Но не долго довелось ему поблаженствовать. Под ухом загудел зуммер. Яков Иванович протянул руку, чтобы снять трубку.

— Алло! — отозвался он.

— Товарищ двенадцать, говорит майор Парахин. Вы будете сейчас у себя?

— А что такое?

— Да есть одно важное дело, похожее на ЧП.

Железнов не терпел Парахина. И если бы не нужда в людях, настоял бы на откомандировании его из дивизии. Но нельзя, был ранен Милютин, и пришлось на его место временно назначить Парахина.

— Двенадцатого нет, — ответил он. — А если важное ЧП, то приходите, разберемся.

— А вы кто?

— Двадцать пятый.

— Тогда, товарищ двадцать пятый, извините.

Не успел Яков Иванович положить трубку, как тут распахнулась дверь и в землянку вошли, запорошенные с ног до головы снегом, Валентинова и Карпов.

— Где вы ее нагнали?

— На середине Вазузы, — помогая ей раздеться, ответил Карпов.

— Э-эх! И отличилась же ты, мать Ирина! — качал головой Яков Иванович. — И чего удрала?

— Не хотела, чтобы вы меня здесь видели. — Валентинова дула в замерзшие ладошки.

— А то я не знаю, — усмехнулся Железнов. — Я, дорогая Ирина Сергеевна, все про вас, проказников, знаю и все вижу. И мешать вам не думаю. Так что любитесь от всего сердца и во имя своего фронтового счастья. Ну, а теперь накрывай ужин. Да, — обратился он к Карпову, — сейчас звонил майор Парахин и сообщил, что есть ЧП.

Карпов тут же позвонил и, слушая, зажав микрофон, докладывал Железнову:

— Говорит, что среди возвратившихся из медсанбата выявил пораженца.

— Пораженца? — переспросил Железнов. И взвесив, что это докладывает Парахин, который способен из мухи сделать слона, махнул рукой. — Давай после ужина.

После ужина Ирина Сергеевна быстро убрала со стола, наскоро вымыла посуду и, сославшись, что у нее в штабе дела, ушла.

Чтобы не держать понапрасну «пораженца», Железнов решил сначала заслушать майора Парахина.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

— Прихожу в девятую роту, — докладывал майор Парахин, — она теперь у нас кадрированная, туда прибывают из медсанбата, госпиталей, а там целое собрание. Слышу, обсуждают последнюю операцию. Я у дверей притаился. Дым от махорки — задохнуться можно. Вижу, баптист Айтаркин болтает: «Вы видели бы, сколько в медсанбате раненых! А сколько мы схоронили после боя убитых? Одному богу известно. А зачем? Чего мы добились? Только того, что Вазузу форсировали да фрицев от нее чуть-чуть оттолкнули. Вот и все!» Тут, товарищ генерал, все загалдели, кто поддерживает Айтаркина, кто — против. Наконец один, вы, товарищ Карпов, его знаете, из четвертой роты, пожилой, усы буденновские, как крикнет: «Тише вы! Айтаркин правду говорит». А тот, почувствовав его поддержку, и понес: «Умные люди говорят, что высшее начальство просчиталось и зря сунуло в это пекло войска, и вообще говорят еще то, что раз сил недостаточно, значит, не надо было затевать и наступление».

Из этом Парахин замолк, соображая, как более вразумительно закончить.

— Ну, и что дальше? — Комдив ожег его взглядом.

— Я, конечно, прекратил его болтовню. Разъяснил красноармейцам значение операции, убедительно раскрыл подлинное лицо баптиста, после Айтаркина взял с собой и уже у себя основательно с ним побеседовал. И все, что он говорил, записал. — И Парахин положил перед генералом эту запись.

Яков Иванович надел очки, бегло пробежал некоторые места и, не отрываясь от бумаги, спросил:

— А что сделали с усатым?

— Записал, кто он, откуда, и приказал через три часа прийти ко мне. Он, наверное, уже у меня.

— Скажите, товарищ Парахин, как бы вы подумали, находясь на месте Айтаркина, того самого солдата, который, веря нам, первым ринулся на утлом плотике в ледяную реку, форсировал Вазузу, под губительным огнем ворвался на тот берег и, пока были патроны, держал его... А потом мы сами видели, как наши славные люди гибли — и на том берегу, отражая контратаки врага, и в кипящей от огня и взрывов реке. Немногим посчастливилось достичь своего берега... И Айтаркин не только все это видел, но пережил и на себе испытал. Так или не так?