Испытание. По зову сердца

— Продажная шкура, вот ты кто.

— Нет, Митя, ошибаешься. Я партизан. И работаю здесь по заданию самого генерала Сергея Ивановича Иовлева. И харчевня, и хозяева мне нужны, так как здесь через них я собираю нужные для наших партизан и нашей армии сведения. Понял?

— Ты? Не может быть!

— Вот честное слово коммуниста. А ты комсомолец?

— Комсомолец.

— Так вот что, дорогой мой боевой друг! Раз харчевню не трогают партизаны, значит, и вы ее не трогайте. Так разъясни и своим мстителям. Но о том, что я работаю на партизан, — молчок. Это военная тайна! Договорились?

Теперь Митя с облегченной душой крепко пожал старику руку.

* * *

Уже вечерело, когда в кухню вбежала Зина и, еле сдерживая ликование, еще у дверей почти, крикнула:

— Михаил Макарович! — но Михаил Макарович ладонью зажал ей рот. — Извините, Петр Кузьмич и Броня, — более тихо поправилась Лида, — от радости само вырвалось. Наши освободили Ростов-на-Дону, Ворошиловград, Краснодар...

— За такую весть спасибо. Но еще раз заруби себе на носу, — предупреждающе постучал пальцами Михаил Макарович по ее курносенькому носику, — что при радости и при горе мы не должны терять самообладания. Зарубила?

— Зарубила.

— А теперь рассчиталась? — Что значило: «передала донесение»?

— Рассчиталась. — Лида понизила голос до шепота. — Сергей Иванович просит кого-нибудь из вас приехать. Есть указание штаба фронта.

— Хорошо. Раздевайся и иди в первую половину. Там полно дорожников. А ты, Броня, — обратился Михаил Макарович к Вере, — к офицерам, а я в каморку — там майор Рудчук. Что-то он сегодня очень грустный.

— Господин начальник, время, — стучал по ручным часам Михаил Макарович, зайдя к Рудчуку.

— Знаю. — На него просяще смотрела красная рожа полицая. — Неужели у тебя ничего больше нет?.. Понимаешь ты! Тоска...

— У меня нет, — развел руками корчмарь. — Может быть, Зина с базара принесла?..

— Сходи посмотри.

Через какие-нибудь минуты на столе появилась небольшая, так граммов на двести, бутылочка с мутной жидкостью.

— Ну и дрянь, — понюхал полицай. — Небось, им, — кивнул он в сторону немецкого гомона, доносившегося с первой половины, — такую бурду не даешь?

— Я им совсем ничего не даю, — слукавил Михаил Макарович. — Дай, так сами знаете, какой тут тарарам устроят.

— Брось врать-то. Садись-ка лучше и слушай.

Михаил Макарович покорно сел.

— Скажи, у тебя их настоящие марки есть?

— Настоящие? Нет. Оккупационные.

— Оккупационные? — скривил физиономию полицай. — Оккупационные я одним махом заработаю. Арестую поинтеллигентнее девку, выдам ее абверу за Веру Железнову, и десять тысяч в кармане.

— Десять тысяч? Так просто? — удивился Михаил Макарович.

— Не, друг. Я пошутил. Все это, к сожалению, не так просто. Кое-кто из нас за такую аферу головой поплатился. А я жить хочу. И хорошо жить. Без грязи и страха. Эх, сейчас бы так тыщонок пять рейхсмарок.

Михаил Макарович оглянулся, поплотнее прижал дверь и спросил:

— А зачем они вам?

— Раз нет, так и разговора нет.

Чувствуя, что начальник полиции знает что-то важное, Михаил Макарович пообещал попробовать сколько-нибудь раздобыть. Но для этого, мол, надо проехать либо в Дорогобуж, — Михаилу Макаровичу надо было посмотреть, чем на этом пути занимаются дорожные отряды и саперы, так как туда зачем-то повезли много колючей проволоки, — или в Холм-Жарковский, — на этой линии ему хотелось разузнать, куда собираются уходить дивизии 6-го армейского корпуса.

Полицай вытащил из бокового кармана бумагу и положил на стол:

— На, читай! — потом схватил ее и снова засунул в карман.

Михаил Макарович успел прочесть то немногое, что предписывалось сделать... «Все излишки продовольствия, теплую одежду и обувь и все ценное отобрать, сдать на склады. Потом по указанию начальника тыла группы войск немедленно отгрузить и отправить... Продовольствие населению оставлять по минимальной норме и не более как на два месяца».

— Понимаешь, в чем дело? — полицай смотрел на него посоловевшими глазами. Михаил Макарович непонимающе выпучил глаза. — Эх ты, остолоп! А еще коммерсант. Во! — полицай первоначально постучал себя по лбу, а потом по столу. — Скажи, зачем все подчистую берут и народ на голод бросают? Зачем?

— Во имя процветания и благополучия Великой Германии, я так понимаю, — не моргнув глазом, ответил Михаил Макарович.

— М-м, — словно от зубной боли, удивляясь тупости корчмаря, замычал полицай и протянул пустую бутылку. — Принеси-ка еще шкалик. Не жмись, не жмись. За то, что я тебе поведаю, полведра не пожалеешь. Иди, век за меня бога молить будешь. Ну, что стоишь?

— Да уже поздно, ваша честь. Да и вы уже, как бы вам сказать...

— Иди или я сам пойду. — И полицай вытолкнул Кудюмова за дверь.

Михаилу Макаровичу ничего не оставалось делать, и он принес не шкалик, а остаток поллитровки и, ставя на стол бутылку, сказал, что это все и больше ничего нет.

Вылив в стакан все, что было в бутылке, и держа стакан в обеих руках, полицай таинственно поведал то, о чем Михаил Макарович и Вера только догадывались:

— Ты, Петр Кузьмич, и твоя Броня мне, словно родные. Ведь только у вас я отдыхаю и заглушаю свою тоску. — Полицай облапил хозяина и поцеловал в щеку. — Так вот, друг! Если не хочешь попасть в руки коммунистов и гепеу, то закрывай свое заведение и двигай отсюда подальше, за Березину. Пропуск я тебе сделаю.

— Партизаны что-нибудь замышляют? — Лицо Михаила Макаровича выражало испуг.

— Партизаны? Не-е, — качал полицай рукой, облокоченной на стол. — Ты у нас в этом смысле как у Христа за пазухой.

— Тогда чего ж? — все еще недоумевал Кудюмов.

— А тово! — и полицай поманил пальцем. А когда Михаил Макарович нагнулся, он обхватил пятерней его шею и, притянув его к себе, зашептал в самое ухо: — В среду нас инструктировал главный. Приказал забирать у населения все, — полицай похлопал по карману, где находилась зловещая бумага, — вплоть до меридиана Белый, Дорогобуж, Спас-Деменск. Хитро сказано — «до меридиана»! А где тот меридиан, скажем, у нас? Оказывается, в этот «меридиан» надо брать районы вплоть до комендатур — Бельской, Батуринской, нашей, Дорогобужской... и так далее... Срок этой операции — конец февраля. Понимаешь ты? Конец февраля! Поначалу мы думали, что красные наступают, но потом пронюхали, и оказалось, что наши сами будут отходить. Боятся, как бы их тут, подобно Сталинграду, не прихлопнули. Сафоновский и издешковский коменданты уже пятки смазывают. Вчера свое барахло двинули на запад... — Полицай протянул стакан: — На, глотни за то, чтобы все было так, как хочется. А хочется, Петр Кузьмич, спокойной жизни. Ох как хочется!..

За такие важные сообщения Михаил Макарович не побрезговал бы не только глотнуть, но даже поцеловать в губы эту ненавистную тварь.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Утро 23 февраля удалось на славу. Яркое солнце, пробившись сквозь густой переплет ветвей сада, по-праздничному играло зайчиками на замерзших стеклах окна.

— Какой же это час? — подхватился Яков Иванович и посмотрел на часы. — Десять? Ну и ну! — И все же ему не хотелось вылезать из теплой постели: ведь за всю войну он первый раз по-настоящему выспался. Да еще в теплой избе и притом после бани.