Испытание

— Сиволоб, наверно! — сказал испуганно Владик.

Тетя Саня слегка приподняла занавеску и тут же отдернула ее целиком.

— Вот он! — вскрикнула она, бросившись в сени. — Господи! А вы говорили!..

Юрась и Владик подбежали к окну и увидели торопливо шагавшего по двору… Тимофея Петровича.

— Батя! — закричал Юрась и выскочил вслед за тетей Саней.

Тетя Саня уже открыла дверь, и Юрась повис на шее отца.

— Татусь! Татусь! — повторял он, целуя колючие впалые щеки отца. — А я думал… я думал!.. — Слезы застилали ему глаза. — Ты пришел… я знал, что ты придешь…

Исхудавший, постаревший Тимофей Петрович, крепко прижимая к себе Юрася, гладил дрожащей рукой взлохмаченные волосы сына.

— Иди, иди, Петрович, в комнату, — сказала тетя Саня. — Неосторожно ты… среди бела дня по деревне…

Они вошли в кухню, и тут тетя Саня вдруг заплакала.

— До чего же тебя довели… На себя не похож. Тут Юраська глупости разные говорил: будто тебя наши в тюрьму посадили. Как же это ты у немцев оказался? И ходишь среди бела дня, ровно несмышленыш. Ребята и те догадались ночью прийти, а ты… Не знаешь разве, что теперь с партийными делают?

Бледное лицо Тимофея Петровича совсем побелело.

— В тюрьме я действительно был, — проговорил он с трудом. — Об этом — потом. Не думал я, сынок, что так с тобой встречусь… И Владика не думал здесь увидеть… Как это получилось, что Спивак не эвакуировал вас? Он же мне слово дал…

Перебивая друг друга, Юрась и Владик рассказывали Тимофею Петровичу о своих приключениях: как они добирались домой, как узнали о войне, как ходили в Гладов.

— А потом, когда нас остановили у тюрьмы, — рассказывал Юрась, — я тебя увидел в окне… за решеткой…

— Значит, ты меня тогда видел?

— Видел… Кто тебя посадил в тюрьму? За что?

— Об этом потом, сынок. Но почему же Спивак не эвакуировал вас? Как он мог забыть свое обещанье?!

— Мы от него сбежали! — ребята поведали, что случилось с ними после возвращения из Гладова.

Тимофей Петрович слушал, низко опустив голову. Когда он поднял глаза, Юрась увидел, что отец с трудом сдерживает гнев.

— Как же ты посмел, — заговорил Тимофей Петрович, — как же ты посмел ослушаться Якова Максимыча? Ты знаешь, что значит ослушаться приказа во время войны? Отвечай! Молчишь? Нечего сказать?

— Есть, есть что сказать! Есть… — слезы застилали глаза Юрася. Он никак не мог справиться с волнением. — Мне есть что сказать! Я не мог… не мог оставить тебя…

— Грех тебе, Петрович, — вмешалась тетя Саня. — За что попрекаешь? За любовь сыновью?..

— Ну, хорошо, хорошо, — Тимофей Петрович старался говорить спокойно. — Потом разберемся. А тут еще Владик… С ним-то как быть? Ведь он… Стоит на него посмотреть… Немцы сразу догадаются, что он…

Тетя Саня, которая все время не отрывала глаз от узкого просвета в оконной занавеске, прервала испуганным шепотом Тимофея Петровича:

— Сиволоб! Староста! И полицай с ним! Не иначе, проследили тебя, Петрович! Теперь и мне конец!..

— Владик — на чердак! Живо! Замри там! — приказал Тимофей Петрович. — А ты, Юрась, пойди в горницу, посиди…

— А тебя куда? — тетя Саня проворно откинула крышку подпола.

— Не надо, Александра Ниловна, — сказал Тимофей Петрович. — Меня не тронут. Да, может, они и не к вам…

— Как не тронут? Партийцев всех забирают! Так и есть, сюда повернули!

— Ну и ладно. — Он придвинул к себе не допитую Юрасем кружку молока.

Тимофей Петрович казался спокойным, но тетя Саня заметила, как дрожит в его длинных сильных пальцах горбушка хлеба.

Распахнув дверь, староста без стука вошел в дом и остановился на пороге. За спиной его маячила голова полицая.

— Здравствуйте, люди добрые! — приветствовала их Александра Ниловна. — Может, молочка желаете парного?

— Здравствуйте и вам! — не глядя на нее, буркнул Сиволоб. — С молочком обожди! — он шагнул к Тимофею Петровичу, который продолжал сидеть, прихлебывая молоко. — Кто таков? Документы!

— Без документов знаю, что краснопузый! — злобно сказал полицай. — Марченко это. Лесник! Известный коммунист! — Полицай снял с плеча охотничий карабин.

Тимофей Петрович вспомнил: этого парня из соседней деревни он задержал зимой за кражу леса, и вора осудили на два года тюрьмы.

— Собирайся! — приказал староста. — Пойдешь снами. И ты, старуха, собирайся. Мы тебе категорично объясним, как скрывать коммунистов!

Тимофей Петрович встал и сунул руку в карман пиджака.

— Руки вверх! — заорал полицай, наставляя карабин.

Тимофей Петрович поднял руки и сказал покорно:

— Зря, Панове, испугались. Хотел документы свои показать. Чтобы ясно все было, значит…

— Каки таки документы? Где твои документы?

— В пиджаке…

— Скидывай пиджак и отходи в угол! — приказал староста.

Стоя под прицелом полицая в углу, Тимофей Петрович наблюдал, как Сиволоб шарит по карманам его пиджака.

— В левом, пан староста, — сказал он, — документы в левом кармане.

— Молчать! — угрожающе крикнул полицай и сдвинул на затылок засаленную фуражку.

Сиволоб нацепил на тонкий хрящеватый нос очки и положил бумаги на стол. Читал он долго, старательно, и бледные кривые губы его при этом все время шевелились. Наконец он прочел последнюю строчку, обнюхал печати, подписи и уставился на Тимофея Петровича так, точно перед ним был не человек, а призрак.

— Отпускай руки, пан Марченко, — выдохнул он наконец. — А ты, Гармаш, убери свою оружию. Не подлежит пан лесник задержанию…

— То есть как не подлежит? — возмущенный полицай недоверчиво посмотрел на старосту.

— Не подлежит, и все! — сказал Сиволоб. — Есть у него надлежащие документы… Немецкому командованию лучше знать, кого задерживать, кого нет…

— Да коммунист же он, знаю, что коммунист! — стоял на своем полицай.

Староста ехидно усмехнулся:

— Молод ты еще, парень. Коммунисты — они тоже разные бывают. Может, он в партию по специальному заданию пролез! Понял? Не нашего ума это дело. А только господа немцы разрешили ему проживать на старом месте. Полное, значит, доверие оказано ему от новых властей.