Исследование Апокалипсиса

Если страдание очищает и приближает к Богу и становится одним из условий спасения, то оно принципиально необходимо. Ужасы и катастрофы Апокалипсиса, эти гипертрофированные страдания, становятся полезными для людей, которые таким путем будут удостоены вечного блаженства в небесном Иерусалиме. Однако при изучении Апокалипсиса не покидает ощущение, что здесь целесообразность страдания навязана и в его утверждении проявился садомазохистский радикал автора (авторов) книги.

Страдание в христианстве, особенно в православии, чем так умело воспользовались идеологи коммунизма, есть нечто сакральное и таинственное, необычайно важное для спасения. Люди чаще всего не делают предметом логического осмысления, как жить со страданием, но живут и страдают, не понимают, чем оправдать или даже объяснить его, и не пытаются это сделать. Люди с долгосрочным опытом страдания даже и не воспринимают его как страдание, ведь так жили их предки, так живут окружающие, это образ и качество жизни. Они ничего не требуют, не стремятся улучшить свое существование, поэтому плохо и мало работают. Ими становится легко управлять, тем более что они чрезвычайно почитают владык, земных и небесных. Люди могут и гордиться тем, что они страдают, поскольку это их возвышает и очищает, они делают свою несчастную жизнь эталоном и призывают, иногда принуждают других следовать ему. Этим тоже в полной мере пользовался коммунизм.

3. Иудаистские предшественники христианского Откровения

Исследование Откровения Иоанна Богослова не может быть эффективным без всестороннего учета его иудаистских предшественников. Об их существовании, разумеется, известно очень давно, понятно в этой связи и давнее же появление такого термина, как «мессиология». Многие исследователи (А. В. Смирнов, М. Элиаде) справедливо называют в числе первых апокалипсисов «Книгу Даниила» и ряд апокрифических сочинений, в первую очередь «Книгу Еноха». Между тем А. В. Смирнов отмечал, что «ко времени маккавейского восстания каноническая письменность Ветхого Завета была совсем уже закончена; поэтому ветхозаветные священные книги не могут быть отнесены к числу непосредственных источников для изучения мессианских верований позднейшего иудейства, хотя нельзя не заметить, что краеугольным камнем, на котором было воздвигнуто здание раввинской мессиологии и апокалиптики, служила именно каноническая письменность с ее пророческими обетованиями о благодатных временах Мессии» [18] .

18

Смирнов А. В. Обзор памятников иудейской мессиологии. / Книга Еноха. Тайны Земли и Неба. М., 2003. С. 377.

Учение о Конце света имеет давние традиции в иудаизме. Продолжая их, о нем же говорят и многие книги Нового Завета (Мф., 24,25; Мк., 13; Лк., 21; 2 Петр., 3; 2 Тим., 4 и др.).

В иудаистских религиозных сочинениях многие пророчества сводятся к тому, что за великие грехи народа перед Богом он подвергнет его великим же испытаниям. Но когда люди вновь всем сердцем обратятся к Богу, он простит их, соберет на земле обетованной и наградит их неслыханными радостями. Разумеется, все враги и притеснители Израиля будут уничтожены, а их идолопоклонство и язычество посрамлено. Однако не следует смешивать эсхатологию, основывающуюся на концепции Конца света и последующего возрождения, а также посмертного существования человека, с мессианскими ожиданиями. Последние формировались на фоне пророчеств и включали в себя прежде всего приход спасителя; они не только не противоречили эсхатологическим представлениям, но и частично смыкались с ними. На первый взгляд, это произошло и в Откровении Иоанна Богослова, что не соответствует действительности: в этой книге нет ни малейшего намека на приход мессии, поскольку он уже давно состоялся.

В религиозной мифологии немало сочинений о том, что ожидает человека в конце времен, в христианской главная такая работа — Откровение Иоанна Богослова. Ей предшествовала иудейская апокалиптика, которая, по мнению Булгакова, представляет собой совокупность произведений, содержащих в себе «откровение» тайн относительно настоящего состояния мира и человечества, его прошлого и особенно будущего. Собственно название апокалипсиса или откровения дано только новозаветному «Откровению св. Иоанна» и отсюда уже распространено на целый ряд произведений иудейской письменности, литературно к нему примыкающих. В новейшей церковно-исторической литературе эти произведения известны под названием псевдоэпиграфов, ввиду обычной их псевдонимности. Эпоха, к которой относится преимущественно развитие апокалиптической литературы, открывается примерно Маккавейским восстанием и гонением Антиоха Епифана (168–165 гг. до н. э.), а прерывается лишь с окончательной гибелью иудейской общины после восстания Бар-Кохбы и других (132–135 гг.), следовательно, обнимает около трех веков. Наиболее ранним и классическим произведением этого рода является каноническая Книга пророка Даниила. По господствующему в критической литературе мнению, она считается псевдоэпиграфом, время составления которого относится к эпохе гонения Антиоха Епифана, к 165 или 164 г. до н. э. За последние десятилетия особенно внимательно собирались и изучались религиозно-исторической наукой эти памятники апо-калиптики. Критическое издание текстов и затем переводов разных апокалипсисов, особенно издание ветхозаветных апокрифов и псевдоэпиграфов сделали эти памятники доступными, по крайней мере для владеющих немецким языком. Критическое изучение апокалиптической литературы еще не может считаться законченным. Но это касается частностей и не препятствует пониманию ее общего духа.

Среди важнейших памятников иудейской апокалиптики (кроме библейской книги пророка Даниила) можно выделить Книги Еноха («Эфиопский текст»; «Книга Еноха Праведного. «Славянский Енох»; «Книга Святых тайн Еноха»; «Славянский Енох»). Это один из важнейших и обширнейших апокалипсисов. По мнению немецких исследователей, «Эфиопский текст» сочинялся в период с 167 г. до н. э. — 64 г. В крайне мистической и фантастической форме Книги Еноха содержат значительный мессианский, космологический и эсхатологический материал.

Помимо Книг Еноха можно назвать Книгу юбилеев, Завещание 12 патриархов, содержащее наставления 12 сыновей Иакова своим детям, а также апокалипсисы Илии, Софонии, Захарии, Моисея, Авраама. Эсхатологическая информация содержится также в талмуде и некоторых древних иудейских молитвах. Апокалиптика не была литературой в нынешнем ее понимании, это была, как правильно отмечал Булгаков, народная литература, питавшаяся потребностями и ожиданиями еврейских народных масс. Но в целом это фольклорное творчество было под сильным влиянием иудаистского ритуала, вообще религии закона. Израиль жил эсхатологией.

Новозаветная литература, в том числе синоптические евангелия (Матфея, Марка, Луки), жадно впитали в себя мифологические ожидания ветхозаветных книг, особенно пророческих — от Исайи до Малахии. Само учение Христа в немалой и весьма существенной его части есть не что иное, как эсхатология. Можно сказать, что после разрушения Иерусалима апокалиптика изгоняется из иудаизма и заменяется талмудической мудростью, но она уже перешла к первым христианским сообществам.

Вот что писал об иудейской апокалиптике Булгаков: «И по содержанию своему апокалипсисы представляют собой как бы религиозно-научную энциклопедию народной мудрости, выражают народное миросозерцание с разных его сторон: в этой исторической амальгаме, в которой под покровом псевдонимности соединяются в одном целом куски, принадлежащие разным эпохам, разным даже культурам и народностям, благоговейный читатель находил «откровения» и из области космологии и астрономии, и физики, и демонологии, и ангелологии, и истории в прошедшем и будущем — словом, это был настоящий «народный университет» разных знаний. В то же время апокалиптика представляет собою как бы бассейн, в который изливаются, здесь смешиваясь, воды из разных родников, и в этом качестве она имеет незаменимое значение для изучения так называемого религиозного синкретизма. Над разложением этого синкретического целого на составные элементы с величайшим увлечением и усердием, хотя и все еще с проблематическими результатами, работает современная религиозноисторическая наука».

Булгаков особо отмечал многомотивность и сложность апокалиптической литературы, совершенно, по его мнению, не поддающейся простой и объединяющей характеристике. Интерес к иудейской апокалиптике с особенной живостью наблюдается в современную Булгакову эпоху, когда неотступно вставала проблема смысла истории, ее целей и исхода, когда Европа была охвачена трепетным чувством какого-то стремительного, неудержимого, даже произвольного движения вперед, смутным и тревожащим ощущением прорыва в неизвестное. Это было разлито в духовной жизни тех лет и питало характернейшие движения, такие как социализм (коммунизм), оно прорывалось, говоря словами Булгакова, в кровавом и хмельном энтузиазме революций с их зелотизмом.

В религиозной жизни иудейского народа апокалиптика исторически пришла на место пророчествам. Когда умолкли пророки, верующие в тяжелых жизненных обстоятельствах стали искать ободрения в таинственной, прикрытой псевдонимами, полной символами апокалиптике. Живое, личное слово пророка сменилось писаным, безличным произведением апокалиптиков. Сравнительно с огненным вдохновением великих пророков, которое убеждало в том, что они слышали Бога и вещают от его имени, апокалиптики нередко представляются эпигонами, которые заимствуют свою эсхатологию и питаются лишь прежними пророчествами, хотя и пытаются по-своему переработать их.

Сила и вдохновение пророков были связано как с их личностью, так и с важными историческими событиями, причем сам пророк нередко не только вещал и обличал, но был и общественным деятелем. Вебер под пророком правильно понимал обладателя личной харизмы, возвещающего в силу своей миссии учение или волю Бога. При этом Вебер не проводил резкого различия между пророком, возвещающим действительно или предположительно данное ранее откровение, и пророком, притязающим на то, что он приносит в мир совершенно новое откровение, следовательно, между тем, кто восстанавливает религию, и тем, кто основывает ее. Эти два типа пророчеств могут переходить друг в друга. Вебер подчеркивает решающее значение «личного» призвания пророка. Именно оно отличает пророка от священнослужителя. Прежде всего потому, что авторитет священнослужителя основан на священной традиции; напротив, пророк притязает на этот авторитет в силу личного откровения или своей харизмы. Не случайно в подавляющем большинстве случаев пророки выходят не из среды священнослужителей. Священнослужитель в качестве члена объединенного предприятия по дарованию спасения легитимирован своей должностью, тогда как пророк, подобно харизматическому колдуну, действует только в силу личного дарования [19] .

19

См.: Вебер М. Социология религии / М. Вебер. Избранное. Образ общества. М., 1994. С. 112–113.

Пророчества произносились ради них самих и в иудаистском мире ни в коем случае не были источником материального благополучия самих пророков, которые часто были в оппозиции к власти. Пророк был окружен постоянными помощниками, если его пророчества имели успех. Они предоставляли ему деньги, убежище, услуги, повседневную помощь, надеясь обрести спасение через его миссию. Другое дело современные пророки, особенно тоталитарные: для них власть едва ли не дороже тех эсхатологических предсказаний, которым они так любят предаваться. Страсть к власти питает страх — глубокий, бессознательный, составляющий фундаментальную черту личности — страх быть уничтоженным, если не защищаться властью. Этот страх очень выпукло представлен в параноидальной личности Сталина.