Истоки Каракумов (повести туркменских писателей)

Гюльджан пришла и в тот день, когда из степи вернулся Джемшид. Мать успела уже рассказать ему о „бессовестном докторе“ и о том, в каком она оказалась затруднительном положении.

Девушка поднялась на веранду и приветливо поздоровалась с Джемшидом. Он покраснел, от смущения чуть не захлебнувшись чаем, — не умел он разговаривать с молодыми женщинами.

А Гюльджан как ни в чем не бывало опустилась неподалеку на ковер и весело поглядела на Джемшида. „Угостить её чаем? — в мучительной растерянности думал Джемшид. — Надо бы, конечно, но прилично ли мне пить чай с посторонней девушкой?“

— Чаю хочешь? — решился он наконец заговорить.

— Нашел, о чем спрашивать! Кто же откажется от чая в такую жару? — Гюльджан с улыбкой посмотрела ему прямо в лицо.

Джемшид подал девушке чай и сейчас же ушел в комнату.

ДА, ДЕДЫ НЕ ТАК ПОЛЬЗОВАЛИСЬ САБЛЕЙ

Уж два дня из Каракумов непрерывно дул суховей. Раскаленный воздух, насыщенный невидимой песчаной пылью, сжигал листву. Небо висело низко, серое, словно запыленное зеркало, и солнце на нем казалось раздавленной огненной лепешкой.

Собаки, злые, разморенные жарой, не отходили от арыков. Даже воробьи потеряли обычную подвижность и попрыгивали лениво, широко открыв клювы.

Днем не работали, в поле выходили по утрам и к вечеру, когда жара немножко спадала. Спать можно было только завернувшись в мокрую простыню. Пуховые подушки, словно впитывающие в себя жару, в эти дни с отвращением отбрасывались.

„Каково-то сейчас отцу в Каракумах?“ — не раз думал Джемшид.

И вот однажды под утро приехал отец — усталый, но оживленный, в хорошем расположении духа.

— Ну, как с жарой справляетесь? — весело спросил он, снимая чекмень и бросая его на руки сыну. И, не дожидаясь ответа, сказал: — Повезло нам, что река пришла, туго было бы сейчас в песках.

Рекой он называл Каракумский канал.

Шамурад-ага прилег на кошме, подложив под руки подушки. Потом снял тельпек, встряхнул его, посмотрел на Джемшида и снова надел на голову.

— Тебя, видно, совсем разморило! — сердито бросил он сыну. — Не замечаешь даже, что у отца новый тельпек.

— Поздравляю с новым тельпеком! — поспешил исправить оплошность Джемшид и, взяв из рук матери чайник и пиалу, почтительно поставил их перед отцом.

— Да, сынок, ты, видно, поглупел от жары, — уже более мягко продолжал Шамурад-ага. — Посмотри только — видел ты когда-нибудь такой мех? Не видел и не мог видеть. Завитки-то, а? И на голове его будто нет — легкий как пух!

Шамурад-ага привстал, снял тельпек и положил его перед собой так, чтобы можно было любоваться обновой, не меняя положения. Потом снова опустился на кошму и, поглядывая на тельпек, спросил:

— Для чего нужна человеку одежда? — И ответил сам себе: — Для красоты, а также для защиты от жары и от холода.

Все поняли, что отец в добром расположении духа, потому что философствовал он только в хорошем настроении.

— А какая, скажите, пожалуйста, польза, — продолжал Шамурад-ага, — от таких брюк, как у нашего зоотехника? Или китель шелковый — кому он нужен?! Ни от жары, ни от холода, одна видимость! Китель чадо шить из чистой шерсти, тогда это вещь, единственная стоящая вещь из всей этой новой одежды. Да где вам понять! Чтобы убедиться в правоте моих слов, надо на коне пересечь Каракумы! И не раз! Одежда мужчины должна быть одеждой мужчины!..

И Шамурад-ага, сокрушенно покачав головой, разломил чурек.

— Отец, — поднял голову Джемшид, — если одежда нужна, чтобы защищать человека от жары и холода, зачем же нужно надевать борук и яшмак?

Шамурад-ага не спеша разжевал кусок чурека, проглотил его и взглянул на сына.

— Совсем ты чудной стал, как я посмотрю. Где ж это видано, чтобы человек носил борук и яшмак? Это женщины носят. И тоже не для красоты, не одежда красит женщину. Вот, — Шамурад-ага взял чурек и показал сыну, — лучшее украшение хорошей хозяйки. Хорошая хозяйка из ячменя вкусный хлеб выпечет, а плохая — пшеничный испортит. Потому и тает во рту этот чурек, что его пекла твоя мать…

— Сегодня чуреки пекла наша невестка.

Марал-эдже сказала это очень тихо. Сам того не подозревая, Шамурад-ага смертельно обидел жену — еще ни разу в жизни не слыхала она такой похвалы своей стряпне.

— Сельби новый ковер только что закончила. Хочешь посмотреть? — предложил отцу Джемшид, решив использовать его доброе расположение духа.

— Что ж, посмотрим.

Джемшид вскочил, собираясь принести ковер, но Шамурад-ага легко поднялся с кошмы.

— Не надо снимать ковер, туда сходить можно.

Шамурад-ага знал, что ковер висит в комнате Сельби, — первый ковер невестка обязательно повесит на стену для украшения своего нового дома.

Много ковров перевидал Шамурад-ага в своей жизни, удивить его было нелегко, но перед ковром Сельби старый чабан остановился изумленный.

Это был какой-то особенный ковер, его нельзя было отнести ни к текинским, ни к ямудским, ни к эрсаринским. Что-то очень знакомое напоминал этот ковер, но что именно, Шамурад-ага никак не мог вспомнить.

А! Старый чабан вдруг улыбнулся, сверкнув молодыми белыми зубами, Луг! Весенний луг ранним утром, когда распустились первые цветы и только что взошло солнце. В цветах сверкают капельки росы, в каждом тюльпане маленькая яркая радуга, ее можно увидеть, если лечь в траву…

Шамурад-ага сообразил, что стоит в дверях, преграждая путь другим, и посторонился.

Солнце осветило ковер. Маленькие радуги исчезли. Сейчас казалось, что чистая прозрачная вода неслышно льется по цветам и разноцветные узоры тихо переливаются под ней.

— Да, — проговорил Шамурад-ага, — неплохо…

— Лю…бовь… — протянул Джанмурад и вдруг выпалил. — Любовь победит!

— Ты что? — обернулся к нему отец. — Чего бормочешь?!

— Да вон написано: „Любовь победит“.

— Где написано? — озираясь по сторонам, раздраженно спросил Шамурад-ага.

— Да вон, отец! На ковре!

Джанмурад взял палочку и, подойдя к ковру, стал водить по нему.

— Видишь, написано: „Любовь победит“.

— Правда, написано, — растерянно прошептал Джемшид.

Теперь и все видели. Из узоров ковра слагались буквы. Различить их можно было не сразу, но мальчик давно заметил букву „о“, когда Сельби еще только принялась за работу.

— Разве на ковре пишут? — тихо, почти шепотом спросил Шамурад-ага.

Никто не ответил.

— Никогда не слышал, чтобы люди писали на ковре. Ни одна порядочная женщина не станет писать писем на ковре, — отчетливо выговаривая каждое слово, произнес Шамурад-ага. Голос его становился все громче. — И такое случилось в моем доме! Позор!