Исторические портреты: Афанасий Никитин, Семён Дежнев, Фердинанд Врангель...

Крашенинников обошёл весь полуостров размером с такую страну, как Италия. Он побывал на западном и восточном его побережьях, на севере и в центральной части: по рекам плыл на лодке, по зимнему снегу ехал на собачьих или оленьих упряжках, очень часто шёл просто пешком. Местные жители-камчадалы (ительмены) охотно помогали: их удивлял и восхищал неутомимый русский, представлявшийся «студентом». Даже песню о нём камчадалы сложили: «Если бы я был студент, то описал бы все горы...»

Крашенинников этим и занимался: описывал горы, реки, озёра, леса, болота Камчатки. Сотни километров преодолел он. Особенно интересным было зимнее путешествие 1739—1740 годов вдоль тихоокеанского побережья на север. По долинам рек Карага и Лесная «студент» вышел на Охотское побережье, прошёл по нему на юг до реки Тигил и вернулся в Нижнекамчатск. Не раз пересекал он весь полуостров по долинам рек Камчатка и Быстрая. В пути довелось наблюдать камчатское землетрясение: «...земля так затряслась, что мы за деревья держаться принуждены были, горы заколебались, и снег с оных покатился». Был и на юге Камчатки — на небольшом, но глубоком (до 300 метров) озере Курильском.

Через всю землю Камчатскую

В январе 1738 года Крашенинников отправился из Большерецка в свой первый поход по Камчатке. Он проехал на собаках от западного берега до восточного, в южной части полуострова, там, где он заостряется, как клюв птицы, добрался до Авачинской сопки. Узнал от камчадалов, что она «курится беспрестанно». Собаки запрягались в своеобразные санки, имевшие вид корзины, установленной на двух стойках, прикреплённых к полозьям. Погонять надо было длинной кривой палкой — «оштолом», с колокольчиками на конце.

«...Неспокойство в езде бывает, когда на пустых местах застанет вьюга. Тогда с возможным поспешанием надлежит с дороги в лес сворачивать и лежать вместе с собаками, пока утихнет погода, которая иногда по неделе продолжается. Собаки лежат весьма тихо, но в случае голода объедают все ремни, узды... и прочие санные приборы... когда погода застанет на чистой тундре... тут какого-нибудь бугорка ищут и под него ложатся, а чтоб не занесло и не задушило снегом, то каждую четверть часа вставши отрясаются».

Самая опасная езда — по речному льду: «по самым узким закраинкам, а буде обломятся или санки в воду скатятся, то нет никакого спасения».

Весной 1738 года, пока ещё не сошёл снег, Крашенинников съездил, на крайний юг полуострова, доехал почти до мыса Лопатка, побывав на горячих ключах у Курильского озера. Его поразил «оазис тепла» вокруг горячих ключей: в окружении глубоких снегов на зелёном лугу цвели фиалки, а в озёрах в клубах пара плавали утки и лебеди, не улетавшие из этих благодатных мест на юг.

В истоках реки Семячик Крашенинников наблюдал, как «... горячий пар выходит с великим стремлением и шум воды клокочущей слышится... пар идёт столь густой, что в семи саженях человека не видно».

Своего помощника Степана Плишкина с толмачом Крашенинников отправил разведать «Курильскую землицу» — острова, видимые с крайнего южного мыса Камчатки. Плишкин вышел к заострённому «клюву» полуострова — мысу Лопатка и сплавал на два самых северных острова Курильской гряды. Всё, о чём он рассказал, Крашенинников включил в свой отчёт академикам, посланный в Якутск в 1740 году, на третьем году камчатского путешествия. Вместе с отчётом отправил четыре ящика собранных научных коллекций. Он ожидал получить с кораблём, пришедшим в Большерецк из Охотска, жалованье за прошедшие годы, но ничего не поступило.

Сами же академики так и не приехали. Они прислали астронома Делиля де Кройера и зоолога Георга Стеллера, адъюнкта экспедиции Беринга. Кройер ни в Сибири, ни на Камчатке практически ничего не сделал. Стеллер перед тем, как поехать в Сибирь, учился в Германии, преподавал ботанику в школе и служил врачом у архиепископа Феофана Прокоповича, близкого Петру I. Как натуралист он путешествовал в Забайкалье, а осенью 1740 года через Якутск и Охотск добрался до Камчатки. Ему, своему начальнику, и сдал Крашенинников все материалы, сам же зимой 1740 года совершил последнюю поездку — на камчатский север, где обитали коряки: изучил особенности их быта, приёмы охоты, рыболовства, даже язык и народные поверья и сказания. В декабре Крашенинников направился в Верхнеколымский острог, где наблюдал извержение («возгорание», по его словам) Толбачинского вулкана, подробно описал увиденное и вернулся в Нижнекамчатский острог.

В начале февраля 1741 года Крашенинников покинул его и ровно через месяц был уже в Большерецке. Потом проводил Стеллера на восточный берег Камчатки, где на берегу Авачинской бухты Витус Беринг основал город Петропавловск, — оттуда два его корабля вышли в плавание на поиск берегов Америки. Сам Крашенинников вернулся в Большерецк и 28 мая 1741 года отбыл в Охотск. Через два месяца он был в Якутске, там женился на родственнице местного воеводы Степаниде Ивановне Цыбульской. С ней съездил в Иркутск за грузом и деньгами для экспедиции Беринга и, только сдав всё это воеводской канцелярии, 4 июля смог начать путь в Петербург.

Догоняя ранее выехавших из Иркутска Миллера и Гмелина, Крашенинников спустился по Ангаре на Енисей. 23 сентября он был в Тобольске, но обоз академиков догнал только на Урале, в городке Верхотурье.

В Петербург академический отряд прибыл в феврале 1743 года. Ровно 10 лет продолжалось путешествие. Как подсчитал сам Степан Петрович, им было пройдено 25 773 версты.

Профессор натуральной истории

Через два года после возвращения на том же заседании Академии наук, на котором адъюнкт Михайло Ломоносов произведён был в профессора, студенту Крашенинникову присвоили звание адъюнкта. Вскоре он был назначен помощником заведующего Ботаническим садом при Академии наук, а потом и заведующим. Эта должность избавила от нужды, в которой Крашенинников находился практически всю жизнь. «Нахожусь в такой бедности, что дневного пропитания почти не имею... в долг не отпускают», — писал он в одном из прошений в Академию.

Обнаружив неполноту коллекции российской флоры в академическом Ботаническом саду, Крашенинников со своим учеником Константином Щепиным часто отправлялся в окрестности Петербурга и Новгорода для сбора растений в лесах, лугах и болотах края. Из этих поездок привозилось несколько сот растений.

В апреле 1750 года, через пять лет после Ломоносова, Степан Петрович был избран профессором натуральной истории и ботаники, то есть, по существу, академиком. В связи с этим он выступил на заседании Академии с речью «О пользе наук и художеств».

Крашенинников говорил о том, что науки развиваются из практических потребностей людей: «Нужда делает остроумными...», о преемственности поколений в науке, да и во всяком деле: «Не всякое же дело от того приводится к окончанию, от которого начинается, но один, следуя стопам другого, всегда в нём поступает доле... Что начать, тому завершиться почти завсегда можно, хотя не в один век, так во многие...»

В своей речи Крашенинников прежде всего имел в виду начатое исследование Камчатки и её населения. Вспомнив Камчатку, он заметил в своей речи, произнесённой в день тезоименитства императрицы Елизаветы Петровны: «Кто бы подумал, что без железа обойтись можно. Однако ж есть примеры, что камень и кость служат на топоры, копья, стрелы, панцыри и прочая. Камчадалы, не учась физике, знают, что можно огонь достать, когда дерево о дерево трётся; и для того, будучи лишены железа, деревянные огнива употреблят».

Все 13 лет жизни в Петербурге Степан Крашенинников работал с камчатскими материалами и писал книгу. Для того времени это была совершенно особенная книга. Всякий, кто отправлялся исследовать этот вулканический, снежный полуостров, читал или даже брал её с собой.

Работая над книгой, Крашенинников мысленно снова плыл по порожистым рекам в долблёной лодке (бате), мчался по снежной целине, погоняя собак «оштолом», сидел в жарко натопленной юрте ительменов, слушая заклинания шамана, сеял в камчатскую землю семена огородных растений.