Истории Дальнего Леса

Василиса, совсем ненадолго вынужденно оторвавшись от сказок в своем, оригинальном пересказе для жителей Дальнего Леса и окрестных королевств, с подлинным интересом рассматривала новые произведения Василия. Она много слышала о его нетленных творениях, но вот так близко их видеть еще не удавалось. Сначала жалела, что такое чудо не видела, но вот теперь поняла, что это даже к лучшему. Увидеть сразу всю серию — показалось ей настоящим испытанием вкуса и ощущения прекрасного.

Мысль о том, что это сущее дерьмо, была первой, которая пришла ей в голову и благополучно покинула ее абсолютно скрытой от окружающих. А потом пришла счастливая идея, что если «шедевры» до сих пор не определены, то могут называться как угодно. Так что особо и напрягаться-то не надо — у Василия все, что ни наваяется, так или иначе про любовь будет. Ведь сам не знает, какая это напасть земная, а ищет ее, глупый, во всем. Поэтому если в детали не вдаваться, то название прямо на поверхности лежит. Про любовь это сущее безобразие, и всё. Да и ему, хорьку этому, наверняка понравится. Почему не сделать художнику приятное? Особенно если это тебе ничего не стоит. Вот так и решила сова Василиса, и теплое чувство от осознанного внутреннего благородства собственной души растеклось по всему ее телу. Она выждала минуту-другую, купаясь в приятном ощущении. Как это здорово, чувствовать себя благородной и мудрой!

— Василий, — произнесла наконец Василиса медленно и задумчиво, как бы подчеркивая важность каждого своего слова, — мне кажется что это зимняя симфония любви. Во всех своих двенадцати картинах.

— Тринадцати, — поправил ее хорек Василий, тяжело вздыхая.

— Ну да, четное число к несчастью. И любви должно быть много, и в ней всегда что-то от чёрта. «Чертова дюжина картин зимней симфонии любви» — думаю, звучит совсем неплохо.

— Знаешь, — задумчиво ответил Василий, — концептуально это весьма интересно. Интересно ты это завернула. Но, как говорится в далеком краю чудес повышенной вредности и коварства, зря в самый что ни на есть корень, я должен признать, что любовь, она ведь от Бога. Это ее составляющая страсть, отражаясь в глазах дьявола, создает «драматизм». Есть в ней какая-то жизненная неустроенность. А это всегда привлекает настоящего художника.

Норка с интересом присутствовала при дискуссии двух художников, современницей которых ей довелось быть здесь, в Дальнем Лесу. Но смутная тревога, что они сейчас зайдут слишком далеко в дебри высокого искусства и уже никогда не вернутся обратно, посетила ее и не собиралась уходить прочь. Более всего она думала не о жизненной неустроенности зимней любви, что, конечно, весьма интересно и даже важно, а о реальной неустроенности своей новой гостиной. А ведь эти творения ей еще надо удачно продать. И опять она убеждалась, что беда с этими творческими натурами. Заносит их всех, как малых детей без присмотра не пойми куда. Ведь она их сама и создала!

И не дожидаясь, когда эти два творческих персонажа доберутся до знаменитых «диссонансов» Василия, предложила им чаю с малиной. И это сработало в холодный зимний день.

Два больших художника Дальнего Леса мирно уселись за кухонным столом и отхлебывали чай из больших глиняных чашек, оставив проблемы несуразности высокого искусства на десерт. Диссонансы диссонансами, а фирменный зеленый чай с малиной — это великое успокоительное средство. Вот и эти двое, неугомонные в отчаянной несуразности, уже согласились, что новая серия Василия будет называться «Зимней симфонией любви». Но тут дело приняло непредвиденный оборот.

В гостиную неожиданно вошел выдренок Константин под руку с бобрихой Варварой, его новой знакомой. Семья бобров переселилась в этот лес совсем недавно, и они скоро стали самыми большими ценителями творений Василия. Варвара постоянно путешествовала по миру и часто гостила у родственников за лесами, полями и океанами в стране Америке. Вот и сейчас, перед тем как зайти к норке Анфисе, она гуляла с Константином по берегу Серебряного озера и рассказывала о какой-то выставке на далекой американской земле.

Поддавшись на уговоры Константина, Варвара завернула в домик норки и совсем не пожалела об этом. Увидев новые загогулины, выдренок и бобриха в нерешительности остановились. Норка Анфиса, мгновенно оценив обстановку, сразу поняла, что судьба ее новой гостиной может решиться сейчас. Глупо было бы пропустить эту сказочную возможность.

Норка Анфиса с таинственным видом поднялась из-за стола и подошла к бобрихе.

— У нас тут такая ситуация, — тихо произнесла норка Анфиса, — вы случайно попали на уникальное событие. Наш лесной талант, хорек Василий обнаружил оригинальную осеннюю коллекцию инсталляций, которую мы все уже считали потерянной. Вот ведь как бывает: как рукописи не горят, так и настоящие шедевры не пропадают. Просто само провидение нам помогает.

Бобриха, в силу воспитания в еще более далеком от цивилизации месте, чем Дальний Лес, вообще не знала, что такое инсталляция, но по тону Анфисы и внимательному немигающему взгляду автора поняла, что это надо брать. Анфиса же, то ли в силу своего магического дара, то ли благодаря интуиции, поняла, что она в двух шагах от успеха. Желанный образ новой мебели для гостиной начал обретать реальные очертания. Анфисе показалось, что она уже видит эту вестбинскую мебель у себя в домике.

Все дело чуть не испортил сам Василий, который что-то начал говорить о зимней фантазии, но потом быстро вспомнил, глупый, что все зимние фантазии «оставил» у себя дома. Потому и прервал начавшийся было слабоуправляемый словесный поток. Не всегда ему это удается в последнее время: как стал хорек Василий творческим деятелем, так и речь его изменилась. Мысли по-прежнему соревновались со словами, вот только слова стали чаще обгонять мысли…

Вдруг бобриха, еще раз оглядев нетленные творения Василия внимательным, но непонимающим взглядом, задала невинный вопрос:

— А как же называется эта серия?

Вопрос повис в воздухе, грозя окончательно испортить ситуацию. Образ новой мебели начал тускнеть, и Анфиса уже плохо различала ее блестящие контуры. Но она твердо решила, что свою удачу уже не выпустит из цепких лапок. Дудки! Вот уж нет.

Бывает так, что вопрос дилетанта ставит в тупик истинного знатока. Потому что в подлинном искусстве, где все держится на полутонах да озарениях, с логикой отчаянно плохо. А точнее, нет ее там совсем. Да и где же ей там быть, когда вокруг одно томление да предчувствие, призраки любви да всякая чувственная несуразица.

И тут Василий все-таки не удержался и произнес любимое слово: «диссонанс». Ему давно хотелось так назвать что-то, и вот наконец удобный случай.

— «Диссонанс»? — удивленно переспросила бобриха, которая уже слышала это слово, но весьма смутно представляла, что оно означает. Уж больно оно диковинное, не бобриное совсем. Слышать-то она слышала, да где-то далеко, за морями и лесами, и что это такое, так и не вспомнила.

— «Диссонанс любви», — быстро произнесла норка Анфиса, и показала Василию кулак — универсальный международный знак, вежливо призывающий замолкнуть и не злить ее своими озарениями и прочими умностями.

— Осенняя редакция. Самая первая, — добавила авторитетно сова Василиса, — сама бы купила, да куда мне. Только что приобрела зимнюю коллекцию. Она, конечно, не такая редкая, но тогда не было осенней, которую случайно обнаружили в запасниках художника. Редкая удача. Счастлив будет тот, кому достанется эта удивительная коллекция.

— А что такое «диссонанс любви»? — наивно спросила бобриха, с интересом рассматривая тринадцать кусочков коры, с беспорядочно налепленной на них свежевыделанной кожей.

— Это такая стадия любви, — уверенно ответила Анфиса, — самая что ни на есть взрослая и интересная, в тринадцати картинах. Не сомневайся, вещь раритетная. Я бы себе взяла, да вот только поиздержалась я в последнее время с заботами всякими. А так бы все тринадцать картин взяла.

— Так долго? — удивилась бобриха. — У меня интересная и взрослая стадия любви часть больше одной картины не продолжается. Может быть, мне просто такая любовь еще не встречалась, где самая интересная и взрослая стадия так долго длится. Интересно как. А мы как раз получили подарки от американских бобров. Я продам эти под арки, и как раз хватит на всю серию. Вот только тринадцать картин любви — это уж чересчур много. Кажется мне, что жизненной правде как-то противоречит.