Истории, рассказанные вчера

Пройдя в детскую, Вечеслав обнял повисших на нем дочек, взволнованно спрашивавших:

— Папа, ты уезжал, да? Ты такой старый стал и седой! Что случилось, папа?! А где мама?

— Все хорошо, доченьки! Пора спать.

Уложив детей в постель, Вечеслав сел в кресло, ожидая, когда они уснут: пусть эту ночь Лиза и Даша проведут счастливо, не зная, что остались без матери.

ПРОКЛЯТИЕ

Заботили отпечатки заметных на снегу лошадиных копыт: вдруг какой-нибудь умник спросит, что делал и кого ждал за старым сараем неизвестный наездник.

Казацкое войско славилось следопытами; остается надеяться, что до темноты никто на отпечатки не наткнется, а позже все скроет навороженная на ночь метель К тому же из корчмы все выедут пьяные, на поиски следов неспособные. Черт возьми, долго они будут бражничать?! Холодает, а пятидесятилетнее тело не так легко переносит мороз, как в молодые годы. Ага, вот они!

Толпа всадников с хохотом и свистом мчалась по снежной дороге. Впереди на буланом жеребце скакал любимец военной фортуны, полковник казацкого войска Тарас Самойленко, муж графини Елизаветы Мудрак, на которой женился два года назад, — и с тех пор, в промежутках между походами, занимался в основном тем, что пропивал в кабаках доставшееся ему приданное, заодно поколачивая пытающуюся его усовестить супругу.

Дорога, по которой мчались всадники, сворачивала на деревянный мост, связывающий берега реки Свирь, быстрое течение которой, разбиваясь о каменные выступы и бушуя в водоворотах, не позволяло воде превращаться в лед даже при сильных морозах.

Самойленко, гикнув, вырвался вперед. Он привык быть первым, этот полковник — и в военных, и в любовных битвах, — чем покорил Лизино сердце, оттеснив галантным натиском окружавших ее кавалеров.

Пора! Граф Мудрак вытянул руку и, как только конь Самойленко достиг середины моста, ударил по лошадиному туловищу шаром энергии, удовлетворенно наблюдая, как, ломая перилла, с диким ржанием падает буланый вместе с наездником в яростные воды Свири.

Усмехнувшись бестолковой суете и крикам спешивающихся казаков, граф пришпорил коня и углубился в лес, решив достичь имения кружным путем.

Смеркалось, но здешние места были знакомы и темнота не мешала. Душа ликовала, наслаждаясь удачно выполненным делом. Теперь Лизу никто по миру не пустит и оскорблять не посмеет! Если не найдут прямых доказательств, мести не будет: мало ли по какой причине шарахнулся буланый в речку!

Если б не дочки, постоянно приносящие проблемы, граф свою жизнь счел бы безмятежной. Польский король после оказанных ему услуг Мудраку покровительствовал, киевская власть не трогала — слишком много секретов знал бывший «серый ангел». У Запорожской Сечи, метавшейся между Москвой, Варшавой, турками и татарами, хватало других забот. Какое-то время графу досаждали привыкшие к самоуправству шляхтичи и шайки разбойного люда, приходившие пограбить графское имение, — но после того, как Мудрак, разгромив нападавших, самолично содрал с их предводителей кожу, отпустив в таком виде на волю, набеги прекратились.

Свернув в дубовую рощу, граф осторожно спустился с горки, пересек ручеек и выехал на ведущую в имение дорогу. Никто из проезжих не встретился, лишь следы копыт тянулись узором по скатерти. Ладно, метель скроет: необходимые заклинания и магические действия граф произвел заранее.

Дорога свернула направо, мимо кладбища. Взглянув на могилы, граф улыбнулся, вспомнив, как два года назад, вычитав в старинном фолианте заклятья, занялся оживлением мертвецов. Опыты оказались успешными и ожившие скелеты, бряцая костями и грозя перепуганным проезжим, долго бродили по кладбищу, стремясь выйти за ограду. Затею испортил поп, организовавший на кладбище церковный ход и именем Христа вернувший мертвецов под землю, — а затем вздумавший обличать графа перед паствой как богоотступника и некроманта. Пришлось наслать попу видение Апокалипсиса, сделавшее из попа юродивого. С тех пор церковь в имении стоит пустая — никто из церковной братии служить здесь не хочет, — и крестьяне вынуждены молится в соседнем селе. Графа это не печалило — он забыл, когда переступал церковный порог, — что касается слуг, то набирались они из людей лихих и верных, от Бога далеких.

Показалось двухэтажное здание усадьбы. После замужества Лизы и переезда в Киев Даши, ставшей женой французского посланника в Малороссии, дом опустел, и если бы не чтение книг и магические опыты, граф не знал бы, куда деваться от скуки. После похорон жены Мудрак несколько лет жил в Европе, — и вернулся, решив, что тамошние нравы не для него.

— У вас гость, ваше сиятельство! — вполголоса предупредил слуга, когда граф, спешившись, передал коня попечению кучера. — Кто — не сказал, но похож на священнослужителя. Ожидает в гостиной.

— Ладно, — нахмурился граф, направляясь к крыльцу, — и, внезапно остановившись, спросил:

— Ужином покормили?

— Отказался. Даже к воде не притронулся.

— Вот как, — задумался граф. Гость, пренебрегающий едой и водой приютившего его дома, мог быть только врагом. — Посмотрим, что ему надо!

В гостиной горела свеча; гость расположился в стоявшем в темном углу кресле и, казалось, дремал.

— Вечер добрый! — зайдя в гостиную, произнес граф. — Я — хозяин этого дома.

Слушаю вас!

— Добрый вечер! — отозвался гость, поднимаясь с кресла. — Я — епископ города Киева, отец Серафим.

Граф вздрогнул:

— Серафим!

Впервые за многие годы граф ощутил холодок страха, потому что приезд Серафима мог означать только одно.

— Да, ты все понял правильно! — грустно произнес Серафим. — Святая церковь устала от творимых тобой беззаконий и я здесь как вершитель правосудия.

— Хорошо! — согласился граф. — Присаживайся, поговорим: приговор еще не произнесен.

И, усевшись за стол красного дерева, показал на кресло напротив.

— Если тебе так удобней — с непонятной усмешкой сказал Серафим, выполняя просьбу Мудрака. — Твое противодействие нашим планам мы ощутили давно: когда было захвачено поляками и исчезло без следа направлявшееся в Киев русское посольство, когда кто-то склонил к измене гетмана Демьяна-Многогрешного, закончившего свою жизнь в Сибири, когда стража неприступной крепости Каменки открыла ночью ворота турецкому войску.

— Все — из-за денег, без политических симпатий, — перебил Серафима граф. — Доходов имения не хватало, а нужно было собрать приданное дочерям. Поэтому брался за любую работу: деньги не пахнут.

— Деньги пахнут всегда: потом, которым их заработали. Твои деньги пахли изменой.

— Я жил, стараясь никого не трогать, а если задевали меня — защищался.

— Защищался — но как? У помещика Трясовского, подавшего на тебя в сеймский суд обоснованную жалобу, ты возбудил раковое заболевание, и помещик умер за день до суда; мешавшего тебе в свите короля Казимира шляхтича Венцовского загрызли собственные собаки.

Серафим вздохнул.

— Когда-то для защиты многострадальной Украины нас, горсточку юношей, научили страшным по силе умениям, — я, кстати, как и митрополит, убежден, что школ, подобных «серым ангелам», церковь создавать не должна. Но дело было сделано: пусть не во всем благое и не всегда совпадающее по результатам с целями. Но ты предал идею этих людей и мощь, взращенную для борьбы за Отчизну, бросил на поддержку трухлявого особняка и благосостояния своего семейства.

Серафим посмотрел на графа:

— Что скажешь, Вечеслав?

— Ничего, — Граф сидел бледный и угрюмый. — Говори, я слушаю.

— Ты похоронил Марию на церковном кладбище? — неожиданно спросил Серафим.

— Там, — кивнул головой граф. — И это подтверждает, что ведьмой она не была, — иначе церковная земля ее бы не приняла.

— Да, Вечеслав: за секунду до смерти она перестала быть ведьмой, потому что с предсмертным выдохом передала свою злую силу тому, кто был рядом: тебе, Вечеслав, превратившемуся из «серого ангела» в колдуна и некроманта Мудрака.