История частной жизни. Том 4: от Великой французской революции до I Мировой войны

Что касается дяди, то он вносит свежий ветер. Он обладает престижем отца, но не имеет его недостатков. Он часто вступает в сговор с племянниками. Ксавье–Эдуард Лежен очарован проделками своего дяди–портного, который надевает редингот, чтобы отвести его к Венсенской заставе. Альбер Симонен восхищался своими дядями: Пьером, изобретателем и владельцем автомобиля задолго до 1914 года, и Фредериком, часовщиком и фонарщиком, самостоятельно построившим себе загородный домик. Поль Реклю боготворит своего дядю–географа Элизе и после смерти последнего издает его произведения. Конечно, дядя, заменяющий отца, может представлять и опасность, но людям нравится выдумывать истории со счастливым концом. Дядя в Америке — один из распространенных семейных мифов.

Соседи и слуги

За пределами родства существует третий ближний круг: в состоятельных слоях общества это слуги, в народной среде — соседи; и те и другие иллюстрируют пространственную дифференциацию сцен частной жизни. Есть еще один общий момент: в обоих случаях их присутствие означает некую опасность.

Соседи — это одновременно соратники и враги. В деревнях практически невозможно ускользнуть от посторонних взглядов. В Жеводане «вся деревня прекрасно осведомлена обо всем; в игру, которая заключается в том, чтобы проникнуть в чужие тайны, сохранив свои, играют все». По поступкам и внешнему виду можно судить очень о многом. Отдельные места просто созданы для подсматривания, например церковь, «место, где можно узнать все, что происходит в деревне». Следят за присутствием на мессе, за регулярностью причащения (если кто–то не приходит, то это рассматривается как грех), за продолжительностью исповеди девушек. Известно, что все постыдные события связаны с женщинами, — поэтому очень бдительно следят за их фигурами. Умиротворенные лица, расплывшиеся, а потом внезапно обретшие прежние формы талии — все это очень подозрительно. Предметом особого внимания являются вдовы. «Провинция не спускает глаз со вдов, — пишет Мориак. — Она строго следит за тем, сколь долго те не снимают траур. О степени горя она судит по длине траурной вуали. Горе той, что в знойный день приподняла вуаль, чтобы глотнуть свежего воздуха! Это было замечено, и теперь не оберешься разговоров типа: „Быстро же она утешилась!..“» [91] Сквозь полуоткрытые жалюзи постоянно кто–то наблюдает. Слова и намеки, которыми обмениваются во время стирки в прачечной, превращаются в навязчивый шум. Деревня — это самоуправляющийся организм, отказывающийся от вмешательств извне, поэтому внутренняя цензура в ней очень сильна. Соседи способны погубить репутацию.

91

Франсуа Мориак. Провинция (пер. Т. Чугуновой).

Соседи

А как обстоят дела в городской народной среде, больше ли свободы там? И да и нет. Да, поскольку сообщества складываются в городах временно, общих интересов у людей меньше, передвижения более интенсивны. Существует относительная солидарность, направленная против «них» — чужих, в частности полиции. Нет — из–за тесноты помещений: скрип кровати сообщает всем соседям о происходящем; через открытые летними вечерами окна доносится шум семейных скандалов и пререканий между соседями; во дворах–колодцах отличная слышимость; постоянно приходится сталкиваться на лестницах, около общего водопроводного крана, у вонючих сортиров, вечных предметов ссор между жильцами. Главный персонаж — консьержка (в домах, где проживает простой народ, это почти всегда женщина, постепенно вытеснившая швейцаров и портье). Ее недолюбливают — она занимает промежуточное положение между частным и публичным, хозяевами жилья и квартиросъемщиками, полиция всегда обращается к ней в случае каких–то происшествий и пытается сделать из нее осведомителя. Ее скрытая власть велика: она «фильтрует» жильцов, посетители и уличные музыканты входят во двор лишь с ее разрешения. Жилье, выходящее на улицу, было доступно не всем и гораздо лучше хранило тайну частной жизни.

«Большинство жильцов довольствуется крайне тесной жилплощадью», — отмечает Пьер Сансо («Чувствительная Франция», 1985). Улица, где все обо всем узнают, в большей степени, чем квартал, отделяет тайное от общеизвестного. Лавки со своими нормами вежливости и взаимными уступками — эпицентр новостей. Всегда есть кто–то, кто все видит, слышит, наблюдает; булочница, а еще скорее бакалейщик становятся «ухом или исповедником квартала или улицы» (Серто М. де. Изобретение повседневности). Квартал, более сложный организм, выводит в город, где секреты хранятся уже по–иному.

Здесь нас меньше интересует пространство, нежели люди, соседи, которых не выбирают, «Другие», которых, с одной стороны, надо опасаться, с другой же — любить. Соседи устанавливают правила приличия, поведения в доме и на улице; эти правила следует соблюдать, чтобы быть принятыми; существовала тенденция принимать в сообщество похожих и не допускать непохожих — людей другой национальности, с другим цветом кожи, приехавших из другой провинции, даже кантона. В Париже — как в деревне: например, в отдельных кварталах на улице Лапп живут овернцы; в конце XIX века в Марэ стали селиться евреи из Восточной Европы, и между улицей Фран–Буржуа в предместье Сен–Жермен и грязной и перенаселенной улицей Розье возникают различия (см. у Нэнси Грин [92] ).

92

Нэнси Грин (р. 1951) — американский историк, преподавательница Чикагского университета и Университета Париж VII.

Соседский глаз очень влияет на частную жизнь каждого, возникает вопрос «Что скажут люди?». Неодобрение или, наоборот, терпимость и снисходительность соседей–это закон. В то же время от них можно как–то спрятаться. Закрыв дверь, человек оказывается «у себя», к нему проникают лишь шум в неурочное время, отвратительные запахи и подозрительные звуки. В то, что происходит за закрытой дверью, никто не вмешивается. Родители могут бить детей, муж — жену: это их дело, полицию до поры до времени вызывать не станут. Для того чтобы прозвучала просьба о помощи, нужна настоящая драма. Поводы для обращения частных лиц в полицию и правоохранительные органы — это интересный показатель порога толерантности и форм вмешательства, ими следовало бы заняться подробнее. В любом случае проблемы совместного проживания соседей с правовой точки зрения остаются делом гражданским, и существует определенный консенсус во взглядах на неприкосновенность частной жизни семьи и ее жилья.

Гораздо сильнее нетерпимость в политических вопросах, что можно увидеть из волн доносов, появляющихся в смутные времена, например во время Парижской коммуны. Очень многие были арестованы по доносу консьержки или соседа. Таков, например, печальный опыт Жана Аллемана [93] .

Неустойчивое равновесие отношений с соседями, изредка проявляющими солидарность, чаще же оказывающихся цензорами, как скорлупа каштана, скрывает частную жизнь людей.

В доме, где проживает буржуазная семья, в зависимости от ее положения в обществе и от традиций, существуют слуги и домашние животные, о которых мы сейчас и поговорим.

93

Жан Аллеман (1843–1935) — французский социалист и профсоюзный деятель, участник Парижской коммуны; был осужден на пожизненную каторгу в Новой Каледонии, в 1880 году амнистирован.

Домашние животные

О них мы не будем говорить долго. Животные действительно составляют некую часть частной жизни, которую дальше анализирует Ален Корбен. На протяжении XIX века люди все нежнее относятся к домашним животным — собакам, птичкам, позже кошкам; наряду с этим в общественной жизни проявляется экологическое сознание. Животные принадлежат семье, о них говорят как о старых друзьях, о них рассказывают и пишут в письмах (например, переписка Жорж Санд на эту тему составляет существенную часть ее творческого наследия), они спасают от одиночества. Каролина Брам и Женевьева Бретон получают в подарок от возлюбленных собачек. Первая называет свою Воительницей и дает фамилию хозяина; вторая ласкает собачку, как новорожденное дитя. Им выдают знаки отличия: собака мадам Дюпен носит ошейник, на котором написано: «Меня зовут Нерина, я принадлежу мадам Дюпен из Ноана, недалеко от Шартра»; она закончила свои дни на коленях у хозяйки, ее похоронили «в нашем саду, под розовым кустом; погребли, как выражается наш старый садовник; похоронить, с точки зрения набожного беррийца, можно только крещеного христианина». Домашнее животное постепенно поднимается по социальной лестнице, как человек, и в результате сегодня возникают затруднения у юристов: может ли хозяин завещать свое состояние собаке? Этот казус был решен не в пользу собаки, но многие юристы выразили несогласие с таким решением (1983). В последней трети XIX века права животных обсуждаются так же горячо, как и права ребенка. Отметим, что этот вопрос очень волновал феминисток, которые активно работали в Обществах защиты животных.

Прислуга

Количество и качество обслуживающего персонала зависят от социального статуса семьи и ее уровня жизни и одновременно могут о многом рассказать: «иметь служанку» значит подняться по социальной лестнице и присоединиться к высшей касте, касте людей обслуживаемых. Жены в таких семьях могут жить в праздности и купаться в показной роскоши. Здесь можно рассмотреть и стойкость аристократической модели, отрицающей финансовую независимость и базирующейся на личных связях. Слуга отдает хозяевам все — свое время, свое тело, все свое существо. Отсюда — нарастающее беспокойство, которое вызывает в демократическом обществе эта архаика, и признаки упадка, появившиеся во второй половине века, — становится трудно «заставить себя обслуживать», на что жалуются буржуазные дамы, в том числе феминистки.

Мы не будем здесь подробно рассматривать социальную историю прислуги, которая неоднократно описывалась в других исследованиях, в большей мере нас интересует ее частная история, одновременно внешняя — место слуг в доме — и внутренняя — существует ли частная жизнь у слуг?

Домашняя прислуга — мир со строгой иерархией. Наверху этой лестницы — воспитатели и гувернантки, держать которых могут себе позволить лишь обеспеченные семьи, не желающие отправлять детей в различные пансионы. Вследствие развития обязательного образования домашних учителей–мужчин становится все меньше, гувернанток этот процесс не затронул. Флобер пишет о них: «Происходят всегда из хорошей семьи, потерпевшей неудачи. Опасны в доме, совращают мужей» [94] . В 1847 году ради юной гувернантки герцог Шуазёль–Прален убил свою жену, а потом совершил самоубийство. Это страшное происшествие пошатнуло монархию — о чем можно говорить, если аристократы опускаются до совершения преступлений на почве страсти? Француженки в первой половине века, англичанки, немки или швейцарки во второй, мисс и фройляйн являются постоянными объектами желания хозяина. Вокруг «мадемуазель» создается атмосфера соблазна, которой она должна противостоять, ведя себя соответствующим образом, нося очки и строгую прическу.

94

Гюстав Флобер. Лексикон прописных истин (пер. Т. Ириновой).

Ситуация со слугами, занимающими более низкое положение, еще хуже, поскольку они социально не защищены. Крайняя двусмысленность их положения вызвана тем, что они одновременно внутри и вовне, включены в семью и в то же время исключены из нее, посвящены во все тайны дома, пары — и принуждены ничего не видеть и особенно ничего не говорить: у Бекассины [95] , появившейся в 1906 году на страницах журнала для девочек La Semaine de Suzette, не было рта. К сказанному надо добавить, что речь в основном идет об отношениях между женщинами. Упадок больших аристократических домов, как показал Марсель Пруст в третьем томе эпопеи «В поисках утраченного времени» — «У Германтов», вызывает появление «прислуги за все», с помощью которой мелкая городская буржуазия пытается реализовать свои претензии на шик. Профессия пролетаризируется и феминизируется, что говорит о ее относительной деградации и потере уважения со стороны общества.

95

Бекассина — героиня комикса Эмиля—Жозефа–Порфира Пиншона.