История Европы. Том 1. Древняя Европа

Процессы эти сказались и на состоянии армии. В Италии и тех романизованных западных провинциях, из которых раньше набирались легионеры, практически не оставалось свободных крестьян, считавшихся лучшими воинами, и Адриан переходит к набору в армию из пограничных провинций, где стояло войско и еще были многочисленны сельские общины. Частично армия пополнялась и за счет сыновей ветеранов, родившихся при лагерях, в канабах. Дети солдат auxilia перестали получать вместе с отцами римское гражданство и должны были сами идти на службу, чтобы после отставки стать римскими гражданами. Боеспособность армии падала, часты были случаи дезертирства. Адриану пришлось отказаться от завоеваний Траяна на Востоке, а на Западе начать сооружать оборонительный limes, состоявший из ряда укрепленных кастеллей, рвов, валов и частоколов. Такие укрепления, строительство которых было продолжено Антонином Пием, возводились в Британии, на Рейне, на Дунае.

С ростом императорского имущества и контроля рос административный аппарат, получивший стройную организацию и возглавлявшийся теперь не императорскими отпущенниками, а всадниками с соответствующим жалованьем — от 60 тыс. до 300 тыс. сестерциев. Число одних только прокураторов с 62 (в 96 г.) возросло до 109. Формировались новые ведомства. Совет принцепса увеличился за счет включения представителей администрации и юристов. Главой его стал префект претория. Для всех служащих был выработан определенный cursus должностей, которые они должны были пройти, поднимаясь по лестнице чинов. Ряд прокураторов, большей частью из императорских отпущенников, ведал императорскими имениями. В Испании Антонин Пий унаследовал столь большие земли семьи Валериев Вегетиев, что для них был назначен специальный прокуратор, так же как префект по надзору за производством и продажей испанского масла. Специальный прокуратор ведал фиском, составлявшимся из пекулиев рабов и сумм, внесенных ими за освобождение, другой — полученными императорами наследствами и составлением уставов для императорских имений, видимо аналогичных lex Manciana для императорских сальтусов в Африке и найденному там же закону Адриана, регулировавшему права желающих занять и возделывать пустующие участки на императорских землях. Оплата всего этого аппарата и помощь, оказывавшаяся городам, требовали средств, а их не хватало, ибо налоги с городов провинций, как мы видели, поступали туго. Основное их бремя теперь падало на провинциальных крестьян. Антонины, отказавшиеся от антисенатской политики императоров I в., колебались между стремлением поддержать муниципальные слои, городские общины и удовлетворить интересы крупнейших землевладельцев-сенаторов.

Ощутимый удар был нанесен городам, когда во изменение старого положения, согласно которому из городских территорий, помимо императорских земель, изымались только земли особо заслуженных лиц, было установлено, что это право распространяется на всех сенаторов и их потомков. Города, и раньше вступавшие в конфликты с владельцами экзимированных сальтусов за право на повинности сидевшего на земле сальтусов населения, протестовали против дававшегося императорами владельцам сальтусов права устраивать свои ярмарки, отвлекавшие покупателей у горожан. Города теперь теряют наиболее богатых и способных тратиться на городские нужды граждан и обретают серьезных конкурентов в экономической и социальной сферах. Отношения между муниципальными слоями и владельцами или крупными арендаторами (кондукторами) сальтусов обостряются, а города испытывают все большие трудности. Марк Аврелий пытался прийти им на помощь, сократив расходы на гладиаторские игры, дававшиеся магистратами и жрецами, но это мало помогало.

Все подспудные противоречия и конфликты выступили наружу при Марке Аврелии в связи с тяжелыми войнами с парфянами и маркоманами, чумой, голодом. Мавры, переправившись через Гибралтар, опустошали Бетику, костобоки — Ахайю, и хотя и тех и других удалось отогнать, ущерб был значителен. При Коммоде на лимес обрушились свободные британцы, так что границу пришлось отодвинуть обратно к югу. На Рейне продвижение племен семнонов, хавков, хаттов, гермундуров задело обе Германии и Бельгику. В это же время начинается крупное движение угнетенных масс: беглый солдат Матерн собрал дезертиров, рабов, крестьян севера Италии, Галлии и Испании и нападал с ними на виллы местных землевладельцев. Он даже составил план убить Коммода во время праздничного шествия, пробравшись переодетым в Рим, но был выдан и казнен, после чего его движение на время затихло. Все это были грозные признаки надвигающегося кризиса, обострения социальных противоречий.

4. КУЛЬТУРА. РАСПРОСТРАНЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА

Положение в империи I-II вв. определяло идеологию и культуру различных классов и социальных слоев.

Внешне культура еще сохраняла свой блеск. Тогда жили и творили такие выдающиеся философы, как Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий; поэты Лукан, Ювенал, Марциал; писатели и историки Тацит, Плутарх, Аппиан, Светоний, Петроний, Апулей, Лукиан и др. Плиний Старший составил, использовав 2000 авторов, энциклопедию тогдашних знаний; выдающихся успехов достигли астроном Птолемей, врач Гален. Разрабатывалось, откликаясь на потребности жизни, римское право. Чрезвычайной популярностью пользовались ораторы, выступавшие в разных городах с речами — импровизированными или на заранее объявленные темы. Архитекторы, художники, скульпторы, мозаичисты украшали частные и общественные здания, многие из которых, как амфитеатр Флавиев (Колизей) или мост через Дунай, поражали своими размерами и техникой исполнения.

Но и в этой сфере жизни уже намечались значительные изменения. К тому же прежде единая для всех римских граждан идеология и культура начинает раскалываться под действием различных социальных конфликтов.

Провозглашенная идеологами принципата Августа завершенность «миссии Рима», вечность установленных порядков, по существу, лишали людей тех коллективных целей, которые некогда давал им «римский миф», теперь ставший краеугольным камнем официальной пропаганды и все более терявший свою власть над умами, тем более что прокламированный Августом «золотой век» отнюдь не принес людям ожидаемого счастья. Напротив, несмотря на довольно значительную социальную мобильность — правда, лишь в замкнутых сословным принципом рамках, — во всех слоях общества росло чувство неуверенности в завтрашнем дне и зависимости от всякого, кто занимает более высокую ступень в социальной иерархии. Сенатор мог в любую минуту стать жертвой гнева или каприза принцепса; декурион — разориться, подвергнуться гонениям со стороны соперничающей группировки (как мы видели, их не избежал даже такой могущественный человек, как Герод Аттик), заслужить немилость наместника или какого-нибудь влиятельного императорского чиновника; «маленький человек», будь то ремесленник или крестьянин, зависел от патрона своей коллегии или от богатого соседа, поскольку считалось само собой разумеющимся, что такой «маленький человек» обязан высшему почтительностью и услужливостью. Коллегии «маленьких людей», создававшиеся с дозволения правительства, жили по уставу, составленному патроном, должны были праздновать юбилеи не только императоров, но и патрона с его домочадцами. В городах появляются даже специальные коллегии «почитателей» и «обожателей» местных видных семей. Надписи этого времени из городов и сел переполнены непомерной, гипертрофированной лестью по отношению к различным «благодетелям», патронам, чиновникам, командирам мелких воинских подразделений, как-то связанных с их городом, всадникам, сенаторам, на статуи которым народ собирал деньги. Все это порождало тягостное чувство несвободы, отчуждения, вызванного практической невозможностью приложить свои силы к какому-либо большому общему делу, тем более что люди, выдававшиеся богатством, способностями, активностью, вызывали подозрение у вышестоящих, будь то господин раба или император, боявшийся, что такой человек может стать его соперником. Принцип «срезания высоких колосьев» действовал в полной мере.

Отсюда поиски какого-то выхода, обретения хотя бы внутренней свободы и даваемого ею самоуважения. Ответы на встававшие вопросы давались разные. В первые два века среди высших и средних классов наиболее популярен был стоицизм, преследовавшийся как идеология оппозиции при Юлиях—Клавдиях и Флавиях, но ставший почти официальным при Антонинах. Виднейшими его представителями были Сенека, Эпиктет и Марк Аврелий, среднюю позицию между стоиками и киниками занимал Дион Хрисостом. Все они исходили из общих стоических положений о единстве природы и общества, связанных мировых разумом и мировой душой, эманацией которых были индивидуальные умы — логосы и души; о едином, правящем космосом законе, необходимости, познаваемой мудрым и добродетельным, о подчинении добровольно этой необходимости; об обязанности каждого исполнять свой долг перед целым, оставаясь на том месте, которое предназначила ему судьба, без ропота и попыток что-либо изменить. Но в интерпретации таких общих положений были у каждого свои особенности, обусловленные его личной судьбой, общественным положением и эпохой, в которую он жил.

Для Сенеки и Диона Хрисостома большое значение имел вопрос о господстве и подчинении как в масштабах фамилии, так и в масштабах государства, что в конечном счете сводилось к вопросу о том, каким должен быть «хороший» император, поскольку наличие императора уже признавалось необходимым. Тот же вопрос занимал и других деятелей того времени: Светония, давшего в своих биографиях цезарей образы как «тиранов», так и положительных правителей; Плиния Младшего, обрисовавшего в «Панегирике» Траяну этого императора как идеал, во всем противоположный «тирану». С точки зрения кругов, к которым они принадлежали, «хороший» принцепс должен подчиняться им же установленным законам, как Юпитер, дав закон космосу, его соблюдает; он не должен требовать неумеренного восхваления, отнимать у граждан их собственность, он обязан считаться с сенатом и вообще с «лучшими», людьми, не действовать своевольно, неустанно трудиться на общую пользу граждан, обязанных ему за это преданностью, благоговейным почтением как воплощению души республики, близкому богам.

Эпиктет, бывший раб жестокого господина — отпущенника Нерона Эпафродита, высланный при Домициане и возвращенный Антонинами, основное внимание уделял не качествам правителя, а поведению подчиненного, что делало его близким народной идеологии и крайним киникам. Для него путь к свободе лежал в полном отказе от всех материальных благ, привязанностей, желаний, так как человек становится рабом того, кто может дать ему или отнять у него то, чего он желает. Внешнее — имущество, тело, жизнь — подчинено господину или тирану, и не следует оспаривать их право распоряжаться этим внешним. Но истинная сущность человека, его разум и душа не подчинены никому, суждениями его не может управлять никто, и никто не может помешать ему быть добродетельным, а значит, свободным и счастливым. Для Эпиктета большую роль играет представление о верховном боге, Зевсе, стоящем выше всех земных владык. Человек, ощутивший себя его сыном, будет свободнее, чем сенатор или даже сам цезарь, вечно мучимые какими-нибудь неудовлетворенными желаниями внешних благ.

Этот поворот от внешнего к внутреннему стал одной из самых характерных черт идеологии той эпохи. Он сказался в праве, все более склонявшемся к предпочтению воли действию, смысла букве. Намерение человека стало важнее его фактического поступка: он мог убить и не считаться убийцей, если убить не хотел; раб, даже не убежав, мог считаться беглым, если имел намерение бежать; в завещаниях старались выяснить волю завещателя, в законах — волю законодателя. В религии основной упор делался уже не на соблюдение обрядов, а на душевную чистоту. Всеобщей становится вера в бессмертие души, и уже не нормы становятся источником этики, а добродетельная, предписанная религией жизнь, наградой за которую будет посмертное блаженство в кругу богов. Надежда, что покойный и сам станет богом за хорошую и честную жизнь, постоянно выражается в стихотворных и прозаических эпитафиях, в изображениях на гробницах. Отвращение от внешних, материальных благ как путь к духовной свободе привело к культу бедности: в эпитафиях даже довольно зажиточные люди пишут, что были бедны, а Апулей в «Апологии», отвечая своему противнику Эмилиану, обвинявшему его в бедности, говорит, обращаясь к проконсулу, что такое мог сказать лишь абсолютный невежда, просвещенный же проконсул умеет ценить и уважать бедность. В ставших в это время популярными греческих романах герой и героиня, обычно наделенные необычайной красотой и добродетелью, претерпевают многочисленные бедствия, думая, что любимый или любимая погибли, вступают в брак или связь с другим, но, поскольку душой они верны своей любви, этот внешний факт их не порочит. А когда они попадают в рабство или в плен к жестокому властителю (обычно это персидский царь или сатрап), они доказывают им, что, будучи рабами и пленниками, но оставаясь в душе свободными эллинами, они выше своих поработителей, порочных и жадных до материальных благ, а потому несвободных. Дальше всего в этом плане заходили крайние киники, которых Лукиан и Апулей, не чуждые умеренному кинизму, называли «беглыми рабами», «сапожниками», «трактирщиками». Их идеалом был Диоген, и они выступали с проповедями отказа от всех благ и ценностей обычной жизни, уважения к семье, власти отца, отечественным святыням, поносили богачей и самого императора, призывали порвать со всеми существующими нормами или даже покончить жизнь самоубийством, как то сделал знаменитый Перегрин Протей, сжегший себя во время Олимпийских игр, осмеянный Лукианом, но, по словам Авла Геллия, бывший человеком добродетельным и ученым.

Последним стоиком Рима был император Марк Аврелий. В его сочинении «К самому себе» [23] особенно подчеркивается мысль о невозможности что-либо изменить и исправить в мире. Все и всегда остается неизменным, люди всегда были, есть и будут льстецами, лгунами, своекорыстными. Что же остается среди этого хаоса? Только служение своему Гению, самоусовершенствование, добродетель. Но такая добродетель, не имевшая никакой точки приложения, не дававшая никакой цели в жизни потому, что даже обязательное для стоиков служение человечеству теряло смысл, раз это человечество столь неизменно порочно и несчастно, не могла уже никого вдохновить. Лукиан, неоднократно высмеивая стоиков, тративших долгие годы на изучение философии, чтобы «войти в полис мудрецов», а затем терпевших неудачу и горькое разочарование, выражал тем самым общее настроение. Оно отразилось и в возрожденном Секстом Эмпириком, врачом по профессии, скептицизме. В своих трудах он последовательно опровергает все существовавшие философские системы и лежавшие в их основе науки, начиная от математики и кончая историей и этикой, на том основании, что они основываются или на авторитетах (а таких авторитетов много, и они разноречивы), или на недоказуемых аксиомах и смешении причин и следствий, или же они не основаны на наблюдении и методе, как врачебное искусство и другие полезные для жизни знания, почему лучше всего отказаться от всяких суждений и жить просто, по заветам предков и законам государства.

23

Существуют и другие варианты названия этого сочинения: «Размышления», «Наедине с собой», «Для самого себя».