История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века

— Старая песня: в учебниках на Людовика Пятнадцатого наводят критику, и все стараются его принизить, — упорно продолжаю я. — И вновь надо отдать должное храброму табачному предприятию, которое создало новую марку сигарет. «Фонтенуа». Эта торговка дымом не боится брать на себя ответственность. Фонтенуа! Маршал де Сакс там разбил англичан. И здесь, если угодно, трепетный реверанс мимоходом. Я должен был рассказать тебе также о кавалере д'Эоне.

— Вот о нём я что-то слышал, — хмурит брови он.

— Д'Эон: красивый светловолосый кавалер, который переодевался женщиной так, что всех вводил в заблуждение. Людовик Пятнадцатый даже хотел его поиметь, представляешь облом?!

— Короче, травестит?

— Некоторые говорят, что он был мужчиной, другие считают, что женщиной. Я думаю, что можно вывести общий знаменатель и говорить, что он был милой бархоткой и в то же время активистом. Король не смог сделать его своей любовницей и сделал своим шпионом.

Д'Эон выполнял тайные поручения в России [181] и в Англии. Так же, как и Железная Маска, он стал одним из тех вопросительных знаков в истории, которые составляют счастье для историков. Но бог с ним, перейдём к Людовику Шестнадцатому.

181

Шевалье д'Эон де Бомон был агентом «секрета короля», тайной службы, придуманной Людовиком Пятнадцатым. Ему предписывают похищение из царских архивов так называемого завещания Петра Великого, которое якобы содержало планы захвата Европы и Азии. Несмотря на то, что профессиональные историки доказали, что завещание является фальшивкой, оно дало и продолжает давать немало пищи для антироссийских настроений. — Прим. пер.

— Конец! — смеётся Пухлый.

— Нет, скорее, о его конце! В отношении этого бедняги одна вещь бросается в глаза.

— Его голова? — иронизирует Берю.

Я качаю своей.

— В общем, так. Если составить список королей, ты заметишь, что всем Людовикам давали какой-то эпитет… Начиная с Людовика Первого Добродушного и Людовика Второго Заики и кончая Людовиком Двенадцатым Отцом Народа, Людовиком Тринадцатым Справедливым, Людовиком Четырнадцатым Великим и Людовиком Пятнадцатым Любимым, отметив также Людовика Шестого Толстого, Людовика Седьмого Молодого и Людовика Восьмого Льва. Так вот, Людовик Шестнадцатый — это всего лишь Людовик Шестнадцатый. Людовик Шестнадцатый, и на этом всё; его могли бы назвать Обезглавленным или Несчастливым; так нет же, его так и оставили одним с его роковым номером и головой под мышкой.

— Знаешь, — говорит Объёмистый, — здесь всё и так ясно. Как только ты говоришь «Людовик Шестнадцатый», то сразу представляешь себе велосипед Чарли Чаплина. Король, которому отсекли башку, встречается редко!

— Да, Берю, такое бывает не часто, потому что в тот день, когда нож гильотины упал ему на шею, обезглавили не только короля, но тысячу лет предрассудков. Отсекли голову всей монархии, и теперь у последних королей мира голова только делает вид, что держится на плечах. Достаточно сквозняка или толчка, чтобы она свалилась на землю. Мне это напоминает анекдот про китайского палача, который мог снести голову настолько быстро, что один казнённый, до которого дошёл черёд, спрашивает его: «А мне почему вы не отрубили голову?» И китайский палач ему отвечает: «Ах, я вам не отрубил голову? А вы качните головой и увидите!»

Последние из тех, кто носит корону, теперь не решаются сказать «нет» головой. Ибо упадут не только их короны, но и их головы.

Берю едет медленно. Он ещё не заменил ветровое стекло и поставил картон, в котором проделал две дырки, чтобы смотреть на дорогу.

— За что они сунули его под газонокосилку? — спрашивает он. — Он что, был кровопийцей?

— Нет, наоборот. Он был самым кротким и самым безобидным существом во всей нашей монархии.

— Тогда что?

— В том-то и дело, Берю… При тех настроениях король-тиран, может быть, ещё и спас бы положение. Людовик Шестнадцатый был на это неспособен. Нужна была железная рука в ежовых рукавицах, а у бедного Толстяка была всего лишь тряпка в варежке.

— Почему ты его называешь бедным Толстяком? Он что, был из крупных?

— Он был как ты, только чистым и выбритым, — говорю я. — Кстати, вы с ним чем-то похожи. Твоё бурбонство, как всегда… Когда его папаша Людовик Пятнадцатый умер, ему было двадцать лет. Став королём, он задрейфил. «Я слишком молод, чтобы брать на себя такой груз», — хныкал он. Все только посмеивались, представь! В его возрасте его предшественники правили уже давно! Людовик Тринадцатый, к примеру, уже завалил Кончини, чтобы развязать себе руки, если помнишь… У Людовика Шестнадцатого не было способностей для такого ремесла. Вот почему после своего правления он стал меньше, чем прежде.

— Я слышал, что по своей второй специальности он был слесарь? — спрашивает Здоровенный.

— Точно, Толстяк. Становится понятно, насколько бедному Лулу не повезло оттого, что он пошёл не по той дорожке. Монархизм был обречён, потому что он ставил во главе нации людей, неспособных ею управлять. Этот человек мог бы стать прекрасным слесарем, но, к великому сожалению, не мог стать сносным королём, но давай посмотрим, что он представлял собой в человеческом плане. Мы уже знаем, что он был толстощёким рохлей. Но снизу он был ещё мягче, чем сверху, потому что ему понадобилось семь лет, чтобы извлечь пользу из своей женитьбы!

От удивления Толстяк забывает о том, что нужно смотреть через дырки в картоне, и мы натыкаемся на стоящий грузовик. Транспортное средство оказывается цистерной коммунального хозяйства. Служащие этой уважаемой фирмы начинают сильно возникать, что очень огорчает Берюрье. Мой Отважный грозится засунуть их в их бочку, на что эти господа отвечают, что она больше подходит моему товарищу, судя по его одежде, внешнему виду и запаху. Я успокаиваю разгорячившиеся умы пылкими выражениями, и мы уезжаем. Берю очень отходчив. Через двести метров он уже забыл об инциденте.

— Ты говорил, что у Людовика Шестнадцатого был вялый шомпол, Сан-А?

— Совершенно, — отвечаю я. — Представь себе, как расстроилась эта кокетка Мария-Антуанетта: явилась с австрийского двора, вся в ожидании того, что её ноги расцветут как букет фиалок (она сама уже пахла фиалками), и, едва оказавшись в постели, вдруг замечает, что у парня Людовика лопнувший патрубок.

— Ах, бедная! — сочувствует Жалостливый. — Приехать из Вены, чтобы спать с этим несчастным, труба! Но ты говоришь, что так продолжалось семь лет, а что было потом? Ему что, включили рубильник?

— Его подремонтировал врач, и, похоже, всё пошло на лад, доказательством служит то, что у него даже были дети.

— И ты это называешь доказательством! — подтрунивает Чудовищный. — Для такого сыскаря, как ты, это не китайская грамота! Насколько мне известно, Мария-Антуанетта была такой чувственной, что ей оставалось только не запутаться, кому из альпинистов лезть на её бугор Венеры со своим весёлым ледорубом.

— Как сказать, Толстяк. То, что она была фривольной, это да. Но нет никаких доказательств того, что у неё был любовник!

— Ты становишься доверчивым, когда захочешь, — фыркает мой Насмешник. — Ты что, думаешь, она приглашала киношников из «Новостей» Гомон, когда собиралась бурить недра? Не забывай, что у неё тоже могли быть обстоятельства, да ещё какие смягчающие. Толстый Людовик Шестнадцатый хоть и был королём, но если его магнитный перископ смотрел в галоши, вместо того чтобы показывать на галстук, ясно, что его пастушка делала ему кидняк.

Он задумывается и добавляет:

— Что бы там ни было, а революция должна была произойти. Когда народ видит, что короли умирают от сифона как простые капралы или не могут навести глянец своим жёнам, он в конце концов понимает, что монарх — это обычное дрянцо, и скипетр, который ему вроде как от Бога достался, это всего лишь палка!