История государства и права России

Кроме того, именно в стенах приказов разрабатывались и сами законопроекты, рассматриваемые потом Боярской думой и утверждаемые великим князем.

Несмотря на частое “историческое” оправдание своих решений и новых установлений в области государства и права, к которому прибегали московские князья и их приказные люди, они, однако, шли на практике не назад, а вперед – учреждая новые законы.

Возникают, например, новые формы ответственности. Так, Двинская грамота 1397 г. вновь вводит на Руси (впервые со времен Русской Правды) смертную казнь – через повешение. Эта же грамота усматривает как должностное преступление взятку (посул), выделяет оскорбление, рецидив (например, третья кража). А в Уставной грамоте Белоозерскому княжеству (1488 г.) Иван III вводит новую обязывающую норму – требование, чтобы в суде наместника участвовали также дворовые, старосты и “лучшие люди” из округи.

Несмотря на новые законы, вводимые великокняжеской властью, огромный массив применяемых правовых норм наследовался из прошлого правового опыта (времен Русской Правды).

В. И. Татищев писал: “Как князь великий Василий Темный ростовским боярам велел судить по их старым законам, так и Иоанн Великий по просьбе рязанских бояр позволил судить по их законам… В Галиции, на Волыни и Полоцке русские законы были, и местные князья, овладев опытом княжествования, по тем законам судили”.

При этом происходило не только воспроизведение старинного правового опыта (правового обычая или правовой традиции), но и его относительная модернизация – с целью приспособления к новым реалиям. Обращение к правовым памятникам Древней Руси – важная черта законотворчества в московский период.

Память русичей о монголо-татарском иге, усиленная национальными чувствами сострадания и жалости к его жертвам, порой вступала в противоречие с реальными интересами феодальных собственников. Но, тем не менее, именно с исторической памятью следует связать присутствие в московском законодательстве таких статей, как, например, п. 56 Судебника 1497 г., который гласит: “А холопа полонит рать татарская, а выбежит и с полону и он свободен, а старому государю не холоп”.

Важнейшим источником административного и феодального права в Московском государстве, как уже отмечалось, оставался правовой обычай.

Характерный пример – знаменитый Юрьев день, известный на Руси в качестве обычая, по-видимому, еще с XII или XIII в., но ставший законом лишь во второй половине XV в. – во времена княжения Василия II Темного.

Говоря о причинах и истоках действительных нововведений в московском праве, следует признать, что в целом они носили прежде всего политико-прагматический характер, поскольку были направлены главным образом на создание и укрепление единого, централизованного государства во главе с московским князем.

Даже зарождение и упрочение таких институтов права, как земельная собственность или феодальные отношения между землевладельцем и крестьянином (“крепь” и т. д.), происходило под огромным влиянием этого политического фактора. Великий князь мог, например, отнять у старика боярина удел за побег его сына в Литву. Но тот же князь мог и отблагодарить своих людей за службу, передав им в качестве “вспомощения” собственные или вновь захваченные у кого-либо земли.

Именно на этой практической основе к середине XVI в. на Руси сложилась поместная система землевладения (наряду с вотчинной и боярской), а вместе с ней возник и усилился особый класс служилых людей – класс дворян-помещиков. С образованием этой социальной силы оформилась и их “вотчинная” власть над крестьянами, вынужденными “крепко” сидеть на их землях.

Законотворчество московской верховной власти носило, особенно на первом этапе рассматриваемого периода, преимущественно эмпирический, практико-поисковый характер, подчиненный политико-государственным целям объединения.

То есть государственная власть, порождая новые правовые акты, прецеденты и обычаи, зачастую вынуждена была действовать вслепую. Ведь тогда, как известно, не было юридической науки, а традиционные идеологии (прежде всего историческая и религиозная) того времени были зачастую беспомощны в плане эффективных юридических решений.

Спасительным средством в этих условиях оставались рецепции. Многие нормы не столько изобретались, сколько формулировались на основе известных иностранных законов и правовых памятников.

Судя по всему, поиск таких правовых заимствований проходил менее предвзято и шел широким фронтом – по сравнению с религиозно-идеологической избирательностью, которая была столь характерна для рецепций в период Киевского государства (рецепции из татаро-монгольского права, политико-правовой опыт Новгородской и Псковской республик XIII–XV вв.), а также Великого княжества Литовского, с которыми Москва соперничала и зачастую воевала.

В московский период шла огромная работа по систематизации законодательства, его дальнейшему логическому анализу и практическому толкованию (интерпретации), комбинированию отдельных правовых понятий и юридических формул, редактированию и различного рода терминологическому уточнению – с тем, чтобы адаптировать рецепции, отдаленные от Московии (прежде всего в культурном смысле), и новые юридические нормы к современному русскому правосознанию, к складывающейся на Руси национальной культуре, идеологии и психологии и конечно же к реальным социально-политическим и экономическим условиям жизни.

Первые попытки соединения правовых актов и обычных норм в свод законов наблюдались в северных русских землях еще в середине XV в. – это Новгородская (1456 г.) и Псковская (1462 г.) судные грамоты. Знаменательным событием в этом плане явилось и создание расширенного и тематически упорядоченного свода русских законов – Судебника 1497 г.

Несмотря на свой частный характер и порой узкую сферу применения, логический анализ законодательства и правовой действительности порой приводил к полезным результатам на практике.

Например, в XVI в. наряду с общим понятием об умысле, часто сопутствующем преступной деятельности, вводилось (по всей видимости, логическим путем) понятие о “голом умысле”, под которым понималось особо опасное государственное преступление, выразившееся в оскорблении, угрозе или просто злом замысле против великого князя московского.

Писаные законы и их сводные сборники (приказные книги, судебники и т. д.) зачастую являлись просто юридическим оформлением воли московского государя или решений (“приговоров”) Боярской думы. Систематизация вновь принимаемых законов и судебных решений придавала им более правовой характер, минимизируя своеволие и произвол московских законодателей.

В непосредственном анализе законотворчества и в содержании законодательных актов Московской Руси мы вряд ли обнаружим непосредственное присутствие факторов идейно-теоретического порядка.

К числу примеров такого рода могут быть отнесены лишь некоторые нормы, вводимые в связи с бесчестием князя и должностных лиц, а также в связи с ересями, богохульством, нарушениями церковного канона, с которыми власть боролась и ранее, но теперь эта борьба дополнилась правовыми средствами.

Об этом свидетельствуют материалы Поместного собора 1504 г., на котором государство признало необходимость правового преследования за преступления перед церковью – вплоть до смертной казни для еретиков.