История и повседневность в жизни агента пяти разведок Эдуарда Розенбаума

Дождавшись назначенного для званого обеда дня и часа, Розенбаум пошел к Поплавским. Генерал представил его чете Бокшицких как Ружицкого, т. е. под театральным псевдонимом, под этой фамилией он проживал и в гостинице. Адвокат, узнав, что «господин Ружицкий — большой поклонник винта, бриджа и покера», сразу же пригласил его в клуб на вечернюю партию винта. Адвокат предложил будущему партнеру заехать за ним в гостиницу, чтобы потом было удобнее ввести его в клуб землевладельцев.

Оба приехали в клуб, когда было уже достаточно поздно, но партия винта в обществе Бокшицкого и Медзинского состоялась. Свою первую игру они закончили уже под утро, условившись о новой встрече на «зеленом поле», т. е. за карточным столом, через день. Таких встреч было несколько, и когда карты всех троих достаточно сблизили, адвокат предложил всем поужинать тут же, в клубе. Партнеры с этим согласились, и здесь, совсем непроизвольно (в связи с проблемами своей адвокатской практики), Бокшицкий коснулся интересующей Розенбаума темы. Он, в частности, заметил: «В связи с процессами над рабочими в Познани и Лодзи для некоторых недобросовестных адвокатов, особенно из числа евреев, начинается пора обильной «жатвы». Люди, заинтересованные в оправдании своих близких, обвиняемых в принадлежности к революционному движению, готовы платить адвокатам бешеные деньги, а последние этим пользуются, стремясь содрать с них последнюю шкуру, зная наперед, что дела не выиграют. Адвокат Беренштам для ведения такого рода дел установил просто фантастическую таксу, и тем не менее находятся глупцы, набивающие крепко его карманы. Я недавно также взялся за одно из таких дел, когда объявил клиенту о сумме своего гонорара, последний заявил мне, что я, видно, не хочу вести его дела, так как за такое небольшое вознаграждение защита давно уже не делается. В доказательство серьезного своего отношения к этому делу, как и к другим своим процессам, я попросил клиента не давать мне авансом вознаграждения, а только после его завершения».

Медзинский, не став вдаваться в размеры адвокатских гонораров, включился в начавшийся разговор, выразив недоумение по поводу того, «как вообще можно защищать убийцу и других явных преступников против государства». После чего выразил сожаление, что «революционная зараза проникает не только в рабочую массу, но и в нашу чиновничью среду». Восприняв это замечание как намек на кого-то из конкретных чиновников, Бокшицкий сразу же ему сказал: «Если вы думаете о господине Г. (в Польше в то время было широко принято в разговорах между собой в общественных местах о каком-либо известном им человеке называть последнего одной заглавной буквой имени или фамилии — В.Ч.), то вы глубоко ошибаетесь: он просто глубоко экзальтированный человек, но духом революции он совершенно не заражен». Между тем эту спонтанную догадку Медзинский отвел очень мягко и дипломатично, сказав, что он не имел в виду ни Зет и Жет, а просто сказал то, что сказал, — «революционная зараза проникает, к сожалению, в среду чиновничества».

В этом месте Ружицкий счел нужным перевести начатый разговор на другую тему, дабы лишний раз показать, что сказанное его мало интересует, а потому он предложил собеседникам выпить за спокойное будущее всех присутствующих. Предложение сразу же было принято, и в дальнейшем ужин проходил в спокойной обстановке. В ходе его из соседней комнаты к буфетной стойке подошел молодой элегантный человек и, выпив рюмку водки, обернулся. Узнав его, адвокат пригласил его к столу. Тот подошел и, поздоровавшись с Медзинским и Бокшицким, коротко представился Розенбауму: «Гонсиоровский», а тот отчетливо ответил: «Ружицкий». Присев, молодой человек, обращаясь к адвокату в шутливой форме, сказал: «Вот пытался выиграть для вас деньги, но, к сожалению, последние проиграл». «Как это для меня?» — недоуменно спросил Бокшицкий. А Гонсиоровский ему в ответ, все также шутливо: «Собираюсь судиться, вот и хочу выиграть деньги на гонорар для вас…».

После этого молодой чиновник как-то засуетился и хотел было уже откланяться, но, по настоянию Бокшицкого, остался в компании со всеми. Ужин в клубе закончился только к рассвету. Уже расходясь, Медзинский предложил Розенбауму разделить с ними сегодня вечер после службы в баре «Автомат», «так как по четвергам там подают прекрасные фляки». Последний охотно откликнулся на это предложение, но, прикинувшись наивным, сказал, что не знает, где этот автомат искать. Гонсиоровский тут же назвал адрес «Автомата» и добавил, что «это заведение — гордость Лодзи»…

Придя в гостиницу и немного отдохнув, Розенбаум решил пойти к генералу Поплавскому, чтобы от него по телефону поговорить с Корвин-Пиотровским, ибо установленный для задания срок уже истек. На вопрос генерала, что нового в их деле, Розенбаум ответил, что надеется в ближайшие дни поставить на нем точку и попросил разрешения из его кабинета связаться с Варшавой. Генерал охотно это позволил. В разговоре с полковником советник полиции доложил о том, как расследуется дело с лодзинскими чиновниками, подчеркнув при этом, что пока подозрение падает только на одного Гонсиоровского. Медзинский — вне подозрений, а с Окуличем в течение пары дней еще необходимо поработать. Корвин-Пиотровский в свою очередь попросил не затягивать с выполнением задания, так как генерал Розвадовский очень заинтересован, чтобы это дело было разрешено до его перехода на другой пост. В конце разговора он с неожиданным раздражением сообщил, что «кругом все уже открыто называют имя преемника Розвадовского на посту шефа госполиции — молодого и удачливого генерала Корциан-Заморского».

Закончив разговор с полковником и поблагодарив генерала Поплавского за его любезность, Розенбаум пошел в гостиницу, где провалялся остаток дня на диване. С наступлением темноты он собрался и направился в клуб. Народу там было пока немного, и из своих новых знакомых Розенбаум застал здесь лишь одного Гонсиоровского. При первом же взгляде на него чувствовалось, что он не в себе. Воспользовавшись возможностью поговорить с молодым человеком без посторонних, Розенбаум предложил ему выпить по бокалу вина. Сев за столик, он, извинившись, в шутку спросил своего собеседника: «Вы чем-то расстроены? Думаю, что в таком настроении вы вряд ли на адвоката заработаете». После этого вопроса-реплики Гонсиоровского словно прорвало: «Вы, вероятно, знаете, господин Ружицкий, что меня обвиняют в сочувствии к революционно настроенным рабочим. Да, это так, но я не могу иначе, так как знаю, как горька доля рабочего человека. В тех условиях, при которых он живет, у него есть только два выхода: стать «беспробудным пьяницей» или «бунтарем-революционером». Слабохарактерные и эгоисты становятся пьяницами, а сильные духом, думающие не только о себе, но и о других, жаждут революции. Конечно, есть среди рабочих и другие, но и они постоянно осознают шаткость своего состояния. Сам я — сын рабочего. Отец еще за русскими стал работать на городском трамвае вагоновожатым. И тогда, и сейчас он работает не покладая рук, и почти весь его заработок уходит на детей, на то, чтобы дать им посильное образование и помочь выйти в люди. Нас у отца было шесть сыновей и две дочери. Сестры повыходили замуж, мне посчастливилось окончить гимназию и найти неплохое место, братья работают рабочими и лишь младший завершает сейчас обучение в варшавском училище органистов. По окончании его в этом году ему обещано место в Гнезненском соборе… Поэтому, близко зная рабочую жизнь, я не могу осуждать тех, кто хочет ее радикально изменить…».

Розенбаум выслушал его исповедь, как смог выразил ему свое сочувствие, а затем, подливая вино, попросил молодого человека, успокоиться. К этому моменту пришли Медзинский и Окулич. Поздоровавшись, вся компания прошла в зал, где метали банк. Начали играть, и только Гонсиоровский пока что присматривался к игре. Как выяснилось, ему просто не на что было играть, поэтому он начал просить у своих коллег дать ему в долг 25–30 злотых, с которых он бы мог начать игру. Но приятели ему в этом мягко отказали, намекая на то, что дача в долг кому-либо во время игры — дурная примета, ибо ей всегда сопутствует проигрыш. Вот, дескать, закончим играть, тогда и одолжим. Розенбауму же карта шла, и банкноты все более и более собирались возле него. Поэтому он с улыбкой заявил, что никаким приметам не верит, и дал Гонсиоровскому 100 злотых, а карта, как и прежде, все шла и шла к нему. Однако вскоре он последовал примеру Медзинского и Окулича и также отошел от стола, решив в компании с ними составить партию виста или бриджа. Гонсиоровский остался у стола один.

Этот вечер в клубе дал Розенбауму то, что он искал. Из чиновничьей троицы лишь Гонсиоровский был в списках подозреваемых, не случайно туда попавшим, но с Медзинским и Окуличем Козакевич явно перестарался. Оставалось выяснить, у кого находится список всей организации. Розенбаум интуитивно связывал их поиск со стариком Гонсиоровским. По согласованию с генералом Поплавским и полковником Корвин-Пиотровским он добился вызова молодого Гонсиоровского, якобы по делам службы, в Варшаву с тем, чтобы в это же время можно было у его отца произвести обыск. Одним словом, все было сделано так, как это задумал Розенбаумом.

При обыске у старого Гонсиоровского был найден запечатанный пакет, в котором находился полный список членов организации «Борьба с капиталом». По приказанию из Варшавы, старика было решено оставить на свободе. Станислав Гонсиоровский был подвергнут дисциплинарному наказанию с понижением в должности. На принятие такого гуманного решения повлияла его хорошая до настоящего времени служба в магистрате, молодой возраст и свойственная ему экзальтированность. Уже в день обыска у старика Гонсиоровского Розенбаум с найденным у него списком подозрительных лиц прибыл в Варшаву. Так завершилась его агентурная работа в 1928 году.

Глава XIII. НА ОБОЧИНЕ

После завершения операций в Лодзи и возвращения в Варшаву Эдуард Розенбаум был оставлен на службе в той же должности в Главном управлении госполиции. Здесь он продолжал заниматься тем же, что и раньше, и, по логике вещей, он был вправе надеяться на получение очередного задания. Однако работа в Лодзи, при всей ординарности выполняемого задания, как в физическом, так и в моральном отношении оказала на советника и доверенного госполиции необычное угнетающее воздействие. Был ли виной тому Гонсиоровский с его откровениями в отношении рабочего вопроса, в целом ухудшение собственного здоровья или еще что-то, но в конце мая 1928 года он почувствовал себя совершенно скверно и стал просить у полковника Корвин-Пиотровского разрешения подать рапорт об увольнении с занимаемой должности. Понимая, что состояние Розенбаума весьма сложное, полковник посоветовал ему приложить к рапорту соответствующее свидетельство врачей и послал его на медосмотр к главному врачу Главного управления доктору-полковнику Владиславу Сенкевичу. Последний покрутил, повертел, обстучал старого агента и, найдя у него сильную неврастению, склероз сердца, выдал ему свидетельство о неспособности к работе и о необходимости прохождения курса лечения и отдыха в полицейском санатории в Закопане. Рапорт Розенбаума об увольнении от должности был Корвин-Пиотровским принят. Перед самым его отъездом в санаторий генерал Розвадовский распорядился выдать ему жалованье за два месяца вперед, выплатить причитающееся содержание на медицинское обслуживание и выдать справку об увольнении со службы по болезни с 1 июня 1 928 года.

Сдав все дела по службе, Розенбаум в начале июня выехал в ведомственный санаторий в Закопане, где пробыл до середины августа. После выписки из санатория он решил поехать к своей двоюродной сестре Марии Ястржембской, проживавшей близ Вол-ковыска на Гродненщине, в имении Пацевичи. Имение это принадлежало помещику Леону Поплавскому, у которого муж Марии был управляющим. У семейства Ястржембских в ту пору гостила и мать Розенбаума — Каролина Сигизмундовна. Поселившись у кузины, Эдуард Эдуардович вел образ жизни достаточно беззаботный, что позволяли некоторые сбережения, впрочем, так легко жить рекомендовали ему и доктора. Он почти ежедневно бывал в гостях то у местного помещика Поплавского, то у других ближайших соседей. Благодаря умению играть на гитаре, в карты, шахматы, недурному баритону, таланту рассказчика и своей былой близости к театральному миру, он на какое-то время стал подлинной душой местного общества. О его недавнем прошлом никто не догадывался, да и он сам на какое-то время о нем забыл. Однажды, находясь в гостях в местечке Пески у местного ксендза Альбина, он познакомился со служившей в доме у ксендза хозяйкой, сравнительно молодой жещиной Теодозией Кшижовской. С той поры он стал гостить в Песках все чаще, в результате чего 27 ноября 1928 года отец Альбин обвенчал Эдуарда и Теодозию в Песковском костеле.