История как проблема логики. Часть первая. Материалы
Шрифт:
Словом, если этот новый уклон в вольфианстве и можно рассматривать, как углубление проблемы опыта и познания единичного, то все же он направляется не в сторону освещения разных видов источника его познания, а в сторону априорно ограниченную непосредственно чувственно данным. Но отмеченная нами выше беспомощность Мейера сказывается особенно в том, что он видел перед собою возможность и иного выхода, так как вопрос о вере в авторитет, как проблема «вероятности», не был ему чужд. Но и этот второй из указанных нами подходов был им только отмечен, но не использован.
Мейер видит его и, по-видимому, признает его принципиальное и практическое значение, но он как бы не решается взять на себя труд проложить новый путь к логике, или, может быть, чувствует себя недостаточно для этого сильным. Он признает вообще деление логики на две части: логика совершенно достоверного научного познания и логика вероятного научного познания (eine Vernunftlehre der wahrscheinlichen gelehrten Erkenntniss) [436] . Однако своей задачей он ставит изложение только первой части логики, так как вторая часть еще должна быть найдена (die andere Vernunftlehre soll noch erst erfunden werden). «Эта логика в известном отношении еще нужнее и полезнее для нас людей, чем первая. Если мы примем во внимание все человеческое познание, то только самая незначительная часть его совершенно достоверна. Не только все историческое научное знание и истолкование всех писаний, но и применение всех практических правил, выполнение учений о нравственности, и вся человеческая рассудительность обыденной жизни: все это, говорю я, может быть сведено только к вероятности».
436
Meier G. F. Vernunftlehre. § 12. – Об особой логике «вероятности» говорит Лейбниц в своих «Новых Опытах» (IV. Ch. XVI. § 9: «J’ai dit plus d’une fois qu’il faudroit une nouvelle esp`ece de Logique, qui traiteroit des degr'es de probabilit'e…» –
Ясное дело, что речь идет о совершенно новом способе ставить логические вопросы, и весь антураж, в котором выступает здесь историческое знание, указывает на новые свойства источников этого знания. Но, думает Мейер, хотя об этом и много уже сказано философами, однако все согласятся в том, что «эта полезная и нужная наука еще не изобретена», что «до сих пор приходится еще ждать того счастливого момента, когда родится логика вероятного» [437] .
Несмотря на это самоограничение, Мейер тем не менее видит себя вынужденным посвятить несколько параграфов своей логики вопросу о «вере» и ее отношению к «разуму». Вопрос о вере относится к логике вероятности [438] , но Мейер не может не касаться его, потому что простой анализ соотношения «разума» и «опыта» наталкивает его на «третий источник познания», который есть не что иное, как «авторитет свидетеля» [439] . «Мы должны, – говорит Мейер, – ввести еще одно рассмотрение: доказательства из опыта других людей. Так как мы ни из разума, ни из собственного опыта не можем убедиться в том, в чем состоял опыт другого человека, то мы должны положиться на его удостоверение. Тогда мы заключаем следующим образом: то, что человек испытал, истинно; тот или иной человек испытал то или иное, следовательно, оно должно быть истинно. Первое положение неопровержимо достоверно, так как опыт не может обманывать. Но как мы можем убедиться во втором положении? Только благодаря свидетельству того, кто имел этот опыт, и мы называем его, поэтому, свидетелем» [440] . Мейер различает «историческую веру», простирающуюся только на действительные вещи, о которых говорит история, от веры религиозной, хотя видит и нечто общее между ними. Но далее, вместо того, чтобы подвергнуть анализу самый источник исторической веры и в особенности выяснить sui generis характер исторического опыта и его предмета, он сосредоточивает внимание на психологическом вопросе о правдивости свидетеля и оставляет вопрос, таким образом, в том же состоянии, в каком он его застал.
437
Meier G. F. Vernunftlehre. § 12. – В своей Эстетике Мейер посвящает одну главу вопросу об эстетической вероятности, где, между прочим, поднимается вопрос и об историческом вымысле (Meier G. F. Anfangsgr"unde usf. В. I. Der vierte Abschnitt. § 91–118), но все это рассуждение никакого отношения к логике не имеет.
438
Meier G. F. Vernunftlehre. § 245.
439
Ibid. § 287.
440
Ibid. § 236.
С одной стороны, сознанная необходимость «новой» логики у Мейера застилается эстетикой, с другой – психологией. Промах Вольфа, отожествившего единичное с чувственно-данным, влечется в сторону скрытой здесь новой проблемы. Мейер сам признает, что логическое принуждение к той или иной научной методологии лежит в самом предмете науки, что метод науки должен быть, поэтому так же разнообразен, как разнообразны виды познания, и тем не менее оказывается таких видов всего два [441] : эстетический и рациональный. Потом оказывается, что это – методы только «догматических истин», а исторические истины в силу своей своеобразной природы требуют особого метода. Так как это суть истины о событиях, действительных вещах и изменениях в этом мире, то их правило «легко найти»; «исторические истины следует мыслить в том именно порядке, в каком их предметы упорядочены в мире по времени или месту». Согласно этому мы имеем два метода: хронологический и географический. Это, действительно, «легкое» установление методов завершается у Мейера очень ответственным суждением: «так как события мира связаны друг с другом, так как одно всегда есть причина другого или повод к нему, то часто можно также при исторических истинах пользоваться рациональным методом, выводя одно событие из другого» [442] . Остановиться на этом, раскрыть эти мысли, показать специфичность исторического объяснения, – для этого у Мейера, очевидно, не доставало ни смелости, ни самостоятельности, ни инициативы.
441
Ibid. § 451.
442
Ibid. § 477. Подобно Вольфу Мейер также вводит вопросы историки в свою логику (§ 572 ff.), но для самой логики это также бесполезно, как бесполезна психология «свидетеля».
В целом, поэтому, как и у Вольфа, мы находим готовую почву для работы, но не видим осуществления ее, – только самое большее, намеки, приступы. Что-то подталкивает мысль в новом направлении, но она сама к нему слепа. Весьма возможно, что математическая школа, как подготовление к философии, унаследованная от мыслителей XVII века, и недостаточно свободное ориентирование в истории как науке мешало разглядеть своеобразие последней. Во всяком случае, мы видим, что первая же попытка подойти к логике исторического познания со стороны самой истории или со стороны наук, пользующихся историческим методом, побуждает поставить новую проблему в свете ясного сознания ее специфичности. Отрицательный вывод, к которому мы пришли на основании изучения рационализма Вольфа, что рационализм не мешает созданию логики исторического метода, приобретает положительное значение, как только мы находим пример осуществления этой задачи. Этот пример дает нам Хладни, еще при жизни Вольфа выпустивший книгу, посвященную нашей проблеме, давший критику исторического разума [443] задолго до критики чистого разума.
443
Так определяет Дильтей свою задачу логики исторического познания. См. его Посвящение к книге «Einleitung in die Geisteswissenschaften». Lpz., 1883. В. I.
3. Книга, о которой идет речь, называется: Allgemeine Geschichtswissenschaft, worinnen der Grund zu einer neuen Einsicht in allen Arten der Gelahrheit geleget wird. Lpz., 1752 [444] , и представляет собой первый опыт логики исторических наук. Расчленяемые нами вопросы логики, теории предмета, теории познания и историки, не выступают у Хладениуса с достаточной отчетливостью деления, но существенно, что им усмотрено значение каждой группы вопросов и сделана попытка дать на них ответ. В книге можно подметить своеобразную идею в плане изложения, при которой важнейшие вопросы выделяются сами собою. Это, так сказать, «естественный» ход в самом процессе познания и его научной обработки. От рассмотрения исторического познания вообще (гл. I) автор переходит к анализу «предмета» (гл. II–IV); следует рассмотрение исторических событий, как они попадают в сознание «свидетелей», передатчиков и распространителей рассказа (гл. V–VII); затем следует логическая обработка материала и приведение его в порядок с целью объяснения (гл. VIII); наконец, вопросы достоверности и вероятности (гл. IX–X), более специальный вопрос о древней истории (гл. XI) и вопрос о предвидении (гл. XII). Наибольший логический интерес представляет, несомненно, глава VIII, но согласно сделанному выше теоретическому разъяснению, мы остановимся последовательно сперва на вопросах теории познания и теории предмета, чтобы затем только перейти к основной для нас проблеме.
444
Следующие краткие сведения я почерпаю из Allgemeine Encyclop"adie der Wissenschaften und K"unste… / J. S. v. Ersch und J. G. Gruber. Lpz., 1828. Iohaim Martin Chladen, Chladenius, собственно Chladny. Его дед Георг Хладни (родился в городе Тренчине в Венгрии), был проповедником в Кремнице. В 1673 году за исповедание евангелического вероучения подвергся гонению и бежал в Герлиц; был проповедником в Гаусвальдене с 1680 года и умер в 1692. Его сын Мартин, родившийся в Кремнице 26 октября 1669 года бежал с отцом в Герлиц; изучал в Витенберге богословие, был проповедником, а с 1710 года профессором богословия в Витенберге; умер 12 сентября 1725 года, оставив трех сыновей, Юстуса Георга, Иоганна Мартина и Эрнста Мартина (отец Эрнста Флоренса Фридриха, ум. 1827, знаменитого физика). Iohaim Martin родился 17 апреля 1710 году в Виттенберге, где и изучал
богословие, окончил курс в 1732 году, после чего до 1742 года в Лейпциге преподавал христианские древности. В 1744 году перешел директором-адъюнктом и педагогиархом в Кобург. С 1747 года – профессор богословия в Эрлангене, где и умер 10 сентября 1759 года. По словам энциклопедии: «Es war ein beliebter Lehrer, gr"undlicher Gottesgelehrter, Philosoph, Kenner der Alten und der Geschichte. Beweise davon enthalten seine Schriften». Его сочинения (кроме многочисленных статей): Logica practica, Lipsiae, 1742. Logica sacra, Coburgi, 1745. Nova philosophia defnitiva, Lipsiae, 1750. Opuscula academica varii generis, ib., 1750. Allgemeine Geschichtswissenschaft, ib., 1752. W"ochentliche biblische Untersuchungen, Erl., 1754. Theologischer Nachforscher, ib., 1757.В противоположность Мейеру, отводившему историческое познание к эстетике, Хладениус решительно защищает то мнение, что «наука об историческом познании» составляет часть логики. Так как наш рассудок часто под различными названиями имеет дело с историческим познанием, то подобно тому, как и при других повторяющихся действиях, он должен руководствоваться известными правилами. Эти правила, как это произошло уже с правилами общего познания, могут быть выяснены и выведены друг из друга, могут, следовательно, составить науку. Так как все то, что должен соблюдать наш ум при познании истины, относится к логике, то и правила исторического познания составляют часть логики [445] . Со времени Аристотеля и по настоящее время внимание логики направлялось на изучение общих истин, историческим познанием не занимались, что, пожалуй, и невозможно было по состоянию древней философии [446] . Однако расширение логики введением в нее изучения исторического познания не означает ее изменения. Напротив, в основу правил исторического познания должны лечь понятия и положения общей логики, без которых невозможно и само историческое познание и даже толковое наблюдение происходящих изменений, событий и истории [447] .
445
Chladenius I. M. Allgemeine Geschichtswissenschaft. Cap. I. § 38. S. 25.
446
В «Nova Philosophia defnitiva» Хладениус как на одну из причин того, что исторические истины не разрабатывались в философии до сих пор, указывает на отсутствие сколько-нибудь значительных психологических познаний до Вольфа (P. 74).
447
Chladenius I. M. Allgemeine Geschichtswissenschaft. Cap. I. § 39. Хладениус указывает (Ibid. § 40) на Лейбница, как на того, кто пришел уже к идее этой новой логики, применяя идеи естественного права к праву гражданскому и государственному и расширяя понятие вероятности за пределы ограниченного учения прежней логики.
Любопытен тот путь, каким Хладениус пришел к мысли о таком расширении логики. Он сам рассказывает о нем в Предисловии к своей книге: это – путь соединения обоих выше нами указанных путей; с одной стороны, это – углубление и разъяснение уже возникшей проблемы о единичном и опыте, а с другой стороны, это – прямой путь от науки истории к ее логике и философии, т. е. это именно тот подход, которого не было ни у самого Вольфа, ни у Мейера.
Уже в Виттенберге при чтении своих лекций по философии, в особенности по логике, Хладениус обращает внимание на то, что, хотя логика высказывает свои положения в совершенно общей форме, однако она имеет своим предметом не столько истину в ее полной абстрактности, сколько один (главный) вид истин. Так, например, в учении о понятиях речь идет о том, что может иметь значение для всех понятий, однако имеются в виду более понятия общие, чем противоположные им, индивидуальные понятия; равным образом учение об определении касается только родовых и видовых понятий. Благодаря этому и вообще на историческое познание либо обращали мало внимания, либо даже вовсе его игнорировали. Желание Хладениуса изложить философски и систематически герменевтику наталкивается на тот же пробел. Хладениус исходил из общепринятого тогда деления книг на догматические и исторические, но в то время как логика все до малейших частностей рассматривает и предусматривает в первых, относительно вторых она молчит; автору пришлось начать с самостоятельной разработки предмета [448] . Наконец, занятия, направленные на изучение самого предмета исторического познания, прямо приводят Хладениуса к идее новой логики; именно его занятия церковными древностями и богословием [449] в Лейпциге, а также его занятия литературой и риторикой в Кобурге.
448
На тесную связь в развитии герменевтики и исторической методологии указывает Дильтей. Причем из его трудов выясняется, что развитие герменевтики в новое время, поскольку оно имеет значение для истории, не столько обязано филологическим исследованиям классической древности, сколько богословию. (В этом отношении Хладениус – интересная иллюстрация мысли Дильтея.) См.: Dilthey W. Die Entstehung der Hermeneutik. T"ubingen, 1900 (Aus den «Philosoph. Abhandlungen» Chr. Sigwart… gewidmet) и его статьи под общим заглавием: Das nat"urliche System der Geisteswissenschaften im XVII Jahrhundert (Archiv f. Geschichte d. Philosophie. 1892, 1893). В статье второй (1892. В. VI. Н. 1. S. 69) Дильтей пишет: «Denn man kann sagen, dass f"ur die moderne Grundlegung der Geisteswissenschaften gerade in der Hermeneutik ein Ausgangspunkt vom h"ochsten Werthe gegeben ist».
449
Хладениус высказывает мысль, что «большая часть священного учения есть вид исторического познания». Специально об историческом познании в богословии у Хладениуса см. его «Logica sacra sive introductio in theologiam systematicam». Coburgi, MDCCXLV, где, между прочим, уже приводятся почти буквально первые 17 параграфов первой главы излагаемого сочинения (P. 123–138).
Однако и помимо этих, так сказать, практических мотивов есть у Хладениуса чисто теоретические соображения, побуждающие его заняться логикой исторической науки. На первом плане здесь нужно поставить его желание преодолеть скептицизм, который в его время был так распространен по отношению к историческим истинам. Новое учение о вероятности, по его словам, нанесло бы невознаградимый ущерб достоверности, если бы его распространение продолжалось в направлении, уже обнаружившемся. Дело в том, что вероятность есть только род недостоверности, и где можно опираться только на вероятность, хотя бы самую большую, там все же имеет место недостоверность. Поэтому Хладениус полагает свою задачу в том, чтобы и историческое познание, как и остальные виды познания, обосновать на «разумных идеях» о вероятном и предохранить его от опасного злоупотребления им. Так как он, по его словам, нашел, что скептицизм в истории почерпает себе пищу, главным образом, в том, что историческое познание не имеет никаких основоположений, даже никаких определенных правил, мало того, даже основные положения его совершенно не выяснены, то он и пришел к мысли выступить самым решительным образом против исторического скептицизма путем полного выяснения исторического познания [450] . Распространяющееся сомнение в священном писании, основанное, между прочим, и на историческом скептицизме – еще один мотив, побуждающий Хладениуса к выполнению намеченной задачи. Недоставало только внешнего повода, заключает Хладениус, взяться за перо «и действительно осуществить эту новую научную систему» (dieses neue Lehrgeb"aude). Таким поводом для него послужило его назначение в «новую академию» – Эрлангенский университет.
450
Определение достоверного у Хладениуса включает идею логичности, а вероятного – сомнения и скептицизма (гл. IX и X). Поэтому, может быть, в формально– точном смысле слова новая логика Хладениуса не есть «логика вероятности». По существу же, какую бы крайнюю позицию ни занимал Хладениус, раз речь идет о логике опыта, авторитета и под., мы имеем дело именно с «логикой вероятности», хотя бы формально говорили о «достоверности» этого опыта, свидетельского показания и под. Впрочем, постановка вопроса у Хладениуса ясна: «Und die historische Wahrscheinlichkeit wird vollends niemahls eine vernunftm"assige Gestalt bekommen, wenn man sie nicht aus einer allgemeinen Betrachtung der historischen Erkentniss herleitet» (Chladenius I. M. Allgemeine Geschichtswissenschaft. S. 24).
Насколько сознательно относился Хладениус к своей задаче, видно из его соображений о плане и объеме работы, которую он предпринял. Трудно, отмечает он, выполнить работу, где приходится быть новатором [451] , и легче, где есть уже либо разработанный очерк науки, либо разработанные части. И он колеблется, предпочесть ему рассмотрение вопроса со специальной стороны, в применении к богословию, или дать общее учение, которое охватило бы все части науки, где имеет место историческое познание. В конце концов он склоняется к последней мысли, как имеющей свои преимущества.
451
В Посвящении своей книги Хладениус также называет свое исследование «новой наукой» (die neue Wissenschafft); то же выражение повторяется и в Предисловии.
Все царство истин делится на две части: истины общие и исторические. Первые обеспечены в логике наилучшими правилами; неужели исторические истины, занимающие в университетском преподавании такое значительное место, не заслуживают такого же права быть выраженными в правилах? И не укрепят ли и не облегчат ли точно так же и эти правила, хотя и по-новому, науку? Со своей стороны он совершенно в этом убежден, и это убеждение, по его мнению, оправдывает, почему он предпочел дать общий очерк новой науки.