История Мадлен

Она накинула пальто, подошла к Козетте и поцеловала её в макушку. Мне показалось, или она что-то прошептала ей на ухо. Я проводила её на улицу. Там как раз ожидал экипаж.

– На столе я оставила записку с моим адресом. Обращайтесь ко мне по любой причине, не стесняйтесь, моя дорогая, добрые люди должны помогать друг другу, – с этими словами она собиралась уже было усесться, но я остановила её и протянула деньги. Она улыбнулась, но взяла их, чем несказанно порадовала меня. В какой-то момент я чуть не начала было думать, что она откажется от оплаты.

Да, не простая женщина эта мадам, не простая. Ну да ладно, хороших людей и правда, намного больше, нежели плохих.

Войдя в дом, я услышала тишину. Плотную и какую-то густую. Словно только что в доме была радость, и её просто изъяли, вынесли за двери. Я разделась, переобулась в домашние тапочки, что сделала из обрезков тканей, просто прошив их насквозь. Так ноги отдыхали от обуви и было тепло.

Аккуратно прошла к столу. Девочка сидела напряженно, прижавшись к спинке стула. Она, будто набиралась сил перед прыжком в пропасть. Губы долго складывались в начало слова, и она все же сказала, как только я широко улыбнулась ей, и присела рядом:

– Мне нужно будет уйти отсюда, да? Вы добрая женщина, и приютили меня. Но… теперь я здорова и могу идти. Правильно? У вас здесь и так места не много, да еще и платить за меня пришлось, – тараторила она без умолку, стараясь сказать как можно больше до того момента, когда я прерву её.

Я выслушала весь монолог, что сквозил страхом и отчаянием, ужасом от того, что ей придется выйти за дверь и раствориться в этом злом городе.

– Не правильно, Козетта. Я очень рада, что ты выздоровела, рада так, что хочется это отметить с тобой прекрасным ужином, что приготовила добрая женщина. А после ужина мы с тобой уляжемся спать в наши кроватки. Утром я поеду по делам, а ты днем будешь ждать меня, и заниматься чем-то интересным. А вечером ты будешь радостно встречать меня, и мы снова будем ужинать и болтать обо всемс. Как тебе такое предложение? Я была бы очень рада, если бы ты согласилась жить со мной, – по мере приближения к окончанию моего ответа, её глаза все больше расширялись, и в них росли капли слез, потом её дыхание начало сбиваться – это говорило о том, что она собралась зареветь.

– Ты так расстроена, что хочешь заплакать? – с улыбкой спросила я, и девчушка бросилась меня обнимать, уткнувшись мокрым носом в шею:

– Да вы что, я же рада, я просто даже и мечтать не могла об этом, хоть мадам мне и говорила, мол, вы хорошая девушка, и добрая, и не оставите меня в беде, – рыдая тараторила моя благодарная девчушка, а мое сердце наполнялось любовью и теплом.

Вот оно – вот то, чего мне недоставало. Вот такого малюсенького сердечка, человека, которого можно любить, о котором можно заботиться. Именно поэтому хочется возвращаться домой. Ведь никакие стены не позволят получить этой радости, даже задрапированные в самые дорогие шелка!

– А теперь, иди умываться, и за ужином ты расскажешь мне все, что случилось. Что будем делать дальше – мы уже придумали, нам с тобой нужно в деталях помечтать – как мы будем жить, иначе, без мечты, нечему будет сбываться, правда? – спросила я, повернув к себе зареванное личико.

– Правда, Мадемуазель, – ответила Козетта и побежала к умывальнику.

Долго плескалась там, задерживала дыхание, чтобы перестать всхлипывать, сморкалась, чтобы заложенный от плача нос начал дышать. Я не торопясь расставила на столе тарелки, кружки, разложила еду, и пока ждала её, из шелковой ленты скрутила небольшую розу, какие делали все еще в школе, готовясь к параду 9 мая.

– Ух ты, как настоящая! – прошептала Козетта, усаживаясь на свое место. – Можно я её потрогаю?

– Конечно, бери, она твоя, только её нужно еще прошить для крепости.

– Вы умеете шить?

– Не совсем шить, я умею рисовать то, что потом шьют швеи. Одежду, шляпки, сумочки и перчатки. Как тебе такое? – я старалась уйти от разговора о её ситуации, чтобы она вновь не начала плакать, но она решила начать этот разговор сама, а я лишь подкладывала ей еду, улыбалась, и иногда гладила по голове.

– Моя мама шила много вещей, она одевала и меня и папу, и себя иногда, – при словах о родителях она останавливалась, словно свыкаясь с каким-то горем, потерей, которую еще не пережила, говорила сначала так, словно все еще хорошо, все как прежде.

– А потом?

– А потом папу убили, и мама заболела. Мы долго сидели в квартире, что арендовали, мы не отпирали дверь, а потом её сломали и нас выгнали – нам нечем было платить. А мама не могла идти. И один человек отвез нас на другую улицу, где можно лежать прямо у дороги. Через две ночи мама умерла, а я не верила, и лежала с ней. Холодно было очень, – она перестала жевать, и я подвинула ей кружку. Она аккуратно отпила и продолжила:

– А потом подъехали люди, завернули маму в мешок, и закинули в телегу. А меня увезли в тот дом, ну, знаете… такой… Где нужно ночевать с мужчинами. И за это хозяйка будет меня кормить, и мне будет где спать…

У меня волосы зашевелились на затылке. Я уже была в шоке, но боялась продолжения её рассказа, боялась того, чего она вряд ли могла миновать.

– Когда эта мадам отдала за меня деньги, и отправила на задний двор, где у них была помывочная, я сбежала. Я бежала так долго, как только могла, а потом упала. И спала весь день. А потом увидела вас, и я не помню, что было дальше. Когда очнулась, мадам Мелош напоила меня теплым молоком.

– Это все очень страшно, милая, но я обещаю, что такого с тобой больше не случится. Ты поживешь со мной, мы научим тебя читать и писать, а если хочешь, даже рисовать прекрасные картины, – обняла я девочку, и чуть не заплакала от того, с какой нежностью она прижалась ко мне, с каким доверием глубоко вздохнула и, наконец, расслабила свои острые плечики.

– И цветочки? Вы научите меня делать цветочки?

– Обязательно. Ты будешь делать самые красивые цветочки, но только не красивее, чем ты, милая, потому что ты самая красивая девочка, – я говорила, а мое сердце, будучи долгие годы пустым, начинало наполняться горячим, обволакивающим всю мою душу счастьем.

Глава 21

Поздняя осень в Париже удовольствие не из приятных. Бесконечные дожди, серость. Во всём сквозила бы безысходность, если бы не два обстоятельства – я занималась любимым делом и теперь была уже не одна.

Когда я выдвигалась на работу, я оборачивалась и видела в маленьком окошке приплюснутый к стеклу круглый носик – так Козетта неизменно провожала меня каждое утро.

Промозглая погода накладывала отпечаток на моё настроение. Я очень неохотно уходила из дома в эту сырость и холод.

Мне хотелось солнца и лёгкости, а внимание почему-то было сосредоточено на каких-то непонятных и неприятных мелочах.

Казалось бы, ну что здесь такого – переживший голодные времена ребёнок пытался что-то припрятать, хотя еда в доме была в свободном доступе и в достаточном количестве.

Когда я заметила это впервые, я стала расспрашивать малышку, от чего она просто ужасно разрыдалась, до икоты. Я испугалась и махнула рукой – пусть припрятывает, может быть со временем пройдёт.

Я только завела новую привычку – проверять постель, потому что найти в ней недельной свежести засохший пирожок с ливером было и смешно и противно. Конечно, смеялась я не над Козеттой. Девочку я чем больше жалела, тем сильнее привязывалась к ней. И видеть её курносый носик в моём окошке было счастьем.