История моей жены. Записки капитана Штэрра

Разумеется, ей мои внушения без толку. Глаза засверкали, того и гляди, искры посыплются — как же, к ушку ее посмел притронуться! А сама — точь-в-точь разъяренная кошка, и шерсть дыбом. Однако она вмиг опомнилась.

— Ладно, будь по-вашему! — поспешно выпалила она. — Кстати, ваши дела меня ничуть не интересуют.

— Приму к сведению, — ответил я. — Вот когда и деньги вас интересовать перестанут, тогда я, может, вам кое-что и подкину.

Это был первый случай в нашей жизни, когда я поднял руку на нее. Такого еще не бывало. Как не бывало и того, чтобы я хоть в чем-то отказал ей. Сколько ни напрягай память, не припомню.

— Ну и ладно, — повторила она. Эти слова прозвучали как угроза. Мол, дадут ей и в другом месте, не поскупятся.

Она уже повернула было к двери и взялась за ручку, но вдруг остановилась и обернулась ко мне. Возможно, ей хотелось еще что-то сказать — была она очень бледна, и губы ее дрожали. Но затем впала в ярость.

Грохнулась на пол и забилась в истерике. А когда я хотел ее поднять, опять норовила вцепиться мне в глаза. Только на сей раз ей это не удалось, так как я перехватил ее руки.

— Тише, тише, — приговаривал я. — Лучше бы вам поостеречься, а то ведь и я ударить могу.

— Убирайтесь! — билась она в моих руках. — Убирайтесь вон, нахал бессовестный!

— Что вы сказали? — уточнил я и преспокойно опустил ее на пол. Это я должен отсюда убираться? — И с такой силой запульнул цветочным горшком в зеркало, что разбились вдребезги и горшок, и зеркало. Весь пол в комнате оказался засыпан землей.

— Это я, по-вашему, бессовестный? — и опрокинул дамский столик со всем, что на нем было наставлено, так что угол доски угодил в кружку с молоком, почти рядом с ее головой.

Признаюсь, я испытывал при этом дьявольское наслаждение. Словно мед разливался по жилам — такое было ощущение. Наконец-то мне больше не надо сдерживаться, не надо падать ниц от почтения к философии и прочим высоким материям, можно высказать все, что давно на душе накипело!

— Значит, ты такая, какая есть? — орал я. — Тогда и я буду таким, как есть. Ты еще узнаешь, каков я на самом деле, моя малышка.

Это я, видите ли, должен стыдиться перед такой развратной тварью, я! А ей никогда не бывает стыдно?

И подобно молнии небесной, свалилась люстра. Я схватил ее и тоже запустил ею в жену.

Тут запал мой повыдохся. Об этом следовало бы рассказать отдельно, потому как наконец все-таки обрела дар речи моя супруга.

Она ничуть не испугалась, напротив. Ее спокойствие и самообладание были беспримерны.

Гибель своей оранжереи она еще кое-как пережила. Спокойно лежала среди черепков, словно и не было у нее другой заботы, кроме как пристроиться поудобнее. Словно невинный младенчик, который спокойно взирает на то, как рушится вокруг него мир. Но когда черед дошел до новехоньких, отвратительных, красных бокалов, она все-таки дернулась. Более того, даже села.

— Вы с ума сошли? — адресовалась она ко мне с вопросом. — К чему ломать комедию? Или вам захотелось поразвлечься?

После этих ее слов у меня и ложка из рук выпала, как выражаются в наших краях крестьяне. Нижеследующие строки да послужат описанию так называемого невменяемого состояния. Рискую предстать перед вами не в лучшем свете, но пусть… что бишь я говорил перед этим? Сорвав с себя оковы, я испытывал дьявольское наслаждение. Да, именно так, радость была какой-то запредельной, а самочувствие мое — подозрительным.

Стало быть, жена моя права. Ведь чего, собственно говоря, я добиваюсь от этой женщины? Да ровным счетом ничего. Тогда к чему устраивать погром?

Именно это я чувствовал, точнее не скажешь. Я опустошен, как банка из-под сардин, и вовсе не так опасен, как стараюсь показать. Значит, и сказать мне нечего, все сплошная фальшь.

Словом, было у меня такое чувство, будто все мои слова впустую, черт меня побери! Но это еще не все. В то же время подметил я в себе и некую осмотрительность, что гораздо интереснее и… позорнее. Крушу вроде бы что ни попадя, и с превеликим удовольствием, но… выбираю вещи, принадлежащие моей жене, и при этом с поразительной бережностью стараюсь, например, чтобы не подвернулись под руку мои дорожные часы. Словом, берегу все, что мое. Пишу честно, все так оно и было. Уж такова натура человека.

Не гнушается, подлая тварь, притворяться! Вот почему никогда не доверяю я природе человеческой, — под стать обезьяньей — потому как чуть что и начинает человек собой любоваться. Даже в моменты тягчайших страданий. Более того — особенно тогда. Коль скоро замечает собственные руки или ноги и отдает себе отчет в том, что он вытворяет.

Зато есть тут один такой момент, на который я хотел бы обратить ваше внимание. Бывает, застукают человека на том, что он решил отвести душу, потешить себя. Тогда он враз становится серьезным и вместе с тем делается опасным.

Вот и со мной случилось то же самое. «Ломать комедию», — сказала моя супруга. И в этот миг я почувствовал, как во мне с давящей тяжестью шевельнулось нечто скотское. Именно потому, что жена была права. Даже представить не могу, что было бы с нами, поскольку почувствовал, как у меня появилась дрожь в пояснице. Очень характерное для меня ощущение.

Но в этот момент дважды громко постучали в дверь. Видимо, звонок сломался.

Передо мной стоял наш домовладелец.

Теперь представьте себе: в гостиной среди черепков лежит на полу моя супруга, а у порога настырный старикашка пристает ко мне с какими-то галстуками.

Помнится, я обещал в прошлый раз осчастливить его новыми галстуками, верно ведь? Ну, так вот хорошо бы получить хотя бы один, поскольку сегодня вечером он приглашен в гости.

Что тут будешь делать? Галстуки-то я действительно ему обещал, причем два, новехоньких.

А визитер мой улыбается, решив меня поразвлечь.

— Послушайте-ка, дорогой мой капитан! — говорит он. — Я тут между делом разрешил загадку лестницы Иакова. — И принялся толковать символику сновидения Иакова, при прочих обстоятельствах, пожалуй, даже не безынтересного.

Ну, а теперь само просится рассказать, каким образом я загнал себя в столь неловкую ситуацию.

В общем-то все проще простого. Однажды, когда я был еще по уши увязшим в неприятностях, мне втемяшилось в голову навязаться к старику и поболтать малость. Заманю его к себе, расположу к доверительной беседе — вдруг да удастся что-нибудь выведать. Проговорится в какой-либо мелочи, а мне больше и не надо. Уж кто другой, а он-то наверняка мог бы поведать немало интересного… Словом, я был убежден, что выбрал правильный путь.