История моей жены. Записки капитана Штэрра

В этот момент весь мир распался передо мною на мелкие части. Отдельной жизнью жили мои руки, ноги, даже сердце, и все это было лишено всяческого смысла. Но самое странное воздействие произвело на меня дыхание моей жены, это я отчетливо помню. Ее небольшие груди то поднимались, то опускались под блузкой в такт дыханию. И похоже, до этого я не замечал, насколько они округлы.

Но сердце мое наряду с этим оставалось холодно, как лед — ни капли любви к ней во мне не было. Никаких чувств. Лишь память о перенесенных страданиях и готовый к исполнению приговор.

«Ты умрешь!» — звучал во мне голос, и больше ничего.

Она же по-прежнему стояла там, под лампой, и с покаянным видом принялась пересчитывать деньги. Одной рукой, на ладони, как проходимцы, как уличные девки, на рассвете, привалясь к стойке где-нибудь в кабаке.

— Я много трачу, это правда, — сперва сказала она. Затем добавила: — У меня почти не осталось денег, — и рассмеялась.

Что это было? Прозвучало как оправдание.

— Зато теперь я уже больше ничего не буду покупать, эта шляпка была последней. — Она внезапно вскинула на меня свои яркие голубые глаза, и в улыбке ее промелькнуло что-то вроде просьбы или мольбы.

«Что нам делать с этой непутевой женщиной?» — спрашивали ее глаза.

Выходит, чувствовала она, к чему я готовлюсь. Я в этом столь же твердо убежден, как в том, что живу на свете. И словно бы сама спрашивала у меня совета, обрекать ли ее на смерть.

«Не стану я больше ждать», — пронеслось у меня в голове в этот миг и, может, я даже шевельнулся во тьме. А она вдруг заговорила:

— А где мое письмо? — и понурила голову. — У меня не хватает одного письма, — рассеянно промолвила она.

— Какого письма?

— Под номером девятнадцать.

— Что значит — номер девятнадцать? Вы обычно нумеруете свои письма?

— Да.

— Зачем же?

Не она нумерует, а кое-кто другой.

— И кто же этот другой?

Она не отвечала.

— Кто этот другой? — повторил я вопрос, и вдруг в глазах у меня потемнело. — Может, вы переписываетесь с мужчинами?

— Какими мужчинами? — рассмеялась она мне в глаза. — Видите ли, Жак, сокровище мое, всего ведь все равно не расскажешь. Да это и невозможно, не правда ли? Вы ведь тоже мне не все рассказываете.

В комнате воцарилось молчание.

Кстати, интересуйся я ее делами, я бы отлично знал, что ей хотелось бы сдать на родине еще один экзамен, а для этого необходимо подготовиться по психологии.

И это очень славный молодой человек, который пишет ей письма. Он еще в Париже пообещал ей помочь в подготовке. — Словом, язык у нее развязался. — Учение ей теперь дается труднее, и я мог бы войти в ее положение.

— Вот, видите, не так-то уж легко объяснить все сразу, за один присест.

Снова повисла пауза. Я не ответил ни слова. Почувствовал, что смертельно устал, усталость навалилась внезапно, как все в ту пору. Устало сердце, именно сердце, это чувствовалось. Видимо, я был измучен вконец.

И она сразу же одержала надо мной верх, в тот же момент, без промедления.

— Дядюшка Бух-Бух, — пролепетала она, словно между нами ничего не произошло. — Послушайте, что я вам скажу. Верните мое письмо, и все будет в порядке. Тогда я согласна помириться.

— Помириться — вы?

— Ну да. И даже прощу вас. Договорились?

И со свойственной пьяным людям поразительной хитростью и самоуверенностью тотчас подступила ко мне вплотную, чуть ли не подставляя моим рукам шею. А грудью, по своему обыкновению, прижалась к моей руке.

— Ну как, согласны? — настаивала она. — И не обращайтесь со мной так скверно, — добавила она. — Это с вашей стороны некрасиво. Очень некрасиво. Я и вернулась-то сейчас потому, что вас пожалела, имейте это в виду. Или вы мне не верите?

— Ах ты, шлюха! — так и подмывало меня бросить ей в лицо. — Подлая потаскуха! Верните ей письмо за номером девятнадцать! Прежде скажи, с кем ты ведешь переписку? И с кем ты пила сегодня? А ну, повтори еще раз, кто угощает тебя шампанским? И кто справил шляпку? Или воображаешь, что, если назвала сумму, я так тебе и поверю? Принимаешь меня за самого распоследнего дурака? — вот что надо было бы ей сказать.

Но я не сказал.

И записки мои, пожалуй, пригодны как раз для этого: чтобы восполнить все, что было упущено мною в жизни. Ведь ничего я не сделал и ничего не сказал тогда и там, где это было бы ко времени и к месту. Что поделаешь?

Однако худо-бедно, а из всего происшедшего выяснились два обстоятельства. Первое: ни убить ее я никогда не смогу, ни расквасить ее вздернутый носик, как бы мне этого ни хотелось. Ведь если не удалось сегодня, то не получится больше никогда. Понапрасну я приводил в пример историю с весовщиком. Судя по всему, я замыслил нечто чудовищное, да слабо совершить… потому как не могу я окончательно потерять голову — или запальчивости не хватает? Если это так, стало быть, надо принять урок к сведению и действовать соответственно.

А вот и второе. С течением времени все же произошли кое-какие перемены в наших отношениях. Прежде ведь как было: чем острее борьба промеж нас, тем больше я вожделел свою жену. С ума сходил, всего сжигало нестерпимым огнем.

Теперь же нет. Я всего лишь сказал ей:

— Шли бы вы спать. И будьте спокойны, уладим мы все свои дела.

С той поры я стал ночевать в гостиной на диване. Во всем остальном вел себя дружелюбно, даже приветливо, сыпал шутками, что лучше всего показывает, насколько я исправился. Был способен шутить даже с ней. Стал называть ее та petite brute, моя зверюшка, что слишком остроумным не назовешь, но я все же был в восторге — настолько обращение подходило ей. Или вот это выражение: ma petite bibi или bibiche [4] , «я и шляпка моя», даже у нее вызывавшее смех, поскольку намекало и на шляпку, маленькую замшевую шляпку за два фунта.

4

Bibi — 1) я; 2) дамская шляпка (фр.).

Более того, мы даже провели приятный рождественский вечер — последний совместный. Я был в ударе. Дамы получили хорошие подарки, поскольку мы пригласили и мадам Лагранж. Она изнывала от тревоги о своем больном ребенке и была совсем одинока, поскольку супруг ее уехал проведать ребенка в зимний санаторий, и она осталась в сочельник одна. Зато у нас ей было по-семейному уютно.

— Благодарю вас! Вы заставили меня хоть на время забыть о моем несчастье. Вы милый и добрый человек, — сказала она мне, уходя от нас под утро. Но и жена была от меня в восторге.