История моей жены. Записки капитана Штэрра

— Прошу прощения, мадам, — попытался я исправить положение. — Вы превратно истолковали мои слова. Я ведь не какой-нибудь охотник за юбками, готов подтвердить под присягой. Человек я темпераментный, вот и увлекся. Вдобавок, мы, моряки, народ неотесанный, проявите снисходительность. Да и не слишком-то хорошо я чувствую себя в ваших краях. Так тревожно на сердце… Сердце мое ранено, мадам… — шепнул я ей на ушко.

— Ах, ранено? Вы достойны жалости, бедняга, — утешает меня моя собственная жена.

— Разве у вас нет супруги? — вдруг вскидывает она на меня взгляд.

— Почему вы спрашиваете?

— Потому как вижу по вашему лицу, что у вас имеется несчастная супруга. Возвращайтесь к ней, если у вас тревожно на сердце. Искренний мой вам совет. Прощайте, капитан. — И кивнула головой.

— Нет, мадам, вам не удастся так легко отделаться от меня. Умру, но не отпущу вас. Умоляю, не гоните меня. Иначе упустите сегодня слишком многое… в это мгновение мое сердце исполнено чувств и открыто нараспашку. Хотите, брошусь перед вами на колени? Я мог бы любить вас до гробовой доски, мадам…

И наклоняясь к самому ее уху:

— С тех пор, как помню себя, вы были моим идеалом. Предел моих мечтаний — это вы. Сейчас, когда я смотрю на вас, то впервые замечаю…

Как видите, я говорил ей такие вещи, каких она от меня никогда не слышала. Главные слова моей жизни. И все же до сих пор я был не в состоянии произнести их вслух. Лишь сейчас, когда можно было не стесняться, то есть спрятавшись за маской и полушутя… да, именно так все и было. Именно я не мог сделать ей этих заветных признаний, тогда как любой другой с легкостью выболтал бы враз.

Вокруг царили мир и покой. Ведь мы тоже брели по Риджент-парку, в ранние часы пополудни.

— Только вы кое о чем забываете, сударь, — вдруг повернулась она ко мне.

— О чем же?

— У меня есть муж, которого я люблю.

— О, вы любите своего мужа?

— А почему бы мне его не любить?

— Собственного мужа?

— Да. Что здесь удивительного?

— И очень любите? — поинтересовался я и продолжил: — Дивны дела твои, Господи! Что же это должен быть за муж?

— Что за муж? Готова удовлетворить ваше любопытство, сударь. Очень милый человек и — что я больше всего ценю в нем — крайне порядочный.

— Правда?

— Истинная правда. Он и вам наверняка бы понравился. А уж до чего нежен со мной — словами не передать.

— Так он еще и нежен?

— Само внимание и забота.

— Выходит, черт побери, у этого человека и недостатков нет?

— Есть. Он несколько обеспокоенный, а так жить нельзя. Жить можно только отчаянно и дерзко, — поучала меня жена.

— Но вот что странно: при этом он ведь такой легковерный…

— Легковерный? Не понимаю! В каком отношении?

— Он всегда верит тому, что сам же и вымыслит.

— Значит, он мастер придумывать… Или же у него болезненная фантазия? — И я бросил взгляд на жену.

— Необузданная фантазия, — поправила она меня.

— Вот-вот, — согласился я. — До чего же странные бывают люди… А вы верны ему? — неожиданно ошарашил я ее вопросом. И словно бы даже сам город прислушивался к моим словам, такое безмолвие вдруг охватило нас.

— Смешной вопрос! — парировала она. Однако не засмеялась. — Он мил и простодушен до глупости, — мягко пояснила она. — Вот вы в точности, как мой муж. Богом клянусь, вы похожи на моего супруга! Какого ответа вы ждете от тех, кого спрашиваете? Да или нет?

— Разумеется, верна, — жестко ответила она. Однако при этом чуточку покраснела. Все мы верны, каждая женщина на свой лад, разве вы этого не знали? Если не знали, то примите к сведению, уважаемый капитан.

— Понятно, — кивнул я. Затем вдруг пришел в восторг. — Но тогда это истинный рай на земле! Особенно в вашем случае. Ведь это же превосходно, если вы оба столь совершенны, ваш муж и вы! Это ли не рай, когда любовь и верность ходят рука об руку, словно сестры-двойняшки…

Нет нужды говорить, что у моих восторгов был горький привкус, хотя горечь относилась не только к нашему разговору с женой. Потому как мысленно я находился не здесь — в другом месте. Словно бы внезапно погрузился в сон. А сновидение было следующим:

Иду я по дороге близ Квиленбурга, к дому моего дяди. И буквально вижу себя со стороны: залитая дождем улица, желтый дом, шляпа моя низко надвинута на глаза, на поле крестьяне. А отец кричит мне вслед: — Эй, молодой барин, минхер, сколько пятниц на неделе? Знатный барин будешь или дамский угодник? — И крестьяне покатываются над его шутками. Земляки мои.

И у меня по-прежнему оглушительно звучит в ушах тот хохот. В чем мало приятного. Правда, аккурат в этот момент моя жена проговорила:

— Довольно кривляться, пойдем отсюда. Ведь ты обещал сводить меня куда-нибудь. И руки у меня мерзнут, — быстренько подвела она черту под этим странным расчетом. А руку засунула мне в карман — погреться.

Она и взвизгивала, и хохотала, и — если делалось очень страшно — повисала на мне, хваталась за мои уши или нос. Некоторые зрители смеялись, глядя на нас.

А дело в том, что я повел ее на каток. И не только сломя голову носился с ней об руку, но и время от времени подхватив ее высоко, катил дальше.

В определенном возрасте для человека это испытание сил. Хоть и легка была моя ноша, но бежать с ней, да еще по некрепкому льду? Я пыхтел, как паровоз, а иногда и впрямь чувствовал, что вот-вот рухну.

— Хочешь, брошу тебя? — спрашивал я в такие моменты, но конечно, не ронял ее, а проделывал свои аттракционы столь же безукоризненно, как смолоду. Но после этого я посерьезнел. И словно бы смерть почуял за спиною, а вернее, в самом себе — наверное, в жилах.

— Ведь умеешь же, а раньше ты никогда за мной не ухаживал, — пожаловалась она, когда мы зашли в ресторанчик погреться.

— Не ухаживал? — переспросил я.

— А надо бы, надо, — повторяла она, и слово это звучало последним вздохом по уходящей молодости.

— Чего расстраиваться, ты ведь и сейчас еще молодая, — шепнул я ей на ушко. Но она не поверила мне и все равно оставалась грустной.

— Вон даже я и то еще не стар, — продолжал уговаривать ее я. — Годок-другой еще порезвимся! — Я засмеялся, а затем уставился в окно, на белый простор в надвигающихся сумерках, словно оттуда ожидая ответа. Так ли это? Есть ли они у меня, эти «годок-другой»?