История моей жены. Записки капитана Штэрра

«Обожду», — решил я внезапно.

К чему бежать сломя голову? А вдруг наша встреча предопределена судьбою? Исходить каждому порознь весь свет, чтобы в этой точке земли, именно в этой дыре случай свел нас!.. Тогда какой смысл спасаться бегством, отчего бы не встретиться с ней, не побыть вместе хотя бы немного? Отчего бы не увидеть ее хотя бы на миг?

Повторяю: я не могу дать определения той тяжести, что вдруг навалилась на сердце, ни ужасной тоске, которая облекается в разные формы. Тоска, томление могут ведь быть и ужасными. Будем совершенно откровенны.

Я подумывал о коротком ночном похождении именно с той особой, которую когда-то так любил. Любопытное и унизительное было это чувство. Ведь я жаждал пустоты, бездушного, бессодержательного наслаждения с нею, словно отродясь не видел ее. От этого и колотилось так бешено мое сердце.

Но потом и это прошло. Вылезла на свет Божий Лиззи — видимо, отсыпалась где-то, потому что вид у нее был сонный. Неряшливая толстуха, взъерошенная и лохматая. И тотчас накинула на мужа черное пальто — южане, они мерзнут в непогоду. В тот момент с меня сошло наваждение.

Некоторое время я еще посидел, борясь с навалившейся усталостью.

А потом весь зал заполонили солдатики. Не какие-то там офицеришки, а самые что ни на есть рядовые. Это было похоже на чудо: нахлынули и рассыпались по местам в мгновенье ока, точно мыши. Откуда они взялись, понятия не имею.

И тогда я убрался восвояси. Какое решение я принял в ту минуту? Упомяну только суть.

Никогда больше мне нельзя видеть ее, нельзя думать даже о самой возможности этого. Я и прежде считал так, но сейчас лишь утвердился в своем решении. Есть тут некоторое противоречие, которое я вряд ли сумею выразить словами.

Ведь и раньше я твердил себе: нет, нет, больше никогда!.. И все же во мне не угасала надежда, что это лишь временно, и что когда-нибудь нам удастся поговорить с ней. Если не здесь, значит, в другой жизни. Я думал о предполагаемой встрече с нежностью, и мысль эта сулила незыблемый, вечный покой.

Больше того, когда появилась эта незнакомая толстая женщина, другая Лиззи, я был настолько подавлен ее видом, что сказал себе:

«Почему бы тебе не наведаться к ней? День туда, день обратно, и полчаса на свидание».

Отсюда и мой зарок. Уж слишком страшным было потрясение. Вот что я тщетно пытаюсь объяснить. Да и зачем? Ведь страдания — только мои, значит, и уроки извлекать мне, а подлинность страданий изведал лишь тот, кто их пережил. И сколько бы я ни давал клятв, что отныне буду держаться стойко, слова останутся словами, а это мне поперек души.

Ни в жизни, ни в смерти, никогда больше — вот и весь зарок.

«Помни о солдатиках в предрассветный час!» — так гласит пароль. И только я один знаю, что скрывается за ним.

На том приключения и кончились. Какое-то время я заставлял себя предпринимать вылазки, но совершенно утратил к ним вкус. С тем и вернулся в Париж окончательно.

А теперь возвратимся немного назад во времени, поскольку я лишь сейчас вижу, что упустил нечто важное. В Лондоне мне пришла в голову мысль — коль скоро уж я здесь — не заглянуть ли еще разок туда, где жизнь моя столь круто повернулась, и осмотреть то место, где тогда состоялся бал. Взглянуть, так сказать, при свете дня. Проникнуть под каким-нибудь предлогом в зал… вдруг да получится? И все получилось. Даже нашел в телефонной книге номер мадам Пуленк, и адрес ее не изменился.

Вот только заявился я туда слишком рано. Сам-то я всегда встаю с петухами и поэтому часто просчитываюсь, так как восемь-девять часов для меня уже не ранее утро, как для других. А в такую пору дня не принято будоражить людей. Но ничего не поделаешь.

Итак, вернемся назад, поскольку были у меня и другие планы. Скажем, попытаться проследовать тем путем, каким я возвращался с бала домой.

Эта попытка удалась лучше, чем я загадывал. Дивно светило солнце, и мною руководил некий поразительный инстинкт. Правда, в таких случаях помогают и кое-какие ориентиры: здесь мне встретился на пути какой-то театр, здесь я уперся в центральную магистраль, с той стороны виднелся купол собора Святого Павла и так далее. Даже детали ярко запечатлелись в памяти.

Более того, настолько четко и ясно, что остается только удивляться. Ведь за исключением несущественных ошибок я нашел почти все, что хотел, к примеру, сводчатую подворотню, где я сорвал с себя бороду, маленькую улочку, где я поскользнулся и чуть не сломал ногу, зато та площадь, где злой рок свел меня с таксистом… словно сквозь землю провалилась, словно поглотил ее город. Возможно, ее застроили? Понапрасну я втолковывал прохожим, что где-то там была церковь, ведь я прекрасно помню ее слабоосвещенные окошки и мягкие звуки органа, доносящиеся сквозь туман, я, помнится, даже удивился, что у англичан ранняя служба совершается под музыку… а может, просто кто-то упражняется. Да что тут говорить, несколько часов расхаживал я взад-вперед — уже и полдень возвестили, — а все зря. Площадь исчезла с лица земли.

Мне было не по себе. Не то чтобы меланхолические чувства привели меня сюда, но за годы у меня возникла определенная связь с этим стариком. Несомненно. Ведь я не только жалел его, меня занимала судьба бедняги — эта странная случайность, столкнувшая нас именно тогда… почему он должен был умереть? В ином месте я накопил свою злобу и этой черной злостью сломал его позвоночник — разве не унизительно? Что он жертва, а я средство его гибели?

Тем не менее я не был ни грустен, ни взволнован, вполне равнодушно оглядывал места действия. Иные чувства охватили меня, однако, когда растворились передо мной ворота и я вступил под островерхие своды. Даже желудок схватило спазмом.

Ведь все это имело для меня другое значение: именно здесь круто повернулась моя жизнь! Признаться по совести, с тех пор я, в сущности, и не живу: завтракаю, ношусь туда-сюда и все же не убежден, что я жив. Неужели на серьезного человека может столь роковым образом действовать другое существо — облаченное в юбку, писклявое двуногое? Прежде подобными вопросами я обычно занимал себя ради развлечения и никогда не отвечал на них утвердительно, как сейчас, вновь вступая под своды.

Но была, должно быть, и другая причина столь необычному влиянию. Бывают воспоминания, которые со временем спокойно укладываются в памяти. Их не переживаешь заново или не хочешь переживать, у них, видимо, свои пути в человеческом сердце: вчерашний день для них — не реальное вчера, а всего лишь время, когда человек в последний раз занимался ими. А я об этом доме не вспоминал никогда. О шофере — бесчисленное множество раз, а о доме — нет. О роковых событиях в моей жизни я молчу. Они засели во мне пулей, но им вынесен приговор молчания.

«Здесь ты сидел, в этом саду», — напомнил я себе в это мгновение. И действительно, я словно вчера был здесь — настолько близко оказался этот сад, — а потом отлучился домой переодеться или что-то в этом роде.

В большой зал я даже не зашел — душевных сил не хватило. Ведь тогда, спустившись из студии, я сказал себе, что с меня хватит.

Между тем в студии этой не было ничего особенного. Самая обыкновенная театральная школа, курсы по подготовке кинофильмов — таких в больших городах десятки. По моим сведениям, мадам Пуленк организовала школу для своей сестры, болезненной женщины, балерины на пенсии. Там можно было обучаться танцам, изящным движениям, а главное — любви.