История Нового Каллена — Недосягаемая

— Готова? — Доктор вкатил в палату больничное кресло. С глаз пришлось смахнуть слезы, а губы сами собой сжались от недовольства. Не настолько я беспомощная.

— Я пойду сама, — с последними остатками решительности прошептала я и, спустив ноги на пол, в сомнительном равновесии закуталась в дафлкот, что висел на спинке кресла. Моя дорогая Таня опиралась на него спиной каких-то десять минут назад. Доктор наблюдал за моими усилиями из угла. Его лицо спокойно мерцало над глухо застегнутым воротником пальто. Мои слова не вызвали у него ни протеста, ни сочувствия, ни усмешки.

— Видишь на своем запястье браслет? — коротко и спокойно спросил он. Я вытянула из-под рукава тонкую пластиковую полоску. Каллен Элизабет — никак не могу привыкнуть к новой фамилии. 24 октября 1994, все верно. Пара строчек с непонятными номерами, дежурно. — Такие браслеты носит каждый пациент нашей больницы. А для всех тяжелых пациентов существует единое незыблемое правило после выписки. — И доктор указал на кресло жестом лакея, приглашающего принцессу в прогулочную карету.

— Что может быть еще более унизительным?.. Вам, должно быть, ужасно за меня стыдно… Мне так жаль, я не знала, что делала, я… — С обреченностью осужденного я упала в кресло и зарылась лицом в колени.

— Отрадно слышать, что ты осознаешь степень недопустимости подобного поведения. Значит, не все еще потеряно, — уверенно произнес доктор и толкнул наружу дверь палаты. Я уткнулась взглядом в свои лакированные полусапожки, лишь мысленно представляя, какими заинтересованными взглядами все нас провожают. Мои всхлипы становились громче, и я уже не могла их сдержать.

— Высуши свои слезы, дитя мое. Ты здесь не жертва, а прекрасный способ доказать людям, что все их домыслы относительно нашего неестественно безупречного образа жизни несколько искажены. Разве идеальный отец допустил бы такое? — достаточно тихо произнес доктор. — Меня и мою жену сейчас поносит вдвое больше человек, чем тебя. Это нам бы больше пристало плакать.

В отличие от окружающих, я не просто считала Калленов безупречными, а отлично знала, что слухи правдивы. Их лица и фигуры совершенны, их манеры неподражаемы, их мысли четки, их дома и машины роскошны, их признание в крохотном обществе непоколебимо. Они наверняка не один год выстраивали настолько доверительные отношения с жителями. Но приехала я и все испортила. А ведь это никто из них еще не знает про то, как я знатно отделала гордость школы, чуть не раскрыв всех и каждого в клане. Мисс маниакальность. Мисс катастрофа. Мисс разочарование.

Карлайл шумно выкатил кресло на улицу. Я до последнего момента боялась поднять глаза от темно-серого и привычно влажного асфальта под колесами. Боялась, что увижу ту, которая теперь может стереть меня в порошок одним косым взглядом, иссушить, даже не касаясь смертоносными зубами жилки на моей шее.

Доктор остановился в полуметре от моей машины, и я чувствовала, как предательски трясутся колени — настолько я боялась поднять взгляд на обладательницу пугающе высоких алых туфель. Таня белокурым серафимом возвышалась надо мной, спрятав потемневшие не то от жажды, не от раздражения глаза за неуместными солнцезащитными очками. Она выглядела холодно и отстраненно, и, скользнув на переднее сиденье Порше, так и не сказала мне ни слова.

Карлайл галантно открыл для меня заднюю дверь, и я медленно перебралась внутрь. Я с болью смотрела на тонкие кисти самых ласковых рук, настраивающие температуру в салоне, чутко подстраиваясь под человеческие нужды. Тишина давила на меня, как неподъемная штанга, что расплющивает грудь спортсмена, переоценившего свои возможности — я слышала, так как-то раздавило одного хвастуна в моей первой школе. От ее полнейшего бесстрастия я словно проглотила язык; она всем своим видом показывала, как ее воротит от моего присутствия. Как такое могло произойти, где я оступилась, как разрушила свою последнюю опору во враждебном мире? За какую-то неделю я успела испортить все настолько сильно, что потеряла мать. Снова. Я не выдержу второго раунда смертоносной игры с потерей всех, кто был мне дорог. Если это и правда, так пускай не томит. Уж лучше быстро переломить шею, увидеть, как закатываются стекляшки глаз, как с губ срывается последний вздох, чем заниматься моральной экзекуцией. В прошлый раз все хотя бы случилось быстро. В падающем салоне никто не измывался надо мной, медленно отстраняя вожделенное семейное тепло.

Карлайл наконец занял свое водительское кресло и не спеша двинулся к выезду с парковки. Ни со мной, ни друг с другом они не перемолвились ни словом. Как долго Таня пробудет здесь? Как много успела высказать Карлайлу? Кто из них теперь ненавидит меня сильнее?

— Твоя новая жизненная цель — вылететь через лобовое стекло при торможении? — спокойно осведомилась мама, и я поперхнулась воздухом, моментально перетягивая через себя ремень безопасности. Мои загнанные глаза жадно изучали ее хладнокровное отражение в прямоугольном зеркале.

Я могла сколько угодно долго и громко кричать в трубку, требовать объяснений через скайп, но стоило только увидеть эту холодность, это безразличие и праведный гнев вживую — и я теряла пыл, чувствовала себя бессильной, ненужной, по-настоящему уязвимой.

— Мне… так жаль, что я… сотворила все это, — шепотом начала я.

Голос сбивался на рев от каждого брошенного взгляда, от жестоко поджатых губ, от неспокойных мыслей, что вились в моей голове. Даже Карлайл уже поглядывал на меня с тревогой, но Таня так и сидела неподвижной статуей, заслоненная от меня солнцезащитным щитом.

— Марвел. Мама. Мамочка. Я сорвалась. Я совершенно ничего не помню, и прошу у тебя — у вас обоих — прощения за вчерашний вечер. Что бы я не сказала, я не желала навредить, я только…

Я была готова унизительно пасть ниц, подчиниться непредсказуемой воле бессмертных опекунов без сопротивления, но, кажется, испортила все необратимо.

— К чему мне твои извинения? — хладнокровно оборвала меня Таня, и я изумленно раскрыла рот, впиваясь взглядом в ее очаровательное даже в своей желчности лицо. — Твои поступки говорят сами за себя. Обсудим дома.

Доктор медленно повернул голову в сторону матери. В его профиле читалось поражение не меньше моего. Таня отвернулась от нас обоих и стала увлеченно смотреть в окно, за которым расплывался будничный утренний смог. Я сморгнула слезы и обняла себя за сведенные шоком плечи, откидывая голову назад и обессиленно закрывая глаза. Спасения ждать неоткуда. Я обречена.

***

На пороге благоухающего и светлого дома семьи вампиров меня оставили одну. Таня с очаровательной улыбкой на губах отправилась любезничать с Розали и Элис. Они обнимались, обменивались нежными фразами и выглядели, как счастливые подруги после долгой разлуки. Там, в недоступном окружении Королевы Каллен и модного критика, сияла моя мать. Та, с кем я ехала в машине — лишь ее злой дух, питающийся моими страданиями. Когда мы с ней сидели в кафе в Форксе, она бросила неоднозначную фразу о том, что мне бы очень не понравилось увидеть ее в гневе. Сейчас я отдала бы все, что угодно, чтобы моя дурная башка прислушалась к этому, прислушалась хоть к кому-то, кто бы меня остановил и уберег от судьбы беспризорной, никому ненужной Мишель Элизабет… Кингсли? Денали? Каллен? Да черт его знает.

Я не могла сдвинуться с места от непреодолимой тошноты, которая то накатывала, то отступала от несправедливости и боли, от моей несоизмеримой глупости и вины. В мое сердце будто вогнали ржавый гвоздь, который медленно, но верно разносил заражение по всему организму, иссушая каждую клеточку, отнимая мою жизнь. Оставалось только одно желание — развернуться и убежать. Убежать от снова ощетинившегося и помрачневшего мира, и больше не позволять ни одному человеку задержаться в моем сердце. Я не заслуживаю этой боли, я не сделала ничего по-настоящему плохого. Я любила родителей, я обожала брата, Таня стала моим личным уголком рая, и даже Каллены перестали казаться вражеским лагерем. А сейчас все рушилось, как целенаправленно взорванная постройка. На ее месте останется лишь груда обломков и удушающий дым, а потом голая земля без единого напоминания о прошлом.