История Нового Каллена — Недосягаемая

Порыв холодного воздуха из-за непредусмотрительно открытой двери обдул мои ноги и разметал волосы; на плечо легла ледяная ладонь. Я уже начинала привыкать к этому назидательном жесту доктора.

— Идем в кабинет, Лиз, — тихо произнес он и подтолкнул меня к лестнице, заставляя оставить позади бессмертных девушек, щебечущих смертные сплетни. Они совершенно меня не замечали. Я никто. Безликая тень. Молчаливый ассасин. Мокрое место на безупречном блистающем горизонте вселенной вампиров.

Я машинально переставляла ноги. Пустота распространилась внутри настолько, что, казалось, мои сердце и легкие звенят, как китайские расписные бубенцы. Полное безразличие матери уже не расстраивало и не пугало меня; я пришла в исступление. Я почувствовала себя розовощекой, изящно сделанной говорящей куклой, с которой ей было приятно развлекаться до поры до времени. Lollipop Lizzie [2]. Кукла радовала ровно до того момента, пока не раскололся фарфор и не показался зародыш личности, способный на несогласие, на гнев, на необъяснимую грусть.

Карлайл безмолвно шел следом. Его непривычное поведение бередило мою тревогу. Я была готова к любому решительному и бескомпромиссному поступку с его стороны — вроде домашнего ареста или назначения личного водителя для поездок в школу — но доктор был отстранен и как будто слегка сконфужен. Неужели капитан Каллен уступил место у штурвала госпоже Денали? Если Карлайл уже не раз показывал свой стержень, то Таня на моей памяти никогда не выступала в роли диктатора. А неведение пугало еще сильнее.

_____

[2] Lollipop Lizzie — Леденцовая Лиззи

_____

Я забилась в самый угол докторского дивана и отвернулась лицом к стене, чувствуя себя отвратительно. В голове так и не прояснилось ничего существенного о вчерашнем вечере. Я смутно помнила лишь задорный смех Мэнголда, его беспечный и слегка развязный вид. Если мне не изменяет память, он даже немного походил на человека, на нормального веселого парня. А наличие словосочетания «нормальный парень» и фамилии «Мэнголд» в одном предложении казалось уж слишком неправдоподобным. А что, если он подмешал мне что-то в бутылку и… Хотя нет, мы ведь оба пили.

Я сглотнула и перевела мгновенно одичавший взгляд на бдевшего надо мной доктора, который с задумчивым видом откинулся на спинку кресла и, сложив ладони на жилете, пребывал в прострации. Такое ощущение, что у них с Таней уговор: говорить с ней (то есть со мной) как можно меньше, заставить паниковать и нервничать, почувствовать себя ущербной и брошенной. Но это же Карлайл… Блюститель порядка, ярый антагонист любым бесшабашным и необдуманным поступкам, он не допустит психологического садизма. Или же и его терпению пришел конец, и его уравновешивающие слова закончились. Быть может, он ждал возможности поскорее вернуть меня непутевой матери.

Карлайл плавно выпрямился и устремил сосредоточенный взгляд на дверь, неосознанно предупреждая меня о скором прибытии Тани. Она появилась в кабинете едва ли не эффективнее Тони Старка, приземляющегося в костюме Железного Человека на землю и поднимающего вверх едкую пыль. Она была ангельски прекрасна, как в ту ночь, когда обнаружила меня в бескрайних Деналийских сугробах, холодна и колка, как сковывавший меня снег. Моя мать. Моя погибель…

Таня приближалась к дивану неспешно, как будто была в кабинете впервые; или хотела еще дольше потянуть время. Она никуда не торопилась, задумчиво рассмотрела все до одной картины, а потом непривычными вертлявыми движениями устроила легкое пальто и кожаный клатч в тон туфлям в кресле напротив доктора.

Горло как будто перетянули тугой кабельной стяжкой, пока темные выразительные глаза буквально прожигали внутри меня дыру, залезали под кожу.

— Как ты думаешь, почему я вернулась? — с пугающим спокойствием поинтересовалась мама, и у меня засосало под ложечкой от мерзлоты, что чувствовалась в каждом резком движении, в вытянутой шее, в выступающих скулах.

Я готова была ответить все, что угодно. Все, что угодно, любая ложь, лишь бы это помогло отмотать время назад, вернуть наше совместное счастье. Ледяные поцелуи перед сном, ласковые объятия, искренние улыбки, бессонные ночи за тысячами бесконечно интересных историй, которые не слышал больше ни единый смертный.

Вот только я совершенно не знала, что она хотела бы услышать, не знала и смертельно страшилась все испортить. Поэтому нужна была правда. Горькая, эгоистичная, и самовлюбленная. Я хотела вернуть зыбкий мир в свою жизнь. Хотела спокойствие и предопределенность. Она одна была способна это осуществить. Она же могла и отнять, если вдруг исполнение моих желаний ее утомило, если бессмертное безмолвное тело внезапно напомнило Тане, что материнство для нее противоестественно.

Пора было действовать решительно, пока не запахнулась последняя дверь в мою прежнюю привычную жизнь, в мое ненаглядное шале, в мои бесконечно любимые объятия.

— Я… надеялась, что ты заберешь меня домой, — разбито прошептала я и опустила взгляд. Я не могла и не хотела видеть ее реакцию. Если она действительно приехала меня забрать из этого бурлящего котла, где смешались бессмертные и смертные, то сейчас фасад строгости рухнет, и я окажусь в ее объятиях. Ледяные пальцы осторожно уберут с лица спутанные пряди, а алые губы запечатлят прощение на теплой коже виска. Мы воссоединимся, и я больше никогда не стану…

Я увидела лишь размытую тень. Мимолетное движение — будто стремительный взмах орлиного крыла перед решающим пикированием на добычу — и разъяренное лицо оказывается на моем уровне. В блестящих обсидиановых глазах праведный гнев, багровая полоса рта изогнулась в гримасе болезненного разочарования.

— В чем-то ты права, моя сладкая, — прошелестела она, и я замерла, до смерти перепуганная безумным огнем в ее глазах, обманчиво-медовому голосу, и ужасающей животной позе. — Мне и правда больше всего на свете хочется забрать тебя домой и самой разобраться со всеми противоречивыми поступками, что сотворил мой мышонок, глубоко затерявшийся в непроходимой мгле грязного человеческого мира. Любым доступным мне способом. Даже если мне придется промыть тебе мозги, как тысячам мужчин.

Я даже не замечала, как безжалостно царапаю ногтями мягкую кожаную обивку дивана, как всем телом вжимаюсь в спинку и не могу заставить себя закричать, заплакать, даже сдвинуться с места. Танино горло вибрировало, и утробное рычание окрашивало ее слова.

— Но ведь этого ты и добивалась. — Она также резко и неожиданно выпрямилась. За ее спиной стоял встревоженный Карлайл, готовый что? Оттащить мать от моего горла? Доломать мне шею, чтобы прекратить страдания? — А я терпеть не могу, когда меня пытаются шантажировать.

Я жадно хватала воздух, не в силах переосмыслить ту опасность, что на самом деле подстерегает меня каждый божий день. Я настолько свыклась с мыслью о том, что никто не причинит мне вреда, разве что Гаррет, и то ненароком, что воспринимала вампиров лишь как немного усовершенствованную версию людей. А сейчас…

Таня ходила вперед и назад по кабинету, словно тигр в вольере, пока внезапно не остановилась и не устремила на меня прожигающий взгляд. Безмолвный свидетель нашего скандала теперь стоял гораздо ближе ко мне и по-прежнему не вмешивался.

— Я просто не могу поверить! — она всплеснула руками и устремила глаза к крутому потолку, напоминая обезумевшую Мадонну. — Не могу поверить, что все это сотворила моя дочь! — Я сглотнула. Чувствовать и дышать одновременно становилось сложно. Я хочу, чтобы все это прекратилось. Пожалуйста, только скажите, что нужно сделать, я готова на все, на все…