История одного безумия
Шрифт:
Когда люди начали погибать и их крики и вопли дошли до неба, но бог не услышал, был занят… у него дела… что-то я устал…»
Марк сошел на обочину, сел на камень и какое-то время продолжал сидеть, потом достал книгу инвалида и сделал выписки… в книге была записана история города…
Марк писал, пока не заснул… напал на него сон с видением, в котором он был богом и остановил нашествие грязи, потом началась война с собаками, которая длилась и длилась…
Громы и вспышки молний разбудили Марка… он проснулся и нашел в книге инвалида запись того, что видел в видении…
Поодаль
Кто-то окликнул Марка по имени… он невольно вздрогнул, обернулся и увидел город в великолепии и славе…
Он начал слепнуть от того, что было явлено ему… испугался и вернулся в сон…
Во сне он преобразился, стал по виду обычным человеком и возрадовался…
Длилась ночь…
Марк размышлял:
«За что я был взят на небо как Енох или Илья и удостоен был видеть видения?.. и с такими подробностями… я наблюдал зрелища и, пугаясь, в страхе и трепете постигал небесную механику…
Хорошо мне не было там…
Были там и горы, и деревья, но они казались высохшими… листья не опали, они остались на деревьях со старой листвой… выглядели они как женщины, упавшие с неба вниз головой, красивые и прелестные дочери бога…
На небе я был с четырьмя лицами и без крыльев… я не слышал шума крыльев… носил и поднимал меня дух во мне…
И было у меня там шесть или семь жен, как у Бенедикта здесь…
Ада научила меня любви…
Ада отличалась голосом и восприимчивостью от природы… она пела плачи…
Смерть забрала у меня Аду…
Я погрузился в траур…
Меня стали преследовать видения и женщины…
Нет, побежденным я не был…
Женам я был обязан славой разрешать какие-либо недоумения, правда люди уходили от меня с еще большим недоумением, хотя и восхищенные…
Я представлялся им величественным…
Женщины стали приходить ко мне все реже и реже… кто-то тайно восстанавливал их против меня, наговорами внушал им ненависть ко мне…
Я вернулся в город и поселился в руинах женского монастыря…
Ночью ко мне явились монахини… они были высокого мнения о самих себе и враждебно настроены по отношению ко мне… они написали донос богу, злостную клевету, какой еще ни на кого там не возводили…
Из-за доноса я вынужден был вести воздержанный образ жизни…
Меня заперли в темнице, как похоронили…
Темница излечила меня от сластолюбия, лишением средств его удовлетворения, но иногда я встречался во сне с благородными дамами…
Сны умели создавать удобные случаи, чтобы столкнуть меня в яму тьмы, унизить, забывшего о боге и благодати…
Одной из дам пришлось принуждать меня к любви угрозами и побоями… правда, удары она наносила с нежностью, без раздражения, и они были приятны мне… казались они приятными и даме, хотя наносила она их уже не по вдохновению, а по привычке, что и привело к тому, к чему привело…
О пороках этой дамы я узнал последним и едва не поддался искушению покончить с собой или как-нибудь изувечить себя из-за отчаяния, унижения и стыда…
Я обвинил ее в коварстве и предательстве…
Связь с этой женщиной оказалась
непристойной и прискорбной, она вызвала недоверие ко всему, что бог создал для наслаждения…Я окончательно отстранился от обычной жизни и посвятил себя философии…
Мудрому человеку не следует связывать себя браком с женщиной…
Я вернулся на кафедру в университете, сочинял гимны философии, портом плачи, когда и она покинула меня…
Я ушел с кафедры университета, стал монахом, жил, подражая жизни апостолов или еще более ранних святых, который отличались своей святостью…
Я жил трезво и воздержанно, пока снова не погрузился в эту грязь уже безвозвратно, забыв страх божий… и поплатился…
Я стал осторожнее… я вернулся к Аде, исключительно из любви к поэзии… я даже не предполагал, сколь опасным для меня оказалось это возвращение…
Помню, Ада, увидев меня, вздохнула, заплакала и запела скорбный плач…
Ночь мы провели в молитвах, а утром каждый оказался на своем месте: Ада в могиле, а я на ложе монахини с которой виделся редко и втайне… ей было 13 лет… я воспитывал ее и обучал пению плачей, вызывавших у горожан слезы и восклицания изумления и восторга…
Надо сказать, что ангелов ее плачи только расстраивали и удручали…
В руинах женского монастыря я умер, заснул для жизни…
В смертном сне я провел три дня и три ночи… на девятый день я очнулся и стал жить своей жизнью, не жизнью Бенедикта…»
* * *
Ночь ушла, но солнце так и не появилось…
Бенедикт молча стоял на подмостках перед толпой горожан, которые собрались на площади у руин театра в ожидании конца света…
Все, что можно было сказать, Бенедикт уже сказал…
— Вы Бенедикт Кириллов?.. — спросила его женщина в мантии…
— Что?.. нет… вы ошиблись… — солгал Бенедикт, чтобы покончить с этими расспросами, показавшимися ему довольно подозрительными…
«Кто он?.. — размышляла женщина в мантии… — Глаз с меня не спускает… повернусь к нему спиной…»
«Узнала… и ужаснулась… — подумал Бенедикт… — Как будто увидела черта с рогами…»
Бенедикт потер шишки на лбу и запел плач…
«Что это с ним?.. поет и уже не ищет меня глазами… умолк… молчит и вздыхает… не узнал или сделал вид, что не узнал… дяде его я поверила и обманулась… чуть не тронулась умом, как его мать… говорят, отца его убили, от него веяло злобой… а мать утопла в пруду, ставшем болотом… плавала ничком… лицом он похож на мать, а от отца ничего не взял… не был уверен в его отцовстве…» — вспоминала женщина в мантии…
Она уже стояла перед Бенедиктом в платье невесты, увенчанная венком на фоне голых скал…
«Нет, не может быть… она же умерла… — пел и размышлял Бенедикт… — Впрочем, все может быть… стоит, смотрит, вины своей не скрывает… девство ее ложным оказалось…»
Бенедикт сошел с подмостков, придвинулся ближе к женщине и, обняв ее, что-то сказал…
Марк, свидетель, не расслышал…
— Что ты ей сказал?.. — спросил Марк…
— Этого нет в твоем тексте?..
— Думай, что хочешь, но не советую…