История одной семьи (ХХ век. Болгария – Россия)
Шрифт:
Взглянув на часы, я покончила с колебаниями насчет завтрака и выскочила из дома. Было двадцать пять минут девятого.
Через стеклянную дверь я увидела силуэты наших сотрудников во главе с начальником. Все сидели на своих местах. Не успела нижняя половина моего тела следом за верхней протиснуться в дверь, как начальник сказал:
– Только что была проверка, тебе придется писать объяснительную записку.
Он посмотрел в мою сторону, но ничего не увидел, так как я проворно спряталась в дот.
– Я собираюсь пойти на семинар, – сказала я, чуть-чуть выглядывая
Ответом было молчание. Я надела темные очки, прикрыла амбразуры и вышла. Входя в зал, я услышала:
– Скорость реакции будет тем больше, чем больше положительный заряд на молекуле азота…
Говорил незнакомый женский голос.
– Кто это?
– Это зачитывают рецензию на статью Диденко.
– Когда же она успела доложить? – Я почувствовала удар, снаряд таки угодил в мой дот.
– Доклады поменяли местами, она докладывала первая.
Началась дискуссия, и я подняла руку к голове. На месте. Да и что было ее щупать? Очки ведь держатся. Тут что-то другое. Перед глазами вдруг всплыл чайный гриб из банки, что стояла в кухне на подоконнике. Гриб плавал перед глазами и мерзко подмигивал. Он на что-то подло намекал, что-то напоминал. Я опять дотронулась до головы. Гриб исчез, и вместе с ним исчезла странная, пугающая легкость в голове.
Дискуссия продолжалась. Тихо закрыв дверь, я покинула зал. Начальник вроде только меня и ждал.
– Я прошу составить план на год.
– Ты прекрасно знаешь мой план – писать диссертацию.
– Э-э-э-э! – накалялся мой начальник экспоненциальным «э-э-э». – У нас для всех права одинаковые! Никто не позволит писать диссертацию год.
– У соискателей есть права! – Я выскочила из дота и взмахнула картонной шпагой. – Им дают… время… кажется, три месяца…
– Пиши заявление в дирекцию, разрешат не ходить на работу – пиши себе диссертацию, а нет – пиши ее в свободное от работы время.
«Свободное от работы время! Свободное от работы время!» Шпага моя выпала из рук и сломалась.
– Сегодня после обеда выделяем кофактор, так что разморозь белок и готовь растворы.
Зазвонил телефон.
– Мамка, я сегодня в школу иду? – услышала я бас моего младшего сына.
– Конечно.
– Тогда мне нужна справка от врача.
– Пожалуйста, сходи сам.
– Ну уж нет. Я тогда не пойду в школу.
– Хорошо, – быстро сказала я, – подходи в двенадцать к поликлинике, – и быстро повесила трубку.
В четверть первого я подбежала к поликлинике, младший сын стоял на улице и был похож на противотанковые надолбы. Зацепившись за одну из них, я вбежала в поликлинику и побежала по коридору. Поле брошено, ни врачей, ни сестер, ни мам с детьми. Я повернула назад. В конце коридора стоял младший, ощерившийся орудиями броненосец. Броненосец дал залп:
– В школу не иду! Ты опоздала!
Мы пошли домой.
Балансируя между грудой грязных тарелок, вилок, чашек, ложек, остатков завтрака, я принялась разогревать обед.
– Что это? – спросил дед, уставившись в тарелку.
– Курица.
– Ты что, специально ее маскируешь? Почему, когда курицу мне подают в санатории,
я сразу понимаю, что это курица? А у тебя она больше похожа на рыбу. Нет, – сказал дед, отодвигая тарелку, – она совершенно пережарена.Дробинки застревали в сердце, курица, похожая на рыбу, действительно была пережарена.
– Ну что ж, – сказала я, легко улыбаясь, – отдам ее собаке.
– Ты готовишь не для собаки.
Дед был непреклонен.
Без четверти два я села и стала следить за красной секундной стрелкой, она быстро бежала по циферблату. Пора было отправляться на работу. На кухне была относительная чистота. Семья была относительно накормлена, но разные части моего тела, им только дай волю, поползли по укромным местам, чтобы вздремнуть. Тут я вспомнила про чайный гриб. Банка, как всегда, стояла на подоконнике, но гриб почему-то вяло лежал на дне. Что-то неприятно кольнуло меня. Я отвернулась. А душа, квохча, как курица, собирала свое войско под крыло, и в два-десять, раздираемая жалостью и долгом, повела пошатывающуюся армию на работу.
Выделение кофактора требовало собранности, внимания, физических сил и везения. Все это, как вексель, было предъявлено мне, как только я вступила в лабораторию. Загремели фанфары, ударили барабаны, я включила третью скорость. «О-о-о!» – закричали все части моего тела, и я пошла-поехала. Как пулемет, строчил насос, в дымовой завесе пролитого азота скрылся (о, если бы навсегда!) мой начальник, «так-так-так» – стучали мои каблучки. Шоколадное драже белка таяло, как уходящий под воду аквалангист, булькал аргон, капала колонка. Каждая часть моего тела приобрела вынужденную автономность: руки взвешивали, растворяли, капали, прокалывали, ноги бегали вверх-вниз. Крутилась центрифуга, крутилась я, 1000 g, обрушившиеся на меня, полностью раздавили мое тело к половине седьмого. Вдавленная в спинку старого колченогого кресла, я перестала существовать, оставив вместо себя тень.
– Так себе, – сказал начальник, разглядывая плоды моего труда, – ты ничего не перепутала? Сколько раз я тебе говорил – записывай все в журнал!
Тень молчала, а душа была занята, она выковыривала тело из спинки стула.
– Вот когда я отрабатывал методику, у меня получался раствор темно-коричневого цвета.
– Хиханьки, – сказала душа, на минуту отвлекшись от своего занятия.
Через час я пришла домой.
«Протопи ты мне баньку по-белому, я от белого света отвык», – взревела квартира, как только я открыла дверь. Разбредшееся по прихожей стадо башмаков притопывало в такт.
– А, мамка! Пришла! – сказал старший сын, появляясь в дверях большой комнаты и выплескивая на меня еще более оглушительный рев.
– А у меня живот болит! – сказал он, широко улыбаясь.
Молча я посигналила ему фарами и, наклонившись, принялась загонять башмаки по стойлам. Мягкий, как Страшила, старший скрылся за дверью.
«И ты, нелегкая маманя, хочешь истины в стакане, не лечение-е-е-е-е!» – прогудела комната.
– Хочу, – ответила я и прошла на кухню.
– А что на ужин? – спросил дед, появляясь в дверях. – Опять яйца? Утром яйца, вечером яйца…