История одной страсти и трех смертей

— Он не сильно хромает.

— Он здорово хромает, Павлина. Каждый божий день я вижу перед собой результат своего предательства. Ты попыталась сотворить добро. Я творила зло. Я это знала и все-таки творила. Я оскорбляла своего мужа. Я любила его и обманывала его в его же доме. Я насмехалась над ним. Я мучила его.

— Ты сожалела о своем поступке?

Повисла пауза.

— Не знаю, — помолчав, сказала Шрисулла. — Теперь я жалею, конечно. Но сожалела ли я в течение тех полутора лет, когда так бесстыдно обманывала Павлоса? Думаю, что нет…

— Но ты же любила его? Ты же не прекращала его любить?

— Ну и что? По моей вине он не получил необходимой врачебной помощи. Я поэтому и рассказываю тебе все это, Павлина. Не бери на себя все грехи мира. Ты старалась сделать как лучше. Я делала, как хуже. Но жизнь продолжается… Лефтерис уехал. У меня больше не было мужчины уже шесть с половиной лет. И скорее всего, никогда уже не будет. А Павлос с тех пор приволакивает ногу…

— Ты несчастлива?

— Я обрела душевное равновесие…

Шриссула встрепенулась, посмотрела на Павлину и добавила:

— И ты должна сделать то же самое!

— Нет, я должна найти своего ребенка…

Павлина растянулась на диване и спрятала лицо в коленях Шриссулы:

— И я найду его, вот увидишь.

Шриссула положила руку на щеку Павлины и легонько погладила ее. Они долго, не шевелясь, сидели в тишине.

Воскресенье, тридцатое ноября 1958 года

После обеда они решили сходить поесть мороженого во Флисвосе. Не прошло и пяти минут, как они вышли из дому, а Шриссула уже в третий раз почувствовала, как пальцы Павлины судорожно впиваются ей в руку: молодая женщина с коляской шла им навстречу. Однако на этот раз Павлина уже не пыталась замедлить шаг в тот момент, когда они поравнялись с коляской, и обе женщины продолжали идти в том же ритме. Старшая подруга прижала к себе локтем руку Павлины, словно поздравляя ее с этой маленькой победой.

— Если она не в этой коляске, значит, где-то в другом месте, — сказала Павлина. — В Колонаки, в Кифиссии, а может быть, здесь, в Фалере.

Шриссула ничего не ответила. Придя в кафе, они нашли свободный столик на террасе у Фалоса. Павлина пыталась изображать беззаботность, но Шриссула чувствовала, как та напряжена и зажата. Ее взгляд метался между столиками. Она искала глазами младенца того же возраста, что и Андриана.

— Остановись, нельзя так дальше жить, — сказала Шриссула. — Она положила ладонь на руку Павлины и пожала ее нежно и ласково.

— Если я уеду в Женеву к твоей сестре, я никогда не увижу своего ребенка.

— Но зато ты начнешь жить полнокровной жизнью. И пройдет эта твоя тревога, которая тебя ест, не переставая.

Официант подошел принять заказ. Шриссула выбрала сливочное мороженое с вишневым вареньем и жареным миндалем. Павлина состроила насмешливую рожицу. Шриссула это заметила. Они ушли, едва доев мороженое. На обратном пути они не обменялись ни единым словом.

— Я пойду посплю, — сказала Шриссула, как только они переступили порог дома.

Она чувствовала себя совсем разбитой. Постоянное напряжение и взволнованность Павлины — все это обессилило ее.

— Спокойной ночи, — сказала Павлина сухо.

Она уселась с упрямым видом на диван в гостиной. Шриссула подошла к ней сзади, поцеловала в макушку, потом ушла в свою комнату, накинула ночную рубашку и улеглась в постель. Она долго лежала в темноте с открытыми глазами, в поисках аргументов, которые могли бы убедить Павлину начать новую жизнь в другом месте. Далеко от Афин. Вдалеке от ее дочери. Там, где наваждение уж точно потеряет свою силу.

Какой-то шум заставил ее вздрогнуть. Звук, похожий на храп, усиливался, он доносился из гостиной, громкий, мерный, механический. Шриссула застыла, с беспокойством прислушиваясь, потом вдруг поняла, в чем дело. Она рывком соскочила с постели и распахнула дверь в гостиную.

Скорчившись на диване, Павлина содрогалась от рыданий. Шриссула села рядом и обняла ее. Уткнувшись лицом в грудь Шриссулы, Павлина еще долго продолжала всхлипывать.

Когда она затихла, Шриссула сказала:

— Пойдем.

Ничего не отвечая, Павлина встала и последовала за ней в спальню. Шриссула помогла ей раздеться. Потом легла и протянула руки. Павлина легла рядом с ней, прижав голову к ее груди.

Через несколько мгновений Шриссула почувствовала на своем животе горячее дыхание Павлины…

Еще целый час они лежали, не разговаривая, почти не двигаясь.

— Поезжай в Женеву, Павлина. Будешь жить у Мирто. Переверни страницу.

— Ты хочешь, чтобы я забыла ее?

— Не забывай ничего и никого. Просто живи.

— Я поеду, — сказала наконец Павлина.

ЖЕНЕВА

10

Среда, девятнадцатое ноября 1970 года

Молодой судья нахмурил брови и рассеянно произнес:

— Заседание открыто. Слушается дело о разводе супругов… Калуссис-Луганис…

Председатель суда говорил с паузами, листая дело.

— Калуссис-Луганис… Господин… Калуссис подал… заявление о разводе. Подтверждаете ли вы это заявление?

Павлина не слушала его.

Прошло одиннадцать лет.

Мирто приехала встречать ее в аэропорт. Павлина сразу же узнала ее:

— Вы похожи на вашу сестру, вы такая же красивая! — Она помолчала, разглядывая родственницу подруги, и добавила: — Только чуть-чуть потоньше…

Они засмеялись.

— Говори мне ты, — попросила Мирто.

В автобусе, везшем их из аэропорта к площади Цирка, Мирто говорила без остановки:

— Я иногда готовлю греческую еду… Но про специи и приправы я сознательно забыла! Они во мне такую тоску будили… запахи корицы, гвоздики, муската, ох-ох-ох…

Уже в подъезде, поднимаясь по ступенькам к лифту, Мирто сказала Павлине:

— Здесь мой маленький мир. Ты быстро здесь освоишься, вот увидишь. В доме есть кинотеатр, я знакома с киномехаником… Ты знаешь, что я раньше работала билетершей в «Рексе»?

— Я знаю, — ответила, улыбаясь, Павлина.

— Я здесь единственная портниха. Теперь нас будет двое. На первом этаже работают две парикмахерши, педикюрша, косметичка, очень серьезная особа. Все люди приличные, вежливые.