История Рай-авеню

Мать бросилась к нему с криком:

— Грязная скотина, даже здесь ты хочешь этим заниматься. Свинья, свинья, свинья.

Прежде чем охранники успели среагировать, Уилли подлетел к испуганному мальчику и подхватил его на руки. Он крепко прижал Мишу к груди. Тот дрожал, вскрикивал и задыхался. Охранники сопроводили Уилли с Мишей на руках в другую комнату. Уилли поставил ребенка на ноги, похлопал его по щеке.

— С ним все будет в порядке. Я же говорил вам, что мальчик должен оставаться здесь.

Мише он сказал:

— Все в порядке, малыш. Вот тебе пирожное, ешь спокойно. Ты в безопасности, понял?

Большие, круглые, бесцветные глаза смотрели на брата. Большая голова покачивалась, как цветок на стебле. Он потянулся к пирожному. Один из охранников поднял его и усадил на стул.

— С ребенком все в порядке? У него что, бывают припадки? Может быть, позвать врача? — спросил охранник.

— Не пускайте его к отцу, вот и все, — сказал Уилли и посмотрел на младшего брата, который улыбнулся ему. — Вот видите. Ему на все наплевать. Он уже не помнит, что с ним случилось. У него нет мозгов, вот в чем его беда. Но если вы оставите его в покое и дадите ему пирожное, он будет счастлив.

Охранник посмотрел на Мишу, потом на Уилли.

— Тебе лучше знать, — сказал он.

— Да, — сказал Уилли. — Уж я-то его знаю.

Наконец пришло время заканчивать свидание.

Охранники предложили мужу и жене остаться на некоторое время наедине. Это было, разумеется, ошибкой. Она истерически кричала, потом упала в обморок, ударившись при этом головой о край стула. Медсестра стала приводить ее в чувство, а Стэнли увели в камеру.

Семья расположилась в комнате для гостей, откуда их должны были отвести в общежитие, где они переночуют. С матерью разговаривал священник. Уставшие дети тихонько сидели на стульях.

Уилли подошел к старшему охраннику с симпатичным лицом, тому самому, который был скорее обеспокоен поведением Миши, чем возмущен им.

— Послушайте, — сказал Уилли, глядя прямо в глаза седовласого охранника, чье лицо было сплошь в морщинах. — Вы знаете, что я старший в семье? Я должен теперь заботиться о них всех. Мне бы хотелось попрощаться с отцом наедине, как мужчине с мужчиной, потому что теперь мне придется возглавить семью. Что вы на это скажете? У меня не было возможности поговорить с ним, он все время общался только с матерью.

Слова худенького мальчика были так трогательны, что охранник не мог отказать ему. Он знал, что во время последнего свидания не будет ни истерик, ни обмороков, ни рыданий. Он посмотрел на Уилли, потом на детей и, наконец, на плачущую женщину. Можно было оказать мальчику эту небольшую услугу. Потребовалось всего несколько минут, чтобы договориться об этом по телефону с начальством, после чего охранник открыл тяжелую решетчатую дверь и повел мальчика по коридору. Уилли хотелось скинуть со своего плеча тяжелую руку этого человека, но он понимал: тот думает, что делает доброе дело.

Уилли впитывал в себя атмосферу тюрьмы. Здесь даже воздух был другой. Он навсегда запомнит это место. Ничего похожего в кино не показывали. Кино здесь и не ночевало. Но фильмы о тюрьмах должны сниматься именно в тюрьмах, считал Уилли.

Наконец они вошли в последний отсек. Слева камеры, справа — кафельная стена. В каждой камере было по приговоренному к смерти преступнику, и все они обращались к проходящему Уилли со словами. Он не отвечал им, но запоминал то, что они говорят.

— Он хороший человек, мальчик.

— Твой отец нормальный мужик. Крепкий мужик.

Его отец сидел на койке, прикованной к стене. Он молился, губы его шевелились. Увидя мальчика, удивленно поднял голову и вытер лицо тыльной стороной ладони.

— Уилли, я рад, что ты пришел. Мистер Уоткинс, — обратился он к охраннику заискивающим голосом, которым всегда говорил с людьми, прося у них оказать ему какую-нибудь услугу, — это мой старший сын. Спасибо вам, что привели его сюда. Вы добрый человек. Бог благословит вас.

Охранник впустил Уилли в камеру и сказал ему:

— Я запру дверь, ты не бойся, хорошо?

— Нет, нет, это хороший мальчик, мистер Уоткинс, — сказал отец. Никогда он не говорил о своем сыне ничего подобного.

Теперь они остались вдвоем, отец и сын, запертые в камере смертника.

— Уилли, хочешь помолиться со мной?

— Я не хочу молиться с тобой. Пусть с тобой священник молится.

Отец пожал плечами и похлопал по койке рядом с тем местом, где сидел:

— Иди сюда, посиди с отцом.

— Нет, я не хочу сидеть. Я лучше постою и посмотрю на тебя. Я хочу видеть твое лицо.

Отец наконец уловил некую жесткость в голосе Уилли. Он искоса посмотрел на него и заметил какие-то перемены в старшем сыне. Пацан не стал выше ростом, он навсегда останется коротышкой, но он как-то определенно возмужал. Не горбился и не отводил взгляда. Он смотрел прямо в глаза отцу, которому наконец стало не по себе.

— Ну, Уилли, как поживаешь? Слушайся маму, ты будешь ей теперь очень нужен.

— Какого черта ты стал интересоваться тем, как я живу, старик?

Отец явно опешил. Перед ним стоял кто-то совсем другой, а не тот Уилли, которого он знал. Стэнли Пейсек начал закипать. Он покажет этому сопляку!

— Не смей со мной так разговаривать.

Уилли улыбнулся. Наконец-то он сбросил с себя одежды святоши и стал прежним негодяем.

— Не сметь с тобой так разговаривать, да? Я буду разговаривать с тобой, потому что мне есть что сказать. Это будут мои последние слова к тебе, так что слушай внимательно и запоминай. То, о чем я расскажу тебе, — истинная правда.

Он выхватил католический требник из рук отца.

— Клянусь этой священной книгой, старик. Все, что я скажу, — правда.

И Уилли рассказал отцу, как был убит Вальтер Сташев. Он подробно описал ему, что случилось тем вечером. Затем он высказал то, в чем не был до конца уверен. Говорил он, однако, спокойно и твердым голосом:

— Именно я прикончил его, папа. Другие сбили его с ног, но это я расколол ему череп. А ты просто поднял лопату и бил по башке мертвого человека, а потом сказал полицейским, что убил его. Ты тупой, гнилой и сумасшедший сукин сын, вот ты кто. Я хочу, чтобы ты знал об этом. Это из-за меня тебя посадят на стул сегодня вечером. Вот что я хотел тебе сказать.