История Рай-авеню

— Ты кончишь так же, как твой отец, Уильям Пейсек.

Вместо того чтобы прижать голову к тетради, сгорбившись в ожидании удара по голове, мальчик спокойно положил ручку и выпрямился. Он так посмотрел на нее, во взгляде была такая ненависть, что сестра тотчас в испуге отпрянула.

Его тонкие губы, прикрывающие серые зубы, исказила ужасающая судорога. Он сказал тихо, чтобы только она могла услышать:

— Держись от меня подальше, сестра.

Она отскочила и оглянулась по сторонам. Никто не слышал их разговора, никто не смел поднять головы от тетрадей.

Она повернулась к окну и незаметно перекрестилась. Ей стало ясно, что мальчиком овладел злой дух.

В какой-то степени сестра Мэри Франсез была права.

В конце октября 1936 года Уилли Пейсек обратился к отцу Келли с просьбой отпустить его из школы на два дня. Он с матерью и братьями-сестрами должен поехать за город, в тюрьму, где находится отец, чтобы увидеть его в последний раз.

Разумеется, отец Келли, да и все в школе, в районе, в Бронксе, в городе и, наверное, в целом мире, знали, что его отца должны казнить за убийство Вальтера Сташева.

Отец Келли пожал руку Уилли, похлопал его по плечу, спросил, все ли у того нормально.

— У меня все замечательно, — ответил мальчик.

Он был просто груб, а отец Келли думал, что Уилли проявляет мужество. Священник сунул в руку ему пару долларов:

— Купи своим братьям и сестрам что-нибудь вкусненькое. Хот-догов или леденцов.

Конечно. А как же, обязательно, черт возьми.

Остальные ребята не знали, как вести себя по отношению к Уилли, поэтому решили просто не замечать его. Они и раньше практически игнорировали его. Всегда так было.

Однако Данте Данжело был исключением. В школе его звали Большой шишкой — он был выше ростом, чем любой старшеклассник, с ним считались. Все давалось ему очень легко.

— Послушай, Уилли.

Дэнни нагнал его.

— Завтра ты едешь в тюрьму, а?

Уилли вытянул шею и процедил сквозь зубы, как это делают крутые парни в кино:

— Да, надо повидаться со стариком перед казнью.

Дэнни улыбнулся:

— Что ж, я только хотел сказать… я… Я тебе сочувствую.

— Ты мне сочувствуешь? Мне? Мне не надо сочувствовать, Дэнни. Все мои несчастья уже позади, мальчик. Понятно?

Красивое смуглое лицо Дэнни не выражало никаких эмоций, его черные глаза в упор смотрели на Уилли. Он легонько ткнул мальчика кулаком в плечо:

— Ну, будь здоров, Уилли.

И пошел к своим друзьям, которые баловались баскетбольным мячом, поджидая своего кумира.

Никто из ребят, кроме Дэнни, не общался с Уилли, который ощущал как бы невидимый барьер, существующий между ним и мальчишками. То, что он был с ними в ту холодную ночь, став на время членом их братства, теперь не играло роли.

Этот чертов голубой Юджин вернулся в свою семинарию. Чарли О’Брайн никогда не имел своего мнения, а его двоюродная сестра, желающая походить на мальчишку, когда-нибудь точно попадет в настоящую беду. Что касается этого еврея, что ж, пусть он здоровый парень и все такое, но он всего лишь еврей, и раньше или позже кто-нибудь научит его тому, что это значит.

Все они жили так, как и раньше. Только в жизни Уилли произошли большие перемены. И эти перемены были к лучшему.

Последняя встреча с отцом должна стать событием, которое он будет потом долго вспоминать.

* * *

Уилли уселся на последнем сиденье. Он сказал матери, чтобы она с детьми, отданными в интернат, и Мишей, который был явно возбужден этой поездкой на автобусе, села впереди. Интернатских им выдали, как положено, одетых в матросские костюмчики и белые рубашечки. Мать тоже приоделась по такому случаю. На ней было ее лучшее платье — длинное, украшенное крепом и расшитое розами.

— Твоему отцу нравится это платье, — сказала она Уилли.

Конечно. Конечно. Можно подумать, что старый негодяй когда-либо обращал внимание, во что она одета. Конечно, мама. Платье красивое. А завивка-перманент вообще класс. Вся голова в тугих локонах. Лицо потное, глаза слезятся, потому что, когда подруга завивала ее, туда попали химикалии.

— Хочу выглядеть красивой, пусть отец полюбуется, — сказала она ему. От матери противно пахло, и он поморщился.

Миша с восхищением рассматривал своих светловолосых братьев и сестер. Он не понимал, кто они такие.

— Он ест, положив руки на стол, мама, — жаловалась худенькая блондинка. — У него нет никаких манеров.

— Манер, — поправила сестра, которая была на год старше, и глубоко вздохнула.

Белокурые мальчишки ничего не говорили. Они общались между собой посредством особых сигналов: подмигивали друг другу, поднимали вверх брови, жестикулировали, поводили плечами.

Боже, вся семья раз в жизни приоделась. И для чего? Чтобы присутствовать на казни.

Нет, детям, конечно, не позволят смотреть на то, как происходит экзекуция, но им разрешат проститься с отцом. Сестры в интернате им все рассказали. А на следующий день состоятся похороны на небольшом католическом кладбище неподалеку от тюрьмы. Ибо он раскаялся, сказала торжественно его старшая дочь.

Эта могла быть монашкой, подумал Уилли. У нее подходящие губы — тонкие и плотно сжатые. И она любит присматривать за другими детьми, шлепать их и шипеть на них, так громко, чтобы все слышали. Она очень любит поучать других.

Черт возьми, он не видел их около года, и совершенно забыл, как они выглядели. Они стали на вид аккуратнее, чище, немного подросли и прибавили в весе, но все еще походили на персонажей мультфильмов — у них были прямые, как солома, волосы, бледно-голубые глаза. Уилли не подпускал их к себе. Держитесь от меня подальше, напоминал он время от времени, не подходите ко мне, вот и все. Девочки дулись, мальчишки обменивались тайными знаками.

Уилли смотрел в окно, наблюдая, как меняется пейзаж. Город кончился, пошли бесконечные поля. Он видел домики, расположенные на высоких холмах, поодаль от шоссе, и ему хотелось знать, что за люди живут в них и работают на фермах, которые разбросаны тут и там. Они проехали мимо мальчика, стоящего возле почтового ящика, установленного на двух столбах. Мальчик встретился взглядом с Уилли и махнул ему. Руки Уилли лежали на коленях. Маленький дурачок, наверное, только тем и занимался весь день, что махал проезжающим в автобусах, которым было на него наплевать.

Может быть, все его отданные в интернат сестры и братья когда-нибудь женятся и выйдут замуж за каких-нибудь деревенских дураков и дурочек. Они станут жить в деревне, у них появятся собственные дети, которые будут махать людям, проезжающим мимо в автобусах. На большее у них ума не хватит.

Его мать что-то говорила. Голос у нее был жужжащий, завывающий. Она сидела в окружении этих идиотских детей, рассказывая о своей жизни посторонним людям.

Она разговаривала с женщинами, которые ехали навестить своих мужей, братьев, отцов, сыновей, сидящих в тюрьме «Синг-Синг». Мать была в центре внимания, все слушали только ее. Женщины, как завороженные, смотрели на нее — ведь совсем скоро ее мужа казнят. Его поджарят сегодня вечером, а ей и детям отдадут труп, который они должны будут похоронить завтра.