История Роланда

– Ты не врач, а убийца.

– Тю! Сердечко так и колотится. Придумал каких-то братиков, а сам изжелтел весь. Тебе нужно больше жирного. Эй, стюард!

Появился проводник в фуражке, стал в дверях, подчёркнуто не глядя на меня.

– Несите супчик и котлеты, да поживее. И подливку!

Проводник метнулся, закомандовал отрывисто и невнятно. Внесли поднос.

– Бери ложку, ешь.

– Пустите!

– Ах ты гад, расплескал! – и они навалились все вместе. – А ну рот раскрывай. Зачерпывай погуще ему, с фрикаделечкой. Ишь, привык, понимаешь, лапшу свою всухомятку. Жри котлету. Кусай, сказал. Давай, мужик, крути ему руку, пусть глотает. Масло в пюре не забыли? Братики у него, видите ли. Ешь давай. А теперь компот. Осторожно, зубы. И яблоки тоже, а что ж ты думал. Ну, поворачивай его. Держи ему ногу, не бойся, вот тут. Пускай сперва на животе полежит, а после на спине, чтоб желудок со всех сторон еду поварил.

FB. Истории зрелости и угасания. О нюансах

Когда мы с братиками стали взрослыми, мы сразу заинтересовались религией, а особенно связью жизни с посмертием. Грех, карма, страшный суд, рай, ад, реинкарнация, воскресение, нирвана... Что с нами будет? Что надо делать? Ни папа, ни мама, ни директор школы, ни пожарники ничего вразумительного объяснить не могли, и всякий разговор с ними кончался заунывными наставлениями – нужно дескать хорошо себя вести и не баловаться. Впрочем, мы и не слишком рассчитывали – откуда им знать? Мы каждый день ходили к районной больнице и подолгу сидели на скамеечке в сквере, ожидая выписавшихся больных – но не простых, а тех, кто пережил клиническую смерть. Видевших загробие можно было сразу узнать по новенькому комплекту постельного белья – поощрительному призу от главврача. Многие ожившие были слабые и грустные, но иногда случались совершенно бодрые и жизнерадостные. Завидев бельё, мы вскакивали со скамейки, подбегали и спрашивали: ну, как оно там? Одни пожимали плечами и жаловались, что ничего не успели увидеть, кроме черноты, другие подтверждали сведения о светлом тоннеле. Третьи же, оценив нас взглядом, присаживались на скамеечку, велели сбегать за коньяком и, отпивая по глоточку прямо из горлышка, заводили рассказы с подробностями – они-то нам и были нужны. Рассказы звучали самые невероятные, вопиюще противоречащие друг другу, но мы не сомневались, что все они – правда.

– Вы знаете, в раю оказались неожиданно важны такие нюансы, о которых в жизни никогда и не подумаешь! – делился впечатлениями коренастый пекарь с хлебозавода. – Чтоб вы понимали, я сразу уточню, что большую часть жизни провёл в непрерывном грехе, довольно-таки разнузданном... о подробностях в другой раз. Остановился я, не поверите, только годам к пятидесяти – не из-за какого-то события, нет, просто само пришло – так вот, осознал я всю низменность своего существования и крепко стал на путь благодетели. Постился, молился, всем прощал, добрые дела делал. Очень старался, не шучу. И вот значит на прошлой неделе: помираю, лечу, волнуюсь конечно… но архангелы меня почти без заминки пропустили. Вошёл я, походил, побыл… Там конечно отлично, слов нет, но я сейчас не об этом хочу. Вы понимаете, я человек очень общительный, открытый, интеграция в социум для меня – это всё. А тут почему-то меня избегают – делают вид, что заняты или спешат, или обходят по дальней дороге. Да что же это такое! То к тому я, то к этому, но все здороваются сквозь зубы и отворачиваются, ни одной улыбки! Так обидно мне стало, ребята, что сел я и заплакал. Долго я плакал и стенал, долго, пока наконец не сжалился надо мною один ангел и не позвал к себе в теремок. «Сейчас я объясню, почему ты изгой». Он включил проектор и стал мою жизнь прокручивать на ускоренной перемотке – у них всё записано поминутно – искать нужный момент. Пока он перематывал, я от стыда десять раз холодным потом облился: вот здесь я подло солгал! вот здесь присвоил! вот здесь оклеветал! вот здесь предал! вот здесь… о нет, только не здесь, когда я и она… когда мы… если все узнают… о нет! Но он крутил всё дальше, и наконец остановил: я вечером снимаю носки и бросаю в стиральную машину. И смотрит. «И что в этом плохого?» – недоумеваю я. «Ты их понюхал!» «Что?!» «Ты нюхал свои носки!» «Ну и что? Я нюхал, чтобы убедиться, что грязные, только и всего». «Как будто они могли быть не грязные!» «Но кому от этого вред?» «Вреда никому. Это просто мерзко!» «И поэтому вы?..» «И поэтому мы». «Но ведь я делал добро столько лет кряду!» «Делал, да – и вот ты в раю. Но большего не жди». «Потрясающе! Неужели никто никогда не нюхал носков, только я один?» «Не только; но все они однозначно попали в ад. Не из-за носков, разумеется, а по другим причинам. Но для совпадения слишком явная тенденция! Один ты просочился». И он встал, давая понять, что сказал всё. Ну а я не раздумывал, выскочил из теремка и сразу бегом назад, вниз, на землю – к счастью, возможность такая была, тоннель ещё не закрылся. Повезло, можно сказать.

– А на земле сколько времени прошло?

– Да минута всего. Говорю же, повезло.

– Мда… Ну а дальше что? Какие планы?

– Не знаю. Поживу пока, там видно будет.

FC. Истории зрелости и угасания. О зависти

Папа был строг к Хулио, своему сыну от первой жены. Особенно он не любил, когда Хулио влюблялся. Прознав о случившемся, папа тем же вечером созывал нас к своему пропахшему корицей и апельсинами одру. И рассказывал какую-нибудь злую, жестокую сказку. Как скажем жили-были например ну... Ну например парень и девушка, и в светлый весенний день они впервые коснулись губами губ. И любили они друг друга так сильно, что ничего вокруг не замечали. Плыли облака, сменялись дни и ночи, зимы и лета, а они всё смотрели друг другу в голубые глаза и кружились, кружились. Поцелуй за поцелуем, счастливый смех, влюблённый шёпот. Заглянула к ним однажды волшебная фея и поморщилась: что за помойку вы здесь развели? Всюду объедки, огрызки, носки, осклизлые тарелки, пустые бутылки, мёртвые мухи, рваные резинки. Гнилые яблоки. И сами лежат в луже грязи обнявшись: жирные, морщинистые, храпят, булькают...

– Папа, прекрати сейчас же! – Хулио вскакивал и убегал на террасу.

Папа просто завидовал ему. Бессильный седой старикашка: плакал, закрывшись рукой. Мы презрительной процессией выходили от него и сами сочиняли конец: завистливая фея запутывалась в проводах люстры и сгорала от электрического тока-шока. А они даже не слышали. Радостно смеялись, смотрели на восходящее солнце, держались за руки, гладили друг друга по волосам, никогда не умирали.

FD. Истории зрелости и угасания. О распаде

Как-то раз, когда мы с Валиком играли в го, попивая чаёк, на лестнице раздался топот. Это только Хулио может так бежать, – заметил Валик. Вбежал Хулио. Братцы, помогите, помогите! – и он потащил нас за рукава. Куда? Что стряслось? Мы вышли за ним. Скорее, скорее же! Она распадается! Кто распадается? Мы шагали за ним по вечерним улицам, и Хулио бессвязно рассказывал о своей последней любви, девушке с исторического факультета. Нам было так хорошо вместе! Она тоже увлекалась хип-хопом, представляете! Она была такая красивая, лучше всех! Она мечтала о котёночке! Мы часами смотрели на звёзды! Мы могли целоваться всю ночь! Да что с ней такое, Хули? Он заплакал. Мы шли по направлению к фортепианной фабрике, это было уже ясно.

Сначала у неё оторвался мизинчик! Что?? Она гладила меня, и у неё отвалился мизинчик! Так странно, без крови, без боли, просто отпал! Что за чушь? Она сказала, что ничего страшного! Мы так любили друг друга! Мы встречались в катакомбах фортепианной фабрики, там столько укромных местечек! Мы любили друг друга так сильно, так по-разному, по десять раз за ночь! У меня не было такого блаженства никогда! Я извергался и вздымался опять, извергался и вздымался! Короче, Хули, давай по делу.

Потом у неё отвалилась нога! Что?? Она скакала на мне, и у неё отвалилась нога! Ты что, расчленил её? Нет-нет, что вы, отнюдь, просто она как-то неловко повернулась и отвалилась, как у куклы! Я был в ужасе, но она сказала, что это тоже не страшно, что так иногда бывает у молодых девушек, что я – её первая любовь! Мы зажгли фонарь и осторожно спускались в катакомбы. А к доктору не пробовали сходить? Нет, она не смогла бы идти без ноги! Но она сказала, что это и не нужно! Что она может пока пожить здесь, в лоне нашей любви! О, она была так нежна, а я был так неистов! Мы сливались в бешеной страсти, как дикие тигры! Как гибкие леопарды! А потом у неё отвалилась рука, да? Да, да! Хулио рыдал, спотыкался, и Валик придерживал его за локоть. Это здесь!

Мы вошли в комнатку, раньше служившую кельей настройщику. На белом шёлковом одеяле, в свете свечей, лежала девушка дивной красоты, напоминавшая линиями лица и фигуры античных богинь. Только туловище. Мы учтиво поприветствовали её, стараясь не смотреть на доверчиво открытую грудь, лилейную, лебединую. «Это твои братья, Хули? Вы так похожи!» Голос её был сильным и звонким, солнечным, странным в этой земляной полутьме. Её ноги, руки, пальцы аккуратно лежали на верстаке и напоминали какой-то нелепый большой конструктор. Я хотел дотронулся до ноги – тёплая ли? – но подумал, что девушке может быть неловко.

Что мы могли сделать? Валик сбегал и вызвал врачей. Врачи удивлённо покачали головой, уложили девушку на носилки, конечности собрали в мешок и уехали. «Прощайте! – крикнула она нам солнечным голосом из машины. – Прощай, Хули!»

По дороге домой мы поучали Хулио: не встречайся с дивно красивыми, не встречайся со студентками, не встречайся в катакомбах. Хорошо ещё, что у тебя есть братья. А если бы не мы? И Хулио, вздыхая, обещал быть благоразумнее.

FE. Истории безоблачного детства. О музыке

Когда мы были маленькими, маме сильно не нравилось, что папа ставил нам всякую такую музыку. Мама опасалась, что мы съедем с катушек – она так и говорила. Она тайком подменяла папиного Стравинского на Пугачёву и Мадонну. А нам было всё равно, лишь бы попрыгать. И вот однажды, поздним вечером, мама вошла к нам в комнату, чтобы подоткнуть одеялки и поцеловать в лобики, но застала нас не спящими в кроватках, а скачущими с табурета на табурет под «Симфонию псалмов» и подпевающими во всё горло. Мама нахмурилась, выключила проигрыватель и присела на кровать Валика.

– Ну-ка, детки, ложитесь в постельки, а я вам страшную сказку расскажу. Видели в двух кварталах отсюда, по дороге к рынку, дом, мрачный и заколоченный? Видели? А знаете, кто там раньше жил? Раньше жил там мальчик, который тоже любил музыку, как вы. И сначала, пока он слушал обычные нормальные песни, всё шло хорошо – учился на отлично, занимался лёгкой атлётикой, ходил бабушке в магазин за молоком, даже матом ни разу не выругался. Но потом, уж кто его разберёт почему, стало только ему мало нормальной музыки, стал он слушать всякое такое. Начал слушать рок – и стал учиться похуже, с лёгкой атлётики перешёл на тяжёлую. Это бы ещё ничего, детки, но потом и рок ему прискучил, и сменил он рок на классику. Учился теперь посредственно, спорт забросил, а бабушке приходилось самой ходить за молоком, с палочкой. И если бы на этом всё кончилось! О!.. Но увы, в гору трудно подниматься, а катиться по наклонной легче лёгкого… Плюнул тот мальчик и на классику – пристрастился ко всяким дикостям вроде модального джаза и разным этим импровизационным штучкам. В школу он, понятное дело, больше не ходил, а старенькую бабушку гонял за вином и сигаретами. Скверное дело! Но некому было его остановить, некому было за руку взять, и всё ближе он к пропасти приближался: Штокхаузен, Ксенакис, Кейдж, и кто там у них ещё бывает. А потом... Потом отправил мальчик бабушку в богадельню, выбросил все диски на помойку, а сам заперся в доме и стал слушать тишину. Скрипы крыши, трески досок, шорохи мышек, шум минут в ушах. Так и жил... Прознали об этом санитары из смирительного дома номер одиннадцать – и послали к нему одного из своих медбратьев, чтобы урезонить. День прошёл, два прошло – не возвращается медицинский брат. Послали они второго – и тот не вернулся. Послали третьего – тишина. Встревожились тогда санитары! Взяли они вилы да дубины, кликнули на подмогу пожарников, и пошли все вместе на мальчика. Пришли – и остолбенели! Сидит мальчик с ножом в руках, а у ног его мёртвые медбратья, те которые первыми пришли, зарезанные! Что ж ты, заголосили санитары, учинил? Что ж ты, изверг, наделал? Зачем людей живых загубил? А мальчик им в ответ: хотел я, говорит, послушать, как кровь у них из горла вытекает… Ох и музыка… Вот так музыка... Да только не каждому она по сердцу придётся! Бросились тогда на него санитары, бросились пожарники, и ну вязать. А мальчик как вскочит! Нож как выхватит! Как захохочет!.. Куда деваться, пришлось усыпить его. А в доме том с тех пор никто и не живёт – сказывают, из него по ночам музыка зловещая доносится, будто бы откуда-то из-под земли... Вот так-то, детки.