История русской литературы в четырех томах (Том 3)

Осознание значимости мгновения, его способности "увеличиваться в объеме" вместе с увеличением его содержательности выливается в поэтическое восприятие цветения жизни как чуда, как бы нарушающего привычные мерки пространства и времени. Есть такие мгновения, когда звезды опускаются на землю, когда зацветают цветы, которым дано цвести раз в столетие. Напор чудесного разрушает законы обыденного. Такие мгновения не есть плод только субъективного ощущения. Они присущи природе, и хотя не всем людям, но некоторым суждено испытать минуту цветения единовременно с природой и сопережить с нею этот момент. Таково содержание казавшегося загадочным некоторым современникам поэта стихотворения "Мы одни; из сада в стекла окон Светит месяц... тусклы наши свечи...". В издании 1856 г. оно получило заглавие "Фантазия". В целях сокращения стихотворения и придания ему большей композиционной стройности из него была изъята третья строфа:

Знать, цветы, которых нет заветней,

Распустились в неге своевольной?

Знать, и кактус побелел столетний,

И банан, и лотос богомольный?

(695)

Удаление этой сферы, подчеркивавшей объективность чуда, происходящего в природе, его реальность, не изменило общего смысла стихотворения, но усилило его фантастичность. Между тем строфа о цветении "заветных" цветов связывает это стихотворение с поздним рассказом Фета "Кактус", где поэт в прямой, декларативной форме выражает мысль об особом значении редких, исключительных моментов жизни природы, о глубоком смысле момента цветения.

Вера в беспредельность жизни природы и в возможность гармонического слияния с нею человека пронизывает многие стихотворения сборника 1850 г. и, являясь их философской основой, придает им светлое, умиротворяющее звучание.

Цветение жизни, ее красота и ее движение являются содержанием искусства. Тайна искусства в том и состоит, что оно передает красоту жизни, ее динамику, но сохраняет и совершенство раз возникшей формы, придает прекрасному мгновению высшего цветения - вечность, делает его непреходящим. Ведь каждый переход от одного состояния к другому порождает новую красоту, но и приносит потерн. Ощущением этого пронизаны антологические стихотворения Фета.

Жанр антологического стихотворения традиционно связывался с образами античной мифологии, поэзии, пластического искусства. Фет насыщает свои антологические стихотворения философским подтекстом. Выражается этот подтекст не декларативно, а при помощи специфической организации образной системы стихотворений и их лирических мотивов. В антологическом стихотворении "Диана" Фет передал мысль о произведении пластического искусства как непостижимом чуде соединения жизни и вечности, движения и остановки. Тургенев, Достоевский и другие литераторы исключительно высоко оцепили это стихотворение, а Некрасов писал о нем: "Всякая похвала немеет перед высокой поэзиею этого стихотворения, так освежительно действующего на душу". [6]

Чрезвычайно важно для поэта было сознание единства таких взаимно противоположных начал, как вечность и мгновение, жизнь и смерть, начало и конец.

Антологический стиль, с одной стороны, и философская мысль об особенном значении начала как истока движения и средоточия всего смысла процесса, с другой, проникли в поэзию природы Фета и придали ей черты яркого своеобразия. Характерно в этом отношении стихотворение "Первая борозда", напечатанное в 1854 г. в "Современнике" и вошедшее в Сборник стихотворении Фета 1856 г.

Ржавый плуг опять светлеет,

Где волы, склонясь, прошли,

Лентой бархатной чернеет

Глыба взрезанной земли.

Чем-то блещут свежим, нежным

Солнца вешние лучи,

Вслед за пахарем прилежным

Ходят жадные грачи.

Ветерок благоухает

Сочной почвы глубиной,

И Юпитера встречает

Лоно Геи молодой.

(263)

Начало весны, первая борозда, первое соединение стихии света, солнца, неба со стихией темной, полной тайн земли заменяет собою рассказ о всем цикле жизни природы, наиболее содержательный момент процесса "представляет" весь процесс.

Интересно отметить, что соучастниками этого начала, сводящими воедино землю и небо, являются человек, волы и грачи. Усилия каждого из них важны и значительны. Сближение человека с остальным живым миром было характерной чертой поэтического сознания Фета. Строки "Вслед за пахарем прилежным Ходят жадные грачи" казались многим современникам Фета прозаическими, неуместными в поэтическом описании весны. А. К. Толстой - поэт по своим эстетическим принципам во многом близкий Фету - потешался над этими строками, ими он за кончил большое сатирическое стихотворение "Мудрость жизни", состоящее из пародийных сентенций.

В антологическом стихотворении "Зевс", написанном через несколько лет, в 1859 г., Фет особенно ясно выразил ощущение значительности "начала", возникновения явления. Бога, властвующего над вселенной (каким был Зевс по греческой мифологии), он изображает в момент его "начала", младенчества, непосредственно следующего за рождением:

В кипарисной роще Крита

Вновь заплакал мальчик Реи,

Потянул к себе сердито

Он сосцы у Амальтеи.

Юный бог уж ненавидит,

Эти крики местью дышат,

Но земля его не видит,

Небеса его не слышат.

(300)

Кажется, трудно более категорично выразить мысль о том, что новому, слабому, неизвестному и только родившемуся принадлежит мир. Он еще собственно не Зевс, самое имя его никому не известно, он сын своей матери, "мальчик Реи". Единственное, чем он владеет и распоряжается, - грудь кормилицы, и именно в это время, когда "земля его не видит, Небеса его не слышат", божественная сущность его, как кажется поэту, особенно сильна, ибо в нем сосредоточена вся мощь, которая приведет его в движение и покорит ему мир.

В 1854 г. Фет, служа в Красном селе под Петербургом и бывая в столице, посещает редакцию "Современника". Он сближается с сотрудниками журнала и членами его редакции. Подготовка нового собрания стихотворений Фета сотрудниками "Современника" во главе с И. С. Тургеневым сыграла большую роль в судьбе поэта. Именно в пору работы над этим изданием, которое вышло в 1856 г., Фет преодолел одиночество, почувствовал себя членом круга талантливых, избранных по своим дарованиям и положению в литературе писателей, вошел с ними в активные творческие контакты. Самочувствие Фета изменилось, но Тургенев побуждал поэта к переработке произведений с настойчивостью и категоричностью, которые воспринимались автором как нажим, творческое давление и несомненно не всегда были оправданы.

Готовя сборник Фета в 1856 г. и редактируя его стихи, Тургенев стремился сблизить творчество молодого поэта с традициями Пушкина, сделать его произведения более ясными, классически простыми. В новом издании циклы "Снега" и "Гадания" уже не открывали сборника, цикл "Баллады" был сильно сокращен. Редактор стремился превратить Фета из "субъективного" в "объективного" поэта, стимулировать преодоление им черт индивидуализма, рефлексии, содействовать приобщению его к светлому, гармоническому идеалу. Этого он добивался, обсуждая стихи Фета в кругу ареопага сотрудников "Современника" и требуя от поэта "доведения" текста до смысловой ясности.