История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
И он поверил» (Там же, т. 2. С. 288).
Е. Замятин, конечно, говорил о фантастическом романе «Мы», коренным образом переделанном в замысле. Фантастика осталась, а проблемы, замысел, сюжет и композиция решительно изменились. Главы из романа «Мы» Е. Замятин читал на литературных вечерах Всероссийского союза писателей, в кругу литературоведов при Государственном институте истории искусств, давал рукопись романа своим коллегам и друзьям. В частности, А. Воронский получил роман из рук Бориса Пильняка и написал статью. Е. Замятин вёл переговоры об издании романа и с издательством З.И. Гржебина, и с «Алконостом», и с издательством «Круг», и с рядом журналов. Он совершенно был уверен, что роман не вызовет препятствий. Но по рукописи романа были написаны несколько рецензий и статей, которые стали как бы непробиваемым щитом на путях к его публикации. А. Воронский в очерке «Евг. Замятин» (Красная новь. 1922. № 6) о романе «Мы» твёрдо заявил, что при всей его художественности и изобразительности роман, как ни затуманивал автор суть содержания, противоречит основополагающим устремлениям пролетарской революции,
В журнале «Сибирские огни» Я. Браун опубликовал статью «Взыскующий человек. Творчество Евг. Замятина», в которой смело противопоставил свою идейно-философскую точку зрения идейно-политическим высказываниям А. Воронского: «На разных плоскостях мы стоим. Вы вот пишете – нельзя связанного человека убивать, а я этого не понимаю», – писал А. Воронский в письме Евг. Замятину в 1922 году. Здесь и в других своих сочинениях А. Воронский формулировал своё понимание пролетарского гуманизма. Я. Браун, сопоставляя роман «Мы» с творчеством славянофилов, К.Н. Леонтьева, Ф.М. Достоевского, приходит к выводу, что настоящий художник чаще всего оказывается в «положении еретика»: «Тема романа – наше прошлое, доведённое до абсурда, до логического предела, и опрокинутое в тысячелетнее прошлое. Земля под колпаком «единого государства», единой уравнительной идеи: развитию индивидуальности положен предел, уничтожено «стержневое безвкусие вселенной, заключающееся в «поразительном отсутствии монизма – вода и огонь, горы и пропасти, праведники и грешники». Автор статьи подчёркивает, к каким абсурдам приходит развитие действительности, если в основе её существования – «отрицание человеческой личности и её свободного развития», он «противопоставляет неукротимую идею свободы идее счастья».
На эти две статьи о романе «Мы» откликнулся и Ю. Тынянов в журнале «Русский современник» в статье «Литературное сегодня»: «Фантастика вышла убедительной. Это потому, что не Замятин шёл к ней, а она к нему. Это стиль Замятина толкнул его на фантастику. Принцип его стиля – экономный образ вместо вещи; предмет называется не по своему главному признаку, а по боковому; и от этого бокового признака, от этой точки идет линия, которая обводит предмет, ломая его в линейные квадраты… И такими же квадратами обведена речь героев, не прямая, а боковая речь, речь «по поводу», скупо начерчивающая кристаллы эмоций… Так сам стиль Замятина вёл его к фантастике. И естественно, что фантастика Замятина – ведёт его к сатирической утопии: в утопических «Мы» – все замкнуто, расчислено, взвешено, линейно. Вещи приподняты на строго вычисленную высоту… В утопию влился «роман» – с ревностью, истерикой и героиней… И всё же «Мы» – это удача» (Русский современник. 1924. № 1. С. 297–298).
Математик, строитель Интеграла, или человек будущего под номером Д-503, рассказывает о событиях, которые произойдут через тысячу лет от нынешнего времени. Строитель Интеграла мечтает покорить «неведомые существа, обитающие на иных планетах – быть может, ещё в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несём им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми». У каждого получившего «математически безошибочное счастье» свои номера, как и у Д-503, своё Единое Государство, свой Благодетель, они маршем ходят на прогулку, все бытовые обязанности спланированы, в том числе и сексуальные услуги, полученные по разовому таланчику (чтобы охранить интимную близость, закрываются шторы). Наш рассказчик однажды был по приглашению I-330 в Римском Доме, но об этом он непременно должен был доложить в Бюро Хранителей. Словом, люди-номера лишены всяческой свободы, всё для них после ужасной Двухсотлетней войны с её огромными потерями было лимитировано: «В 21 я опустил шторы – и в ту же минуту вошла немного запыхавшаяся О. Протянула мне свой розовый ротик – и розовый билетик. Я оторвал талон и не мог оторваться от розового рта до самого последнего момента – 22.15» (Избранные произведения. Т. 2. С. 15). Но человеческие чувства постоянно пробиваются, разрушая этот искусственно созданный мир.
Е. Замятин, написав роман, сообщил в автобиографии 1922 года, что «Мы» – самая моя шуточная и самая серьёзная вещь», а после критики коммунистов-рапповцев Е. Замятин уже в Париже в 1932 году ещё раз разъяснил содержание романа «Мы»: «Близорукие рецензенты увидели в этой вещи не больше чем политический памфлет. Это, конечно, неверно: этот роман – сигнал об опасности, угрожающей человеку, человечеству от гипертрофированной власти машин и власти государства – все равно какого. Американцы, много лет тому назад писавшие о нью-йоркском издании, без основания увидели в этом зеркале и свой фордизм. Очень любопытно, что в своем последнем романе известный английский беллетрист Хаксли развивает почти те же самые идеи и сюжетные положения, которые даны в «Мы». Совпадение, конечно, оказалось случайным. Но такое совпадение свидетельствует, что идеи – кругом нас, в том предгрозовом воздухе, которым мы дышим» (Цит. по: Замятин Е. Сочинения. М., 1988. С. 540).
Роман «Мы» был опубликован на английском языке в Нью-Йорке в 1924 году. Потом на чешском языке в 1927 году, на французском в 1929 году, на русском языке в сокращённом виде опубликован в пражском журнале «Воля России» в 1927 году.
С 1918 по 1923 год Е. Замятин опубликовал несколько острых рассказов, таких, как «Землемер», «Мамай», «Пещера», «Рассказ
о самом главном», но все они были опубликованы в частных изданиях («Дом искусств», «Записки мечтателей», «Русский современник» и др.). В советские издания Е. Замятин свои вещи и не предлагал, заранее знал, что будет отвергнут. Писатель переключился на драматургию, написал несколько пьес: «Огни св. Доминика», «Блоха», «Аттила», но поставили только «Блоху» (по «Левше» Н.С. Лескова). «Атиллу» то разрешали к постановке, то запрещали.Рапповцы долго терпели молчание критики о неугодных советской действительности произведениях, в том числе и о романе «Мы». 26 августа 1929 года Б. Волин написал в «Литературной газете» статью «Недопустимые явления». К «недопустимым явлениям» он относит Булгакова, Зощенко, Пильняка, но особо недопустимое явление – это роман «Мы». Затем в «Красной газете» появилась статья рапповца М. Чумандрина под заглавием «Итак. Что же такое Союз писателей?». А уж после этого действительно началась пролетарская травля Б. Пильняка и Е. Замятина. Публикация за рубежом – это вредительство. Е. Замятин пишет объяснительные записки в «Литературную газету», в Союз писателей. Ленинградское отделение Союза писателей выносит постановление признать «безусловной политической ошибкой» издание романа «Мы». На собрании ленинградских писателей было высказано требование «не допустить посягательства цензуры на священное право творца высказывать свои мысли… Цензура не имеет права затыкать рот творцу» (Красная газета. 1929. 23 сентября. Веч. вып.).
В письме в редакцию «Литературной газеты» Е. Замятин подробно изложил творческую историю романа «Мы», отвергнув все клеветнические обвинения рапповцев и о выходе в знак протеста из членов Всероссийского союза писателей (Литературная газета. 1929. 7 октября). Но травля со стороны рапповцев продолжалась. Юрий Либединский выступил с докладом на пленуме РАППа, в котором сообщил, что «наше нападение на Замятина – это только начало разоблачительной кампании, только первые шаги её» (Звезда. 1930. № 1. С. 179–180). Но не успели. Возвращение А.М. Горького и его переговоры с правительством дали удовлетворительные результаты. Е. Замятин в очерке «Горький» вспоминает эти лихие годы борьбы: «Советская литература попала под команду – иного выражения нельзя подобрать – организации «пролетарских писателей» (на языке советского кода РАПП). Их главным талантом был партийный билет и чисто военная решительность. Эти энергичные молодые люди взяли на себя задачу немедленного «перевоспитания» всех прочих писателей. Ничего хорошего из этого, разумеется, не получилось. Одни из «воспитуемых» замолчали, в произведениях других стала слышна явная фальшь, резавшая даже невзыскательное ухо. Плодились цензурные анекдоты; среди «попутчиков» росло недовольство.
При встречах мне не раз приходилось говорить об этом с Горьким. Он молча курил, грыз усы. Потом останавливал меня: «Подождите. Эту историю я должен для себя записать».
Смысл этих «записей» стал для меня ясен только гораздо позже, в 32-м году. В апреле этого года, неожиданно для всех, произошел подлинный литературный переворот: правительственным декретом деятельность РАППа была признана «препятствующей развитию советской литературы», организация эта была распущена. Это не было неожиданностью только для Горького: я совершенно уверен, что этот акт был подготовлен именно им, и он действовал как очень искусный дипломат… Там же поблизости жил на даче и Сталин, который всё чаще стал заезжать к «соседу» Горькому… Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что исправление многих «перегибов» в политике советского правительства и постепенное смягчение режима диктатуры – было результатом этих дружеских бесед. Эта роль Горького будет оценена только когда-нибудь впоследствии» (Замятин Е. Избранные произведения: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 293–294).
А.М. Горький, в ответ на просьбу Е. Замятина отпустить его с женой за границу, попросил его написать письмо И. Сталину. В июне 1931 года Е. Замятин писал:
«Уважаемый Иосиф Виссарионович, приговоренный к высшей мере наказания – автор настоящего письма – обращается к Вам с просьбой о замене этой меры другою.
Мое имя Вам, вероятно, известно. Для меня, как для писателя, именно смертным приговором является лишение возможности писать, а обстоятельства сложились так, что продолжать свою работу я не могу, потому что никакое творчество немыслимо, если приходится работать в атмосфере систематической, год от году всё усиливающейся травли… Я знаю, что у меня есть очень неудобная привычка говорить не то, что в данный момент выгодно, а то, что мне кажется правдой. В частности, я никогда не скрывал своего отношения к раболепству, прислуживанию и перекрашиванию: я считал – и продолжаю считать – что это одинаково унижает как писателя, так и революцию… я не хочу скрывать, что основной причиной моей просьбы о разрешении мне вместе с женой выехать за границу – является без выходное положение как писателя здесь, смертный приговор, вынесенный мне как писателю здесь…» (Там же. Т. 2. С. 404–405, 408–409).
Хлопотал о паспорте для Замятиных А.М. Горький. Расстались они осенью 1931 года с просьбой увидеться в Италии, но не получилось. С февраля 1932 года Замятины жили в Париже, сохраняя советское гражданство и оказывая помощь друзьям Анне Ахматовой и Михаилу Булгакову, оставшимся в Советской России.
Е. Замятин задумал исторический роман «Бич божий» о вожде гуннов Аттиле, но вышла лишь первая часть в Париже, уже после смерти автора в 1938 году. Писал свои воспоминания о Л. Андрееве, Андрее Белом, А. Блоке, Максиме Горьком, Ф. Сологубе, Б. Кустодиеве. Книга его критических статей и воспоминаний была собрана и издана вдовой Людмилой Николаевной в Нью-Йорке в 1955 году под названием «Лица».