История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
И работа над романом застопорилась…
Да к тому же всё чаще сыпались просьбы из Вёшенской: то с одним помоги, то с другим. Шолохов шёл по инстанциям и выбивал необходимое разорённому войной району. 17 февраля 1944 года Шолохов посылает из Москвы в Вёшенскую телеграмму: «7 был Андреева немедленная помощь обещана Привет Шолохов».
Заходил, конечно, не только к ответственным лицам в правительстве, но на «минутку» забегал к друзьям, чтобы узнать, не нуждаются ли в его помощи жёны и дети, ведь многие друзья воевали… В Гослитиздате узнал, что старый друг его, Иван Фёдорович Трусов, публиковавший свои сочинения под псевдонимом Заревой (друзья в шутку называли его Зверовой), жив и здоров, служит в редакции газеты 33-й армии «За правое дело», которая в это время находилась юго-западнее Смоленска. Многое сближало их, почти одновременно начали путь в литературу, у Заревого, как и у Шолохова, вышел сборник «Ярь», в 1929 году – второй. Темы его произведений – деревенская жизнь средней полосы России, писал он и о коллективизации и канунах её. Одно отличие – в 1930 году окончил факультет литературы и искусства МГУ и работал больше десяти предвоенных лет редактором в Гослитиздате.
Как-то забежал к Матильде Кудашевой проведать, нет ли от Василия каких-либо известий, немало он уже знал случаев, когда пропавшие без вести давали о себе знать. Но от Василия известий не было, но многих
«Дорогой Ваня!
Дойдёт к тебе этот голос из страшного «далека», и ты всё вспомнишь, и станет тебе (как и мне сейчас) страшно грустно… Зашёл к Моте, пришла твоя жена, вспомнили, выпили по стопке сухого вина, – и вот письмо к тебе. Повелось так, бываю в Гослитиздате – спрашиваю о тебе, рад, что ты жив, краем уха слышал о всех твоих передрягах… Очень хочу видаться с тобой после войны. Если сейчас занесёт ветер в твои края (думаю, что подует он южнее), – обязательно найду, и воскликну, как смолоду: «Дорогой Ваня, Трусов-Зверовой, жив?!.»
А Васьки нет… Я тебя крепко обнимаю и желаю здоровья. Напиши 2 слова мне, шлём через Мотю привет.
А 24 марта 1944 года Шолохов писал Луговому:
«Здравствуй, дорогой Петя! Знать, судьба такая незадачливая: ты приехал в Камышин – я был в Москве, в начале марта я поехал в направлении Вёшенской, не пустила плохая речушка Кумылга. Встретиться так и не удалось… В конце февраля я выехал из Камышина в Сталинград, оттуда на Сиротинскую – Клетскую – Вёшенскую. Доехал до Кумылженской и вынужден был вернуться, т. к. в Кумылге мосты затопило, а тут так стремительно наступала весна, что ждать сбыва воды в Кумылге было невозможно и пришлось оттуда вернуться.
Как ты вылезешь с севом? Помог ли Андрей Андреевич? 7/II, когда я был у него, он твёрдо обещал оказать немедленную помощь, принимая во внимание отдалённость района от ж/д путей, спрашивал, можно ли связаться с тобой по телефону. Я сказал, что по телефону – едва ли, думаю, что он нашёл другие каналы, чтобы узнать непосредственно нужды района.
Теперь я буду у вас только в мае, когда установится дорога и, главное, переправы через Медведицу и Хопёр. В случае, если через эти притоки переправы в мае не будет, проеду той, т. е. правобережной стороной Дона до Базков, но в мае в Вёшенской буду обязательно. Не знаю, сколько времени это письмо будет идти до Вёшек, но было бы неплохо, если бы ты черкнул т-мой вкратце, как обстоят дела. До мая я, вероятно, буду в Камышине, и твой ответ (телеграфный) меня застанет дома.
Летом, как только кончатся занятия в школах, думаю перебраться в Вёшенскую. В связи с этим попрошу тебя изыскать средства и на нашу долю посадить картошки, чтобы осенью не заниматься заготовками.
Как обстоит дело с ремонтом дома? Напиши обо всём.
На сессии Верховного Совета видел Бор. Ал-ча Двинского, и по его рассказам я приблизительно знаю, что делается в Вёшках, но очень хочется посмотреть самому.
Пересылаю тебе заявление Сенчуковой. Мне думается, что в отношении её поступили несправедливо и на работе её надо восстановить…
От Красюкова получил письмо. По характеру оно весьма сдержанно, о Вёшках – ни слова. Логачев молчит. Кто же кроме Лимарева остался в Вёшках? Лудищев прислал из Миллерово письмо. Он, как видно, процветает.
Как видишь, вопросов к тебе много и помимо т-мы придётся тебе черкнуть письмишко. Буду очень рад.
Передай от нас привет Марии Фёдоровне и всем, кто знает и помнит.
1 декабря 1945 года критик О.С. Резник написал развёрнутое письмо Г.М. Маленкову с серьёзными раздумьями о положении критиков и критического жанра вообще, о догматизме, о значительности темы, об измельчании критики, о неравенстве отношений общественности к художникам и критикам, об унификации мнений на одно и то же произведение. «Известно, – писал О.С. Резник, – что в рапповские времена критика приобрела самодовлеющую роль и не в меру орудовала дубинкой, держа писателей в постоянном напряжении и даже в страхе. Это породило настороженность ко всякому критическому суждению. Но рапповские времена давно прошли, ошибки были выправлены партией, и в рамках единого Союза писателей дело обстоит уже совсем не так. Но кое-что продолжается по инерции, и критику склонны рассматривать как дополнительный вид цензуры внутри писательской организации. Такой взгляд пора отсеять и отмести…» (Литературный фронт. С. 180). О. Резник в заключение выражает надежду, что его размышления помогут в глубокой и сложной политической работе и пойдут на пользу делу. О. Резника вызывали в Агитпроп ЦК, и его замечания были включены в подготовительные материалы для подготовки постановления о состоянии литературно-художественных журналов.
24 декабря 1945 года Д.А. Поликарпов написал письмо в редколлегию журнала «Знамя» о своём резко критическом отношении к повести В. Пановой «Спутники» («Санитарный поезд»), Поликарпов считал произведение «ошибочным, извращающим действительную картину быта и семейной жизни советских людей» (Там же. С. 184).
В марте 1946 года И. Сталин посмотрел вторую серию картины С. Эйзенштейна «Иван Грозный» и высказал отрицательное мнение о картине, увидев в ней «нехудожественность и антиисторичность». 6 марта 1946 года кинорежиссёр Г.В. Александров написал Сталину письмо с просьбой предоставить С. Эйзенштейну возможность доработать фильм. 14 мая 1946 года из Кремлёвской больницы больной С. Эйзенштейн напомнил Сталину, что «Иван Грозный» – это трилогия, будет ещё третий фильм – о Ливонской войне. 26 февраля 1947 года Сталин, Молотов и Жданов встретились с Эйзенштейном и актёром Черкасовым, чтобы поговорить о фильме «Иван Грозный». После длительного разговора о фильме Эйзенштейн спросил, «не будет ли ещё каких-либо специальных указаний в отношении картины». «Сталин. Я даю вам не указания, а высказываю замечания зрителя. Нужно исторические образы правдиво изображать…» (Там же. С. 612–619). Ранее, 29 октября 1931 года, К. Станиславский попросил И. Сталина прочитать пьесу Н. Эрдмана «Самоубийца», «в которой театр видит одно из значительнейших произведений нашей эпохи». Сталин прочитал пьесу, он «не очень высокого мнения о пьесе «Самоубийство». Ближайшие мои товарищи считают, что она пустовата и даже вредна», но театр пусть ставит пьесу, «Культпроп ЦК нашей партии (т. Стецкий) поможет Вам в этом деле. Суперами (так в тексте. – В. П.) будут товарищи, знающие художественное дело. Я в этом деле дилетант», – писал Сталин Станиславскому 9 ноября 1931 г. И здесь, в разговоре с художниками, Сталин говорит как историк, а художники пусть попробуют довести историческую правду до зрителя. Так и хочется повторить давнюю фразу: «Я в этом деле дилетант» (Власть
и художественная интеллигенция. С. 157–159).18 марта 1946 года на пленуме ЦК ВКП(б) утвердили кадровые перестановки. А. Кузнецов стал секретарём ЦК и возглавил Управление кадров ЦК, тем самым, как ленинградец, укрепил положение А.А. Жданова в Политбюро ЦК. В кулуарах шли разговоры о А.А. Кузнецове, его называли наследником Сталина. Маленков и Берия почувствовали серьёзную опасность в новой расстановке сил.
19 марта 1946 года заместитель редактора журнала «Знамя» А.К. Тарасенков в письме Г.М. Маленкову резко говорил о Д. Поликарпове, который руководит «неверно, не по-большевистски руководит Союзом писателей: «Во всей жизни Союза Писателей тов. Поликарпов ведёт себя так, как будто он – полновластный диктатор. Председатель Союза – всем известный писатель Н.С. Тихонов – держится в стороне, он явно боится Поликарпова, считая его, очевидно, каким-то особенно доверенным комиссаром. Возражать Поликарпову Тихонов, беспартийный человек, боится. А Поликарпов, забыв все установки партии о том, что к писателям надо подходить чутко, бережно, – всё более усваивает тон командования, окрика, приказа. Служащие из аппарата Союза Писателей боятся слово пикнуть, ходят на цыпочках. Да что служащие, – известные всей стране писатели почти никогда не решаются сказать слово против Поликарпова, – всё равно заранее известно, что они будут публично высечены… Поликарпов вреден нашей литературе, он глушит всё новое, свежее, под флагом ортодоксии он глушит молодые дарования, не даёт развиваться принципиальной литературной критике, насаждает подхалимаж, угодничество в литературной среде…» (Там же. С. 185–187).
3 апреля 1946 года по предложению Оргбюро Д.А. Поликарпов был снят с поста оргсекретаря ССП, 9 апреля решение утверждено на заседании Политбюро ЦК ВКП(б).
30 апреля 1946 года Г.Ф. Александров писал А. Жданову, что в третьем номере журнала «Октябрь» будет опубликована острая статья Ф. Панфёрова «О черепах и черепушках», в которой прямо говорится о том, что «советская литература якобы отдана во власть литературных чиновников, людей невежественных и неквалифицированных. Автор именует их «черепками» и «черепушками» (Там же. С. 189). Снятие Д. Поликарпова, видимо, повлияло и на Г. Александрова – дважды Панфёров отсылал свою статью в Управление пропаганды, ему давали указания, но он не стал перерабатывать «и настаивает на опубликовании статьи». А. Жданов решает опубликовать материал, но тут же отдаёт распоряжение «Правде» раскритиковать эту статью. Так и вышло: статья Ф. Панфёрова была опубликована в журнале «Октябрь» (1946. № 5), а 24 июня 1946 года «Правда» напечатала статью О. Курганова и А. Колоскова «Об «исповедях и «проповедях» в журнале «Октябрь», в которой подвергла критике «вредные взгляды» Панфёрова.
В это время по многим пунктам ухудшалось положение Советского Союза во внешней политике, приходилось бороться и защищать свои национальные интересы, перестановка кадров в управлении страны и партии тоже мало что дала, страсти между ближайшими сторонниками Сталина по-прежнему накалялись, а нужно было думать об атомной бомбе, которая усиленным образом готовилась в США, создавать отечественный центр ядерного оружия, Арзамас-16, привлекать выдающихся учёных, а в Америке попробовать проникнуть в центры разработки атомной бомбы.
13 апреля 1946 года состоялось заседание Политбюро под председательством Сталина, рассматривались вопросы идеологической и литературной обстановки. «Пытаясь любым способом, даже явно иррациональным, компенсировать столь вопиющий провал своего курса прежде всего в глазах населения СССР, – писал Ю. Жуков, – Сталин на заседании ПБ 13 апреля попытался сделать козлом отпущения всё то, что называлось сферой идеологии, – печать, издательства, литературно-художественные журналы, ССП, театры, даже музеи. Он выступил с большой речью о «признании работы в области идеологии как работы, имеющей серьёзные недостатки и серьёзные провалы». Не ограничившись общими рассуждениями, Сталин привёл конкретные примеры: отметил, что «даже сама «Правда» не высказывается ни по одному вопросу внешней политики»; как негативное явление оценил творчество режиссёра Таирова, руководителя Московского камерного театра; разбирая произведения, опубликованные в «толстых» журналах, самым худшим из них назвал «Новый мир», счёл ошибкой появление в «Звезде» повести Григория Ягдфельда «Дорога времени». Не забывая ни на минуту об усиливавшейся словесной дуэли с Вашингтоном и Лондоном, Сталин высказал необычное предложение: «Нельзя ли иметь в Ленинграде орган «оппозиции», чтобы критиковать союзников и своих».
Но что бы ни затрагивал Сталин в своём выступлении, почти всё сводил к отсутствию настоящей критики. «Никакой критики у нас нет, – заметил он, говоря о литературе, – и те критики, которые существуют, являются критиками на попечении у тех писателей, которых они обслуживают, рептилиями по дружбе. Задача их заключается в том, чтобы хвалить кого-либо, а всех остальных ругать». Как панацею он предложил критику «объективную, независимую от писателей». А «маховиком, который должен завертеть всё это дело, должно явиться Управление пропаганды». Сталин дал последнему на подготовку необходимых мероприятий три месяца» (РЦХИДНИ. Ф. 17. Цит. по: Жуков Ю. Сталин. Тайны власти. С. 355–356). Было принято решение «поручить т.т. Жданову и Александрову представить предложения о мероприятиях по значительному улучшению руководства агитпропработой и по улучшению аппарата Управления пропаганды ЦК ВКП(б) (РЦХИНДИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1057. Л. 2. Цит. по: Бабиченко Д.Л. Писатели и цензоры. С. 116).
18 апреля 1946 года А. Жданов, опираясь на указания И. Сталина на Политбюро, что необходимо укреплять партийное руководство идеологической работой во всех областях жизни, сказал: «Этот вопрос обсуждался при даче указаний товарищем Сталиным по вопросам улучшения работы. Товарищ Сталин дал очень резкую критику нашим толстым журналам, причём он поставил вопрос насчёт того, что наши толстые журналы, может быть, даже следует уменьшить. Это связано с тем, что мы не можем обеспечить того, чтобы они все велись на должном уровне. Товарищ Сталин назвал как самый худший из толстых журналов «Новый мир», за ним идёт снизу «Звезда». Относительно лучшим или самым лучшим товарищ Сталин считает журнал «Знамя», затем «Октябрь»… Товарищ Сталин указывал, что для всех четырёх журналов не хватает талантливых произведений, произведений значительных и что это уже показывает, что количество журналов велико у нас, в частности, он указывал на целый ряд слабых произведений, указывал на то, что в «Звезде» появилась «Дорога времени», затем «Под стенами Берлина» Иванова. Товарищ Сталин дал хорошую оценку «За тех, кто в море». Что касается критики, то товарищ Сталин дал такую оценку, что никакой критики у нас нет… Мы ставили этот вопрос, чтобы в толстых журналах сосредоточить критику, но из этого ничего не вышло, критика у нас не оживилась… Товарищ Сталин поставил вопрос о том, что эту критику мы должны организовать отсюда – из Управления пропаганды, т. е. Управление пропаганды и должно стать ведущим органом, который должен поставить дело литературной критики… ибо товарищ Сталин говорил о том, что нам нужна объективная, независимая от писателя критика, которую может организовать Управление пропаганды» (РЦ ХИНДИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1057. Л. 35–36. Цит. по: Бабиченко Д.Л. Писатели и цензоры. С. 118).