История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
Неизданный Фёдор Сологуб. М., 1997.
Часть пятая. Литературное движение 20-х годов (продолжение)
Резким нападкам подвергались Шолохов, Леонов, Шишков, Есенин, Пришвин, Сергеев-Ценский, Чапыгин, Горький, Алексей Толстой, то есть писатели, которые своим творчеством как бы демонстрировали неразрывную связь новой, советской России с её многовековой культурой. Новая Россия – наследница подлинных национальных богатств – вот мысль, которая в числе других объединяла столь разных художников. А это не нравилось литературным налётчикам, которые рвались к власти не только литературной, но и правительственной. «Сейчас торжествует «международный писатель» (Эренбург, Пильняк и друг.), все они талантливые, быстрые, умные люди, но они принципиально борются с виталином… – писал в те годы, 3 октября 1926 года, Пришвин Горькому (от лат. vitalis – жизненный. Получается, борются
И «виталин» бывал в книгах: в 1926 году появились «Чертухинский балакирь» Сергея Клычкова, «Московский чудак», «Москва под ударом», «Маски» Андрея Белого, «Родники Берендея» Михаила Пришвина, «Разин Степан» Алексея Чапыгина, «Плач о Есенине» Николая Клюева, «Луна с правой стороны» и «Больной человек» Сергея Малашкина, Собрание сочинений в четырёх томах Александра Яковлева, в том числе повести «Повольники», «Счастье» и роман «Человек и пустыня»…
Революция предоставила людям свободу для проявления своих способностей, многих сделала командирами Красной и Белой армии, дала возможность командовать уездами, районами, губерниями, руководить людьми. А к этому не все были готовы, отсюда происходило множество трагических эпизодов революции и Гражданской войны.
Такой эпизод и был показан Александром Яковлевым в «Повольниках». Герасим Боков, герой повести, встал в «цепь революционной метелицы»: «И закричал, заплясал, пошёл в цепи с выкриками, и руками, и ногами, и всем телом плясал – весь отдался бешеному плясу. Зажёгся, как огонь бенгальский…» Герасим Боков храбр, предан революции, он обладает огромной силой, незаменим в бою, но его неожиданно, когда война закончилась, за отвагу и храбрость поставили во главе целого уезда, а эта работа требовала совсем иных душевных качеств, более тонкой организаторской работы, настойчивой, упорной, разумной. И он оказался в руках ловких и юрких советников, которые стали помогать ему советами, над которыми надо было думать, а он к этому не привык. Ему что-то предлагали, а «Боков пыхтел минуту, морщил свой недумающий лоб и брякал:
– Обязательно. В двадцать четыре часа.
Что ж, у него – живо. Революция – все на парах, одним махом, в двадцать четыре часа». Улыбчивые, угодливые люди окружили Бокова, помогают ему советами, помогают руководить уездом. И прежде всего бывший адвокат Лунев, «благообразный, волосатый, с полупьяными наглыми глазами». Именно он, «знаток человеческих душ», одним из первых подобрал ключи к девственной натуре Герасима Бокова. «Вы царь и бог» – с такими посулами он проникал в душу Бокова. И Боков верил. Приказы, указы, распоряжения так и сыпались. Поборы, репрессии, мобилизации. Народ проклял его и поднял бунт: «Долой эту власть». «Подул новый ветер» и смахнул власть Боковых.
А. Луначарский называл повесть «Повольники» самым ярким из произведений А. Яковлева, отмечая, что повесть «безусловно ставит его в самые передние ряды современных писателей». «С замечательной глубиной показано, как слепые стихии бунтарской разбойничьей народной силы влились в революцию, какова была их вредная и в то же время горькая судьба… и как силы эти должны были прийти непременно в столкновение со всё более дисциплинированными, со всё более организованными силами».
Среди ранних рассказов особенно выделяется «Мужик», написанный в 1920 году и подвергшийся жесточайшей и несправедливой критике со стороны напостовцев, обвинивших Яковлева в том, что он проповедует абстрактный гуманизм, любовь к тому, что должно быть уничтожено в современном человеке. Рассказ «Мужик» действительно может показаться неправдоподобным. Русского солдата Никифора Пильщикова посылают в разведку. Осторожно пробираясь в темноте, он случайно натыкается на спящего «австрияка», забирает у него ранец, винтовку и возвращается в расположение своей части. Его командир сначала недоумевает, потом приходит в ярость, и всё кончается тем, что офицер «будто и не хочет, а смеётся». Пильщиков так и ушёл «полный недоумения». За что же офицер обругал солдата? За то, что русский солдат при виде спящего австрийца увидел в нём такого же, как и он сам, трудового человека, сникшего от войны. Не врага, а именно человека, сморенного усталостью, вечными переходами с места на место, бессмысленностью братоубийственной войны. Он мог бы убить, мог бы связать его. Но в душе Пильщикова, как в характере русского человека вообще, издавна закрепился закон: «Лежачего не бьют». Здесь важна каждая деталь: и то, как он «не торопясь» надел на себя ранец и взял винтовку, и то, как «осторожно пошел назад довольный, хитренько улыбающийся», – во всём чувствуется «ровный всегда, хозяйственный мужик». Ему бы не воевать, а пахать, сеять пшеницу, обихаживать скотину. Все его мысли, чувства, действия связаны с землёй, с крестьянским трудом. Нужно было ему пробираться по пшенице, но нет: и хоть разум подсказывал ему, мол, здесь гораздо легче, но душа крестьянская воспротивилась: «Только в неё шагнул, а она как зашумит сердито, словно живая: «Не топчи меня». Аж страшно стало. Да и жалко: хлеб на корню мять – нет дела злее». Так и пошёл искать
межу. По своему характеру он доверчив, добр, совестлив, чуточку наивен. Он легко поверил в солдатскую болтовню, будто земля каждую ночь плачет, поверил просто потому, что и самому ему приходили в голову мысли самостоятельные, беспокойные, обжигающие, о земле, о родных, о Шиханах. Да и как земле не плакать? «Ведь в каждый бой тысячами гибнет крестьянский люд. Земля – всем им родная… каждого жалко… Вот кто его пожалеет. Вот кто с ним родной. Земля. Он посмелел. Показалось, – родное всё кругом, как в Шиханах. И земля, и запах травы, и звёзды на небе».Александр Яковлев относится к той категории русских писателей, которые чутко воспринимают все значительные события, происходившие на их веку. Первая мировая война, революция и Гражданская война, страшный голод заволжских деревень – эти события сердечной болью входили в его писательскую судьбу. Писатель активен по своему миросозерцанию, он беспощадно относится к фальши, искусственности, к подлости, обману, лицемерию.
По его произведениям сразу можно определить, у кого он учился: Лев Толстой оказал на него огромное влияние.
Мало кто заметил появление в Москве Михаила Шолохова. Работал разнорабочим, начал печатать свои «Донские рассказы», сначала был в «Молодой гвардии», потом ушёл в «Журнал крестьянской молодёжи», познакомился с Серафимовичем, который поддержал его хорошим предисловием к сборнику. В 1926 году начал писать «Тихий Дон», за 1927 год написал две книги, а куда с ними идти – не знал. Друзья посоветовали отнести роман в Госиздат, но оттуда вскоре вернули с отрицательными отзывами – «Восхваление казачества! Идеализация казачьего быта!». Восторженный отзыв Серафимовича решил судьбу первых двух книг романа, а его рекомендация и настойчивость как главного редактора сломили сопротивление членов редколлегии, и роман начали печатать в журнале «Октябрь» в 1928 году, с 1 по 9—10-й номер журнала. Наряду с этим «Журнал крестьянской молодёжи» (в трёх номерах), «Комсомольская правда», «Вечерняя Москва», «Молот» дали публикацию глав романа, что способствовало широкой известности «Тихого Дона». Выходило издание за изданием – в «Московском рабочем», в «Роман-газете», в Гослитиздате.
Огромный успех романа вызвал у некоторых коллег недоумение, недовольство, откровенную зависть к успеху молодого писателя. Пошли всякие закулисные разговоры о том, что автор двух небольших сборничков рассказов не мог написать такое сочинение, в Москве и Ленинграде зашелестел «слушок», что «Тихий Дон» написал какой-то белый офицер, а Шолохов нашёл рукопись и выдал за свою. Ещё в ноябре 1928 года Шолохову передавали, что ходит по Москве такой слух, рассказывали даже и о том, что якобы где-то в Москве появилась «старушка», мать белого офицера, которая рвётся в «Правду» и в ЦК партии большевиков, чтобы доказать, что «Тихий Дон» написал её сын, и показать рукопись «Тихого Дона». Но Шолохов в то время беззаботно отмахнулся, уж очень нелепа и глупа была эта версия. Он-то знал, что рукопись у него, написана его почерком, на полях есть собственные замечания, что надо сделать к тому, что он уже написал… Порой не успевал всё сделать сам, просил жену Марусю, а Маруся, не успев справиться с хозяйством да с маленькой Светланой, просила помочь Лиду, свою сестру.
А между тем слух зашелестел сначала тихо, незаметно, но капля за каплей собирался в еле-еле заметный ручеёк, на который все обратили внимание. Особенно активно распространял слухи Феоктист Алексеевич Березовский (1877–1952), не смирившийся с тем, что тот самый паренёк, которого он редактировал два года тому назад в Госиздате, мог написать роман такой огромной силы. И естественно, делился сомнениями со своими единомышленниками по литературной группе «Кузница». Гладков, Никифоров, Малышкин, Санников собирались на свои заседания, обсуждали текущие вопросы литературной жизни, и тут же кто-нибудь из них затевал разговор, полный сомнений и домыслов, о «Тихом Доне».
Фёдор Васильевич Гладков (1883–1958) начал печататься в «Кубанских ведомостях» ещё в 1899 году. Повесть «Изгои», опубликованная в 1912 году, обратила на себя внимание критики. После Гражданской войны он – автор пьесы «Ватага», повестей «Огненный конь», «Пьяное солнце», десятков рассказов. Публикация романа «Цемент» в журнале «Красная новь» в 1925 году сделала имя Гладкова одним из самых популярных. В 1926 году издательство ЗИФ выпустило в свет собрание сочинений в трёх томах: т. 1 – «Огненный конь», т. 2 – «Цемент», т. 3 – «Старая секретная».
Георгий Константинович Никифоров (1884–1937), тоже заслуженный участник революционного движения, в 1905 году сражался на баррикадах, за что подвергался арестам и преследованию. Печататься начал в 1918 году. Был одним из противников новой экономической политики, воспринимал её как отступление от революции, что и отражалось в его рассказах и повестях. Он писал на острые темы современности, едко разоблачал отрицательные черты советской действительности, выявляя политическое лицо вредителя, бюрократа, классового врага. Образы рабочего в его произведениях непременно идеальные, образы классовых врагов, царских охранников, полицейских – непременно выписаны чёрными красками. Лубочный схематизм снижал художественное значение его идеологически выдержанных произведений. Роман «У фонаря» (1927) принёс Никифорову известность. В 1928 году ЗИФ начал печатать его собрание сочинений в семи томах. Журналы «На посту» (1925) и «Новый мир» (1928) откликнулись на его сочинения.