История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции
Шрифт:
Казалось бы, естественно, что сблизились такие народные поэты, как Клюев, Клычков, Ширяевец, Пимен Карпов, Есенин, однако чуть спустя Есенин разойдётся с Клюевым, назовёт его плохим поэтом. Теперь на него большое влияние оказывает А. Блок. В своих метаниях Есенин то одобряет «Скифы», то отрекается от Блока, то благодарен Мережковскому и Гиппиус, то высмеивает их, иронизирует по поводу того, как «какой-нибудь эго-мережковский приподымал на свою многозначительную перстницу и говорил: гениальный вы человек, Серг. Ал…», а потом добавлял: «Смотри, милочка, это поэт из низов…» С. Есенин за короткое время сделал огромные шаги в достижении высот и формы, и содержания, он критикует за слабую форму и Клюева, и Блока, со старыми друзьями окончательно расходится. «Потом брось ты петь эту стилизационную клюевскую Русь с её несуществующим Китежем и глупыми старухами, не такие мы, как это всё
Часто С. Есенин жаловался на одиночество, мол, нет ни кола ни двора, скитается по чужим квартирам, по чужим женщинам, и каждая сначала кажется королевой, а потом наступает жуткое разочарование во всём, а одиночество остаётся. Он побывал в Европе, побывал в Америке, утешение находил только в водке, когда напивался до полусмерти. И вовсе не тяга к вину влекла его, а жуткая зависимость от общества, от милиции, от чекистов, от собратьев по перу.
В откровенном письме к купеческому сыну и поэту А.Б. Кусикову 7 февраля 1923 года с борта парохода в Атлантическом океане он писал: «Пишу тебе с парохода, на котором возвращаюсь в Париж. Едем вдвоём с Изадорой. Ветлугин остался в Америке. Хочет пытать судьбу по своим «Запискам», подражая человеку с коронковыми зубами.
Об Америке расскажу после… Сандро, Сандро! Тоска смертная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, вспомню, что там ждёт меня, так и возвращаться не хочется. Если бы я был один, если б не было сестер, то плюнул бы на всё и уехал бы в Африку или ещё куда-нибудь. Тошно мне, законному сыну российскому, в своём государстве пасынком быть. Надоело мне это блядское снисходительное отношение власть имущих, а ещё тошней переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу! Ей-Богу, не могу. Хоть караул кричи или бери нож да становись на большую дорогу.
Теперь, когда от революции остались только х… да трубка, теперь, когда там жмут руки да лижут жопы, кого раньше расстреливали, теперь стало очевидно, что мы были и будем той сволочью, на которой можно всех собак вешать.
Слушай, душа моя! Ведь и раньше ещё, там, в Москве, когда мы к ним приходили, они даже стула не давали нам присесть. А теперь – теперь злое уныние находит на меня. Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской; по-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь…» (Там же. С. 153–154).
Это письмо долго не появлялось в печати, но сейчас всё больше и больше думаешь о причинах вынужденной смерти великого поэта С.А. Есенина, – власть государства задавила искреннего и честного поэта. Замысел поэмы «Страна негодяев» возник давно, зимой 1921/22 года. В автобиографии 1922 года Есенин писал: «Сейчас работаю над большой вещью под названием «Страна негодяев». Подробнее об этой поэме рассказывает С.А. Толстая-Есенина: «Замысел пьесы «Страна негодяев» всё время менялся по ходу работы. Пьеса была задумана давно. Она выросла из неосуществленной драматической поэмы. С.А. Есенин намеревался создать широкое полотно, в котором хотел показать столкновение двух миров и двух начал в жизни человеческой. Такое расширение замысла у Есенина произошло после его поездки в США, о чём он мне не раз говорил… Есенин рассказывал мне, что он ходил в Нью-Йорке специально посмотреть знаменитую нью-йоркскую биржу, в огромном зале которой толпятся многие тысячи людей и совершают в обстановке шума и гама тысячи сделок. «Это страшнее, чем быть окружённым стаей волков, – говорил Есенин. – Что значат наши маленькие воришки и бандюги в сравнении с ними? Вот где она – страна негодяев!» (Юность. 1957. № 4. С. 32).
В книге С.Ю. и С.С. Куняевых «Сергей Есенин», рассказывая о поездке Сергея Есенина и Айседоры Дункан в США, авторы обращаются к воспоминаниям Вениамина Левина «о роковом вечере на квартире Мани-Лейба», у еврейской семьи, где жена Рашель писала стихи на идиш. Приняли их радушно. Сначала Есенин прочитал монолог Хлопуши, Левин – поэму Есенина «Товарищ». А в это время Есенину то и дело подливали вино в бокал. И наконец Есенин прочитал отрывок из разговора Чекистова с Замарашкиным:
Замарашкин. Слушай, Чекистов!.. / С каких это пор / Ты стал иностранец? / Я знаю, что ты настоящий жид, / Ругаешься ты, как ярославский вор, / Фамилия твоя Лейбман, / И чёрт с тобой, что ты жил /
за границей… / Всё равно в Могилёве твой дом.Чекистов. Ха-ха! / Ты обозвал меня жидом. / Нет, Замарашкин! / Я гражданин из Веймара / И приехал сюда не как еврей, / А как обладающим даром / Укрощать дураков и зверей».
«Вряд ли этот диалог, – вспоминает В. Левин, – был понят всеми или даже меньшинством слушателей. Одно мне было ясно, что несколько фраз, где было «жид», вызвали неприятное раздражение» (Куняев Станислав, Куняев Сергей. Сергей Есенин. М., 1995. С. 293–294). Далее последовали события, о которых В. Левину рассказывал Мани-Лейб: Есенин, поссорившись с Айседорой, пытался бежать из квартиры, его догнали, связали, уложили на диван, а Есенин продолжал их ругать: «Жиды, жиды проклятые!» На следующий день С. Есенин написал письмо Мани-Лейбу:
«Милый, милый Монилейб!
Вчера днём Вы заходили ко мне в отель, мы говорили о чем-то, но о чём – я забыл, потому что к вечеру со мной повторился припадок. Сегодня лежу разбитый морально и физически. Целую ночь около меня дежурила сестра милосердия. Был врач и вспрыснул морфий.
Дорогой мой Монилейб! Ради бога, простите меня и не думайте обо мне, что я хотел что-нибудь сделать плохое или оскорбить кого-нибудь.
Поговорите с Ветлугиным, он Вам больше расскажет. Это у меня та самая болезнь, которая была у Эдгара По, у Мюссе. Эдгар По в припадках разбивал целые дома…
Уговорите свою жену, чтоб она не злилась на меня. Пусть постарается понять и простить.
Но об этом эпизоде написали журналисты. Об этом эпизоде стало известно и в России со всеми подробностями. Чуть ли не в каждом скандале С. Есенина и его друзей в революционной России видели «антисемитизм», а у Есенина – единственное оправдание: «У меня дети от еврейки, а они обвиняют меня в антисемитизме».
20 ноября 1923 года Сергей Есенин, Пётр Орешин, Сергей Клычков и Алексей Ганин, побывав в Госиздате, решили отметить пятилетие Союза писателей, зашли в столовую на Мясницкой и пили пиво. А за соседним столом сидел Марк Родкин, который вскоре зашёл в милицию и признался, что «четверо прилично одетых молодых граждан» ругали советскую власть. «Двое из них сразу перешли на тему о жидах, указывая на то, что во всех бедствиях и страданиях «нашей России» виноваты жиды. Указывалось на то, что против засилия жидов необходимы особые меры, как погромы и массовые избиения». Поэтов арестовали. Сергей Есенин и другие участники разговора написали объяснения. 22 ноября писателей освободили под подписку о невыезде и передали дело в следственный комитет ГПУ Абраму Славатинскому.
22 ноября в «Рабочей газете» и в «Жизни искусства» опубликована статья Л. Сосновского «Испорченный праздник», в которой прямо говорилось о том, что началось следствие по поводу привлечения к ответственности «истинно русских людей», убеждённых «культурных» антисемитов». «Рабочая Москва», «Известия», «Правда», «Рабочая газета» подхватили тезисы Сосновского и начали об этом писать как о деле политического содержания.
10 декабря 1923 года под председательством Демьяна Бедного состоялся товарищеский суд, на котором Л. Сосновский выступил со стороны обвинения. На заседании выступили многие из присутствовавших. В итоге суд постановил, что у Л. Сосновского не было достаточных данных для обвинения и поэты «должны иметь полную возможность продолжать свою литературную работу» (Там же. С. 354–359).
В это время Есенин задумал написать поэму «Страна негодяев». Об этом эпизоде и замысле поэмы Есенин не раз скажет своим друзьям и коллегам. Хочет сдержать свои страсти и притязания к властям, но не было сил, в ресторанах напивался и буянил, проклиная эту власть. Галина Бениславская, ставшая женой Есенина после разрыва с Айседорой Дункан с сентября 1923 года, после возвращения его из Америки, по словам друзей, была для Есенина самым близким человеком, не только возлюбленной, но и нянькой «в самом высоком, благородном и и красивом смысле этого слова», человеком высокого самопожертвования, «большой преданности, небрезгливости и, конечно, любви». Она прожила с ним мучительные годы. Он приходил с друзьями, поместил в маленькой комнате своих сестер, жили без денег. Ходил по издальствам, а приходил без денег и пьяный, это был период, по её словам, когда он был на краю. Есенин ненавидел напостовцев, Авербаха, Вардина, Безыменского, которые захватили русскую литературу и повелевают в критике. И это главное. В воспоминаниях А.К. Воронского сохранилась запись разговора с Есениным: