История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы

В другом, противоположном марксизму и далеком от него лагере, также не было застоя. Здесь тоже возникали новые эстетические идеи отчасти на основе славянофильства и "почвенничества", отчасти на основе нравственного имморализма, презрения к демократическому стаду и яростной защиты аристократических идеалов.

Пожалуй, одним из наиболее оригинальных мыслителей был К. Н. Леонтьев. С точки зрения Леонтьева, Россия – не независимое культурное целое, а воспитанница и наследница Византии. Главное для России – остановить процесс разложения и гниения, идущий с Запада. В политическом плане взгляды мыслителя могут быть сведены к пяти пунктам: государство должно быть многоцветным, сложным, сильным, основанным на классовых привилегиях, меняться с осторожностью и быть жестким до жестокости; церковь должна быть более независимой, чем в его время, более авторитетной, смелой и оказывать на государство смягчающее влияние; жизнь должна быть многообразной и поэтичной, национальной и противопоставленной Западу; законы должны быть строже, а люди добрее; наука должна развиваться в духе глубокого презрения к своей пользе.

Леонтьев не был религиозным человеком, и его побуждения не были религиозными. Прелесть и красота мира для него – в конечности и несовершенстве. Православие он полюбил за то, что оно подчеркивало несовершенство земной жизни. Он не желал, чтобы мир стал лучше и не верил ни в прогресс, ни в возможность его остановить, ни в реализацию своих собственных идеалов [85] . Особенную ненависть Леонтьева вызывал средний европеец, безбожный и прозаический ("Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения"). Этому европейцу писатель противопоставил консервативного, набожного, послушного русского мужика, который всегда останется на низком уровне развития, но зато никогда не превратится в "ужасного всечеловека".

85

См.: Мирский Д. С. История русской литературы. С древнейших времен до 1925 года. London, 1992. С. 513–522.

Литературно-эстетические позиции Леонтьева определяются мыслью о том, что большое искусство содержится только в "положительных" религиях. Поначалу такой религией являлось византийское православие. Искусство Леонтьев ставил ниже жизни, но особенно ценил его за то, что оно отражает разнообразную, богатую и многоцветную жизнь. Эта любовь к жизни сделала Леонтьева проницательным критиком. Наиболее близкими ему писателями были Тютчев, Лев Толстой и Достоевский. Особенно примечательна статья о прозе Л. Толстого "Анализ, стиль и веяние. О романах графа Л. Н. Толстого", где критик принимает философию писателя, но порицает его стиль, тогда как не принимает "Новое христианство" и принимает стиль народных рассказов за отказ Л. Толстого от слишком подробной манеры европейских реалистов. Взволнованность и страстность, с какими выговорены речи Леонтьева и его убеждения, позволили Н. А. Бердяеву назвать знаменитого публициста и критика "философом реакционной романтики".

В русской общественно-литературной жизни все более, по сравнению с предыдущими периодами, усиливалось влияние религиозных исканий. На почве религии, ортодоксальной и менее ортодоксальной, философы-теологи и мыслители создавали оригинальные эстетические концепции. Одним из самых глубоких философов, обративших внимание на литературу и выступивших на ниве литературной критики, был B. C. Соловьев.

В. C. Соловьев первым отделил мистическое и православное христианство от славянофильства, от мистического национализма. По словам Д. С. Мирского, православие Соловьева явно клонилось в сторону Рима как символа христианского единства, а в политике он был либералом-западником ¹. Соловьев противопоставил концепциям "самобытности" идею "национального самоотречения", "богочеловеческого единства", соединяя вселенское христианство с патриотизмом и видя высший идеал в самоотреченной святой Руси. Цель России, утверждает Соловьев, не государственность и не светское просвещение, а прямое и всеобъемлющее служение христианству. С этой точки зрения Соловьев отрицает и славянофилов, и народников, и утопических социалистов, и марксистов. Не щадит он и западных мыслителей, не принимая "демонически адской" философии Шопенгауэра и идеи сверхчеловека Ницше.

"Смысл вселенной, – убеждает Соловьев, – торжество вечной жизни", содержанием которой является "внутреннее единство всего, или любовь, ее форма – красота, ее условие – свобода". Противоречие между жизнью и смертью снимается "Божьим всеединством". Бог, по Соловьеву, – обладатель "полного совершенства". К такому совершенству тяготеет природа, а человек "достигает" его для себя и других. В этой связи Соловьев отстаивает идею свободы и самостоятельности каждой человеческой индивидуальности.

Поскольку красота есть форма всеединства, то Соловьев живо интересуется эстетическими проблемами и искусством. Теории искусства он посвящает в 1890-е годы статьи "Первый шаг к положительной эстетике" и "Буддийское настроение в поэзии". Подлинное искусство для Соловьева – это религиозное искусство. Акт творчества рассматривается философом как "вдохновение", особое состояние художника, который чувствует "возрождение в себе божества". Согласно Соловьеву, в России сложились три группы поэтов: к первой (чистое художество) он относит Пушкина и выделяет в ней единство мысли и творчества; ко второй (рефлексия в форме отрицательного отношения к общественной жизни является постоянным свойством поэтического мышления, разрушающего его цельность) – Баратынского и Лермонтова; к третьей (поэты "гармонической мысли", сознательно примирявшие ум и творчество) – Тютчева и А. К. Толстого.

Литературная критика в представлении Соловьева – категория философская, задача которой произносить оценки деятельности творческого духа "по существу", "как прекрасного предмета, представляющего в тех или иных конкретных формах правду жизни, или смысл мира". Иначе говоря, если перед нами прекрасное произведение, то в нем так или иначе проступает божественный замысел Творца, который и есть подлинная правда жизни. Критика проникает в область художественного произведения, непосредственно связанную с объективными основами, с идейным содержанием, с элементами истины, выступающими частью "всемирного смысла". Но вне поля ее зрения оказывается психика художника, индивидуальное своеобразие творческого акта, остающееся "неизреченным" и "несказанным". Эти процессы, в отличие от "смысла", нельзя выразить в словах и понятиях. Критик в лучшем случае может лишь указать, что в данном произведении индивидуальность проступает острее и яснее, чем в других.

С этих позиций Соловьев анализирует творчество Пушкина, посвящая поэту несколько статей ("Судьба Пушкина", "Особое чествование Пушкина", "Значение поэзии в стихотворениях Пушкина"). С точки зрения Соловьева, Пушкин не смог установить равновесия между божеством и сознанием своей высокой избранности. Он допустил над собой власть самолюбия и сомнения и потому не смог подняться над светом в положительном христианском смысле.

Общий смысл поэзии Пушкина заключен, по мнению Соловьева, не столько в деятельности ума, сколько в деятельности души, в ее состоянии, устремлении вдаль и ввысь, от природы к жизни человеческой. В этом отличие Пушкина от Тютчева, своеобразие которого в "поэтической мысли", и от Фета, специфичность которого заключена в "лирической живописи". Поэзия Пушкина, утверждает Соловьев, выражает жизнь в ее многоцветий и потому сама "разноцветна". Свою цель, пользу и смысл поэзия Пушкина видит исключительно в красоте. Но чистая красота поэзии Пушкина, убежден Соловьев, есть форма добра и истины.

Более сложным и даже скорее отрицательным было отношение Соловьева к Лермонтову. Критика насторожила "страшная сила личного чувства", лежащая в основе творчества поэта, и отсутствие "смирения". Между тем гениальность, писал Соловьев, "обязывает к смирению". Стало быть, он усмотрел в поэзии Лермонтова противоречие между природной гениальностью и низким уровнем нравственного чувства и развития.

Наиболее почитаемыми поэтами для Соловьева были Фет и Тютчев. Высоко ценя Гончарова, Тургенева, Л. Толстого, Соловьев связывал новое религиозное искусство с именем Достоевского, изображавшего не устоявшийся быт, а брожение различных общественных сил, в котором предугадывалась высшая, далекая цель всего движения. Опираясь именно на Достоевского, Соловьев строил свою концепцию "всеединства", синтеза Бога, человека и природы в Богочеловеке. В этом образе-идее примиряются и спор внутри человека, и спор между людьми.

К религиозно-идеалистическим мыслителям и критикам нужно отнести и В. В. Розанова, знаменитого русского эссеиста и парадоксалиста. Из поэтов Розанову (затем он изменил свою точку зрения) ближе всего Пушкин, художник чистый и светлый, но основное внимание он уделяет Достоёвскому. Из критиков он предпочитает А. А. Григорьева. Нерв взглядов Розанова заключается в проблеме "народ – интеллигенция". Розанов решительно настаивает на том, что не народ должен учиться у интеллигенции и не интеллигенция должна учить народ, а напротив, – интеллигенции надлежит учиться у народа, а народу – учить интеллигенцию. Учиться же надо религиозности. Религиозность для Розанова – это прежде всего Ветхий Завет как более жизненное христианское вероисповедание, связанное с земными вопросами семьи и брака, которыми пренебрегают нынешние отцы церкви, находящиеся в плену аскетической религии.

Что касается критики, то Розанов первым проник в глубины психологии Достоевского и первый отметил болезненное стремление Достоевского к абсолютной свободе, в том числе к свободе не желать счастья. Розанов также первым отверг представление о Гоголе как о реалисте и обосновал мысль, согласно которой русская литература после Гоголя стала отрицательной реакцией на его творчество, а не продолжением этого творчества.

Много общего с Розановым у Л. И. Шестова (Шварцмана), тоже имморалиста, тоже иррационалиста, тоже религиозного философа. Ему принадлежат книги "Добро и зло в учении Льва Толстого", "Достоевский и Ницше. Философия трагедии". Шестов с Первых своих выступлений в печати отверг тенденциозность в искусстве, всякое, в том числе и религиозное, проповедничество. Ему не по душе и системность, и утилитарность. Искусство, с его точки зрения, неподвластно регламентации и "нормировке". Рассматривая творчество Достоевского, Шестов высказывает следующую мысль: творчество Достоевского – его личная трагедия; действительность опрокинула его веру в добро, вследствие чего писатель стал равнодушен к страданиям человечества и сосредоточился на собственных страданиях, замкнувшись в них; это привело к тому, что он сознательно, кощунственно попирал в своем творчестве святые некогда для него идеалы 1860-х годов. Исключением из ряда лицемерных романов, представляющих собой "симуляцию" идеалов и веры, Шестов считал "Записки из подполья", называя образ подпольного человека настоящей художественной ценностью, оставленной нам великим писателем. "Заветная" же цель Достоевского, тщательно скрываемая, такая же, как у его героев, – жажда власти. С этих позиций Достоевский – предшественник Ницше, его "брат", "близнец". Однако пережитая Достоевским (и Ницше) личная трагедия отчаяния – благодеяние, потому что через страдание познается истина, недоступная "обыденному сознанию".

Парадоксальные (и несправедливые большей частью) суждения Шестова – реакция на засилие литературных штампов в критике, на банальность мыслей и выражений. Этим же объясняется и причина отказа от всякого системного подхода к литературе, в результате чего критика Шестова, чуждая догматике, получила известность в качестве адогматической.

Формирование художественных идеалов символизма в литературе 1880–1890-х годов. журнал "Северный вестник"