История военного искусства
Шрифт:
Тем не менее римским легионам нелегко было устоять перед отчаянным мужеством карфагенских граждан, перед боевым закалам гордых победами ветеранов, а может быть, и перед численным их перевесом; по-видимому, дело уже клонилось к поражению, когда вернулась из безрассудной погони римская конница и напала на пунийцев с тыла. Поистине в эту минуту решалась судьба мира.
Карфагенское войско было разбито и во время бегства истреблено. Самому Ганнибалу едва удалось спастись в Гадрумет63.
ПРЕДТЕЧИ ЭШЕЛОННОЙ ТАКТИКИ
Изобретение эшелонной тактики имеет такое колоссальное значение в истории военного искусства, что было бы желательно установить каждый отдельный момент ее развития. Однако наши источники слишком для этого скудны. Мы встречаем это нововведение совершенно неожиданно и притом на обеих сторонах. Его предтечами можно считать подковообразное построение ганнибаловых африканцев при Каннах и расположение
Однако от всех этих аналогий до организационного принципа требовался резкий скачок. Римские гастаты, если бы за ними в первый раз не выстроились непосредственно манипулы второго эшелона, должны были чувствовать себя так, как будто их предали, выставив вперед на убой; следовательно, только полководец, пользовавшийся высоким личным авторитетом и располагавший безусловным доверием своих бойцов, мог отважиться на такую реформу. Как ни очевидны преимущества второго эшелона, однако мы ни на миг не должны упускать из виду, как много ради него оказывается потерянным. Зачем, в самом деле, выставляли в поле эти огромные сплошные массы? Мы видели, что их применяли больше для углубления фаланги, нежели для удлинения линии фронта. Победу должен был доставлять натиск массы. Значит, если отделить заднюю половину, то это сразу явится противоречием основному принципу фаланги. Заполнение возникающих при передвижениях разрывов, ради чего в свое время и был создан манипулярный строй, теперь оказалось затрудненным вследствие расстояний между тремя эшелонами, а решающий натиск из глубины ослаблен больше, чем вдвое.
Это противоречие сглаживалось благодаря военной выучке. Как некогда римский манипулярный строй стал осуществим благодаря тому, что каждый отдельный солдат вполне полагался на соседнюю и на заднюю манипулы, зная, что они неукоснительно исполнят свой долг, - так теперь воинский дух настолько окреп, что можно было лишить первую линию физической близости со второй половиной и физического давления на нее из задних рядов; она теперь довольствовалась одним лишь сознанием, что в случае нужды не останется без поддержки. У бойцов гражданского войска не может быть такой большой моральной стойкости: для этого потребовались воины, сделавшиеся профессиональными солдатами, и командиры с многолетним стажем. Казалось бы, разница невелика. Деление на гастатов, принципов и триариев существовало и раньше, а теперь только установили между эшелонами дистанцию в сотню, другую шагов. Однако эта дистанция была обусловлена совсем иною сущностью войска: она требовала иного воинского духа, иного полководца, иных командиров, иных бойцов. Начальник гражданского войска не пришел бы к эшелонной тактике; даже величайший полководец не сумел бы ее осуществить с гражданскими солдатами.
Понятие второй линии и резерва переходит одно в другое. Резерв остается в безусловном распоряжении полководца; вторая линия следует за первой на столь недалеком расстоянии, что может целиком или частично - без особого приказа - быть захвачена самым ходом сражения или быть втянута в бой. Термин "резерв" употребляется в том случае, когда дело идет о стоящих в большем отдалении и потому более мелких отрядах; в остальном же они по своему расположению могут вполне соответствовать второй или третьей линии.
Нараггара была отнюдь не первым сражением, в котором Сципион испробовал свой новый тактический прием. О предшествовавшем сражении на "Великих равнинах", где римский полководец одержал победу над Гасдрубалом и Сифаксом (203 г.), Полибий сообщает нам (XIV, 8, 11), что принципы и триарии обошли с обоих флангов пехоту неприятельского центра и окружили ее. Следовательно, они произвели маневр, совершенно аналогичный предпринятому в сражении при Нараггаре. По всей вероятности, Сципион выработал эту новую тактику в Испании, где он, по дошедшим до нас сообщениям, энергично обучал своих солдат. Когда сенат перед отбытием Сципиона в Африку послал в Сицилию комиссию проинспектировать его армию, на которую поступали всевозможные жалобы, Сципион проделал со своими войсками морской и сухопутный маневры под Сиракузами64, чтобы продемонстрировать искусство и выучку своих солдат. Более подробных сведений мы, к сожалению, не имеем, а потому не можем судить, в какой мере эти маневры служили образцом военных операций, совершаемых в действительности на поле сражения.
Очень возможно, что к этому же времени римляне усовершенствовали по найденному у иберов
образцу метательное копье, которым были вооружены первые ряды манипул. Иными словами, мы с большой вероятностью можем предположить, что введение pilum, а также относится к сципионовским военным преобразованиям65.1. Ход сражения при Нараггаре я изложил, может быть, более уверенно, чем позволяет состояние наших источников. Но мне не хотелось прерывать нить рассказа критическим разбором источников, так как я стремился возможно более четко выявить те линии характерного в целом события, которые главным образом интересуют нас сейчас. Но и здесь я прошу уволить меня от повторения критических обоснований во всех подробностях; я просто сошлюсь на превосходное исследование Конрада Лемана66, в котором так же, как и в указанном выше труде Иосифа Фукса, автор сочетал обширную эрудицию филолога с авторитетом военного специалиста и сумел всесторонне осветить вопрос и выяснить ход сражения.
О нараггарском сражении мы осведомлены несравненно хуже, чем о каннском, так как Полибий уже не располагает здесь своим превосходным источником из карфагенского лагеря и вынужден ограничиться исключительно римскими
сообщениями; а мы уже видели, как сильно при всем своем критическом чутье Полибий зависит от источников. Правда, он отбрасывает все слишком баснословное; например, он не включает в свое повествование поединка между Ганнибалом и Сципионом, которым по другим римским версиям было решено сражение; но все же он оставляет очень много ложных и запутывающих моментов, и мы должны решительно вырезать их острым ланцетом, если не хотим ограничиться простым пересказом, а действительно стремимся дать картину, понятную с точки зрения военной истории. Конечно, исследователь не так-то легко отваживается выступать против Полибия и объявлять какое-либо описанное им действие по существу невероятным и невозможным.
Но я напомню, как мало удовлетворительны у Полибия описания сражений эллинской эпохи, какие сведения сообщает он нам о постройке римского флота или о галло-римских боях; напомню, что его данные о численности карфагенского войска в Испании оказались очень спорными; что он рассказывает нам нелепую римскую басню, будто Ганнибал постоянно менял парики, чтобы его не узнавали - до такой степени он боялся своих кельтских союзников; что он наполовину повторяет римские патриотические россказни, будто в 211 г. легионы выстроились под Римом для открытого отпора пунийцам на поле сражения.
Несмотря на все это, Полибий, конечно, остается первоклассным авторитетом, но было бы нелепо всецело отдаться в его власть. Перед лицом той безоговорочной определенности, с которой выступает римская легенда, и при том глубоком уважении к римской государственности, которое воодушевляло самого Полибия в его работе, он не смог придать своей критике всепроницающей силы, какая требуется в науке для достижения полной ясности. Исследование Лемана позволяет с большою вероятностью предполагать, что очень многое в сообщениях Полибия ведет свое происхождение от эпоса Энния. Конечно, Полибий не был настолько наивен, чтобы принимать картины героического эпоса за историческую действительность. Но в кругу Сципионов, где он жил и собирал свои сведения, образы поэтической фантазии Энния постепенно сливались с подлинно историческим преданием, так что сами рассказчики зачастую не могли с уверенностью различать эти два элемента, и через этот промежуточный слой (за счет которого, несомненно, надо отнести, между прочим, аппиановский рассказ о поединке между двумя полководцами) фантастический элемент проник также и в изложение рационалиста-аналитика Полибия.
2. Основными моментами в рассказе Полибия о Нараггаре, к которому нужно отнестись критически, являются следующие.
Полибий не приводит никакого обоснования дистанции между гастатами и принципами; вместо этого он упоминает о другом новшестве, которое ввел Сципион вразрез с установленным римским обычаем: манипулы поставлены были не против интервалов, как обычно, а в затылок одна за другой. Сделано это было, по словам Полибия, вследствие значительного числа слонов у неприятеля. Против этого можно привести ряд возражений: во-первых, римляне не могли знать заранее, что Ганнибал на этот раз выставит слонов не с кавалерией, а перед пехотой; во-вторых, коль скоро эшелоны были разделены дистанцией, ставить манипулы одну за другой было совершенно нецелесообразно: если даже допустить, что слоны в угоду римлянам побегут прямо по коридорам интервалов, то все же нельзя было бы ожидать, что они неуклонно будут держаться прямой; ведь стоило бы им уклониться хотя бы на два-три шага вправо или влево, и они уже не попали бы в интервалы второго эшелона. Для нас ясно, что в это очень важное и совершенно правильное историческое воспоминание о вновь введенной дистанции между эшелонами, мало интересовавшее Энния, вмешались картины атаки слонами, которые он изобразил так, как они рисовались ему по свободным законам опоэтизированной им тактики.