История всемирной литературы Т.5

В нескольких главах — «письмах» — этого трактата Верней развертывает свои эстетические и литературные взгляды. Он выступает пылким сторонником рационализма. Критерием художественности является для него верность природе, разумность: «Никакой образ не может быть прекрасен, если он не истинен и не основан на природе вещей». От поэта требуется прежде всего здравый смысл, критическое суждение. Верней отвергает метафоры, символы, даже мифологические образы. Поэзия должна прежде всего убеждать и потому отличаться ясностью, упорядоченностью («то, что не имеет смысла в прозе, не будет иметь его и в поэзии»). Рационалистическая сухость эстетики Вернея вызвала впоследствии протест со стороны другого португальского теоретика классицизма, Франсиско Жозе Фрейре, более известного под именем Лузитанского Кандида. В своем «Поэтическом искусстве, или Правилах истинной поэзии» (1748) он несколько смягчает воинствующий рационализм Вернея, признавая, что поэзии необходимы также «страсть», «энтузиазм», которые трогали бы души читателей. Но и для него основа художественного образа — правдоподобие, подражание природе. Чтобы быть прекрасным, образ нуждается в проверке и утверждении разумом. Поэтому фантазия художника должна соблюдать порядок вещей, наличествующий в природе. Учиться подражать природе надо у древних поэтов, достигших непревзойденного совершенства.

Трактаты Вернея и Лузитанского Кандида, полемика, развернувшаяся вокруг португальского перевода «Сида» Корнеля (1747), свидетельствуют, что классицизм уже завоевал последователей среди португальских литераторов.

В 1756 г. было создано литературное общество «Лузитанская Аркадия» (по образцу итальянской Аркадии), ставшее ареной сражения за победу «здорового» (т. е. классицистического) вкуса над «темным», «трудным» стилем барокко. Эстетика португальской Аркадии изложена в нескольких «диссертациях», читавшихся на заседаниях общества его теоретиками: Лузитанским Кандидом, Антонио Динишем Круз-и-Силвой, Коррейей Гарсаном. Опираясь на античные поэтики (Лузитанский Кандид перевел «Поэтику» Горация) и на теории Буало, Фонтенеля, Муратори, Лусана, они требовали от поэзии возвращения к природе и к здравому смыслу, благородной простоты, ясности и соблюдения правил. Подражание древним считалось лучшим и вернейшим путем достижения идеала красоты. Пасторальная поэзия, по их мнению, дает наибольшие возможности для выражения простых и естественных чувств, хотя и требует от поэта соблюдения условностей, своего рода буколического маскарада. Эта эстетика — своеобразное соединение классицистических норм и пасторальной традиции — была претворена в оригинальный поэтический мир бразильскими последователями Аркадии. Португальские же поэты аркадской школы: Антонио Диниш Круз-и-Силва (1731—1799), Педро Антонио Коррейя Гарсан (1724—1772) — культивировали все жанры античной поэзии (оды, идиллии, элегии, эклоги и т. д.), оставаясь при этом эпигонами классицизма. Более интересна сатирическая поэзия Николау Толентино (1740—1811), владевшего легким стихом, смело вводившего прозаизмы в поэтическую речь и выбиравшего в качестве объектов сатирического осмеяния пороки современного быта.

Трагичной была судьба Мануэля Барбозы ди Бокажи (1765—1805), одного из крупнейших португальских поэтов. Бегство из дома в надежде стать моряком, военная служба в дальних восточных колониях, измена возлюбленной в его отсутствие... Бокажи вернулся в Лиссабон в разгар контрнаступления реакции. Вольнодумная муза Бокажи вызвала недовольство властей. В стихах, распространявшихся в списках, он восхвалял Французскую революцию, взывал к Свободе: «Приди и сбрось жестокий деспотизм, что нас пожирает!» Бокажи был арестован в 1797 г. когда собирался бежать в Бразилию. Вмешательство друзей спасло его от казни: государственное преступление было переквалифицировано в преступление против веры, и после заключения в подземельях инквизиции поэт был сослан в монастырь. Незадолго до смерти он вернулся оттуда сломленным и больным.

В лирике Бокажи сталкиваются разные стилевые потоки: пылкая чувственность, заставлявшая критиков называть его «португальским Парни», идилличность Аркадии и вместе с тем изощренная словесная выразительность (анафоры, антитезы и пр.), гиперболизм, свойственные барокко. Многочисленные сатирические послания и эпиграммы отличались резкостью, бесившей литераторов-современников. Нападал Бокажи на бездарное эпигонство, подхалимство, ханжество.

Бокажи часто подражал сонетам Камоэнса, стремясь к благородной сдержанности и возвышенной интонации стиха. Вообще тема близости и к Камоэнсу, выраставшая из действительного сходства некоторых биографических обстоятельств, была главной для Бокажи. Это настойчивое самосозидание, «подгонка» своего человеческого и поэтического облика под идеал, не столько напоминает требуемое классицизмом подражание великому образцу, сколько романтическое сотворение личности и судьбы. В Бокажи чувствуется уже новая поэтическая индивидуальность: такие мотивы, как страх смерти, которая уничтожит его личность, мрачный нигилизм, совершенно неожиданны для португальской поэзии XVIII в. Идущие, по-видимому, от Э. Юнга, «ночные мысли» нередки в его стихах: «Сердце мое хочет упиться ужасом!» — восклицает поэт в одном из сонетов. Во время таких полуснов-полубдений, запечатленных в стихе, поэта «окружают призраки тоски», «природа кажется онемевшей или мертвой», он «забывает о счастье, которое знал в жизни» и думает, что «ужас всеобщ, что мир — только это».

Именно эти мотивы привлекали впоследствии к его стихам внимание поэтов XX в. Бокажи предстает как поэт предромантического склада, предтеча португальского романтизма.

РАЗДЕЛ II.

– =ЛИТЕРАТУРЫ ЦЕНТРАЛЬНОЙ И ЮГО-ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ=-

ВВЕДЕНИЕ (Россиянов О.К.)

Литературы стран Центральной и Юго-Восточной Европы — польская, венгерская, чешская, словацкая, хорватская, сербская, словенская, болгарская, молдаво-валашская, греческая, албанская — очень несхожи по степени, уровню своего развития и по его темпам. Достаточно сравнить Польшу, в которой благодаря непрерывности культурных традиций бурно развивается литературная жизнь, и Словакию, где только начинает складываться национальная письменность. В Венгрии XVIII в. налицо уже довольно богатая литература, которая прочно входит затем в национальную классику; в Болгарии же или Словении художественная литература как таковая даже еще не успевает возникнуть.

Различны были сами общественно-культурные условия существования этих литератур. Одни (литература вольного южнославянского города Дубровника, польская до конца XVIII в.) пользовались преимуществами государственной независимости, национальной самостоятельности. Нормальный рост других был нарушен, задержан иноземным завоеванием и владычеством Габсбургов, Порты оттоманской. С трудом возрождалась национальная письменность онемечиваемой Чехии. В противоположность блещущему свежей и разнообразной литературой польскому Просвещению, чешское и словацкое носило еще, за небольшими исключениями, «дохудожественный», учено-филологический характер.

Особенно тяжелым было положение народов Оттоманской империи, где завоеватели исповедовали и насаждали совершенно чуждую коренному населению нехристианскую религию, да и по культуре стояли на ином уровне. В Габсбургской монархии XVIII век — все-таки время просвещенного абсолютизма (Мария-Терезия, Иосиф II). Через посредство Вены образованное венгерское дворянство могло соприкоснуться (Бешенеи) с западноевропейской, с предреволюционной французской мыслью. В этом отношении литературы народов Габсбургской монархии — сравнительно, скажем, с южнославянскими — ближе к Польше (с ее коронованными и некоронованными меценатами).

Гнет завоевателей, позднее появление городов, утеснение и искоренение письменности, религиозные гонения осложняли и затрудняли становление буржуазных отношений, национальной культуры и собственно литературы. Во всей очерченной громадной полосе от Польши на севере до Греции на юге нации и национальные культуры в XVIII в. начинали и продолжали складываться в условиях уже существующего или реально грозящего порабощения чужестранными феодально-деспотическими и великодержавно-монархическими режимами и нарастающего сопротивления им. В этом состояла историческая общность названных литератур (или групп литератур), определяя их сходство между собой и вместе известное отличие от Западной Европы, а отчасти и от России.

Просвещение в Болгарии, Молдавии и Валахии, в Хорватии, Сербии и Словении зарождалось в русле просветительства вообще, и литературное движение только начинало там в XVIII в. выделяться из общекультурного. Предметом же и средоточием литературной борьбы в Чехии и Словакии, Молдавии и Валахии, Греции и Венгрии становился литературный язык — задача создания его и усовершенствования. Речь, таким образом, шла о необходимых первоначальных предпосылках нового становления литературы.

Буржуазное развитие в странах Центральной и Юго-Восточной Европы шло подчас особыми, запутанными и парадоксально противоречивыми, «окольными» путями. Поскольку в одних (Польше, особенно Венгрии) буржуазия отсутствовала или была крайне слаба, ее социально-экономическую и идейно-культурную роль выполняло дворянство. В других, где дворянство было истреблено (а частью онемечено или отуречено), как в Чехии, Словакии или Болгарии, Сербии, Албании, просветительскую миссию принимали на себя образованные представители разночинно-городского сословия и мелкого духовенства. Встречаясь с демократическими тенденциями в самой церкви, новые социально-гуманистические идеи вызревали в религиозной оболочке, и первыми поборниками рационализма становились духовные лица (Обрадович в Сербии, Паисий в Болгарии, Бернолак в Словакии).

Кроме того, буржуазные отношения — в своих державных интересах, для централизации власти и упрочения господства над национальностями — бралась иногда насаждать сверху и сама абсолютная монархия-поработительница. Так, в Габсбургской империи многочисленные буржуазные по содержанию реформы проводил Иосиф II. Это — при всем их прогрессивном значении — вело одновременно к невыгодному для народа разобщению национальных и социальных стремлений, требований, к противопоставлению одних другим. Консервативная часть венгерского дворянства, например, защищая свои помещичьи привилегии, противилась реформам, противопоставляя им своекорыстно и патриархально понимаемую национальную «свободу». Городское же сословие и крестьянство оставались равнодушными к национальной борьбе, провозглашаемой такими «патриотами».

Просветительские социально-философские веяния в эту часть Европы проникали медленно (особенно поздно, иногда уже одновременно с Французской революцией и под ее влиянием, — в занятые турками балканские земли). Просветительский перелом в литературе наступил здесь только в середине (Польша) или во второй половине, даже последней трети века (Венгрия, Греция, Словакия). И там, где можно говорить о сколько-нибудь развитых художественных направлениях и стилях (Польша, Венгрия), классицизм появлялся уже в просветительской форме. Предшествовало же ему обычно барокко, господство которого продлилось до середины XVIII в. А просветительский классицизм, сосуществуя с сентиментализмом и плебейски, фольклорно окрашенным рококо, далеко вышел за рубеж XVIII в., не утратив привлекательности для писателей и читателей Польши, Венгрии даже в 10—20-х годах следующего столетия, когда там выступают уже романтики.