История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
Произведения талантливейших художников польского Просвещения еще при их жизни стали переводиться на языки окружающих и западноевропейских стран. Переводить и переиздавать их продолжают вплоть до наших дней, что само по себе свидетельствует об их эстетической ценности. В Венгрии уже традиционный к XVIII в. интерес к Польше усилился вследствие во многом сходной общественно-политической ситуации. Польская тематика встречается поэтому в творчестве Я. Бачани, Ф. Казинци, Й. Гвадани. Привлекали и художественные достижения, польский опыт реформы литературного языка. Переводятся Нарушевич, лирика Конарского. Польская литература XVIII в. сохраняла ведущее место в славянском мире. Будители западных славян обращались к опыту польской языковой реформы. С. Рожнаи, А. Пухмайер и другие переводили Красицкого,
Карпиньского, Князьнина, Немцевича и других как образцы новой национальной
В русской литературе польские веяния заметны особенно в первой половине XVIII в.: по-прежнему переиздаются, распространяются в рукописях и начинают проникать даже в фольклор произведения, переведенные в прошлом столетии («Зерцало», рыцарские романы, фрашки, жарты, фацеции, песни, светские и духовные вирши и канты). Силлабическая система оставалась единственным эталоном стихосложения вплоть до реформ Ломоносова и Тредиаковского.
На польскую поэтику опиралась литературная концепция Феофана Прокоповича и его последователей. Теория и практика польской школьной сцены использовалась в русских постановках и театрализованных зрелищах. Во второй половине XVIII — начале XIX в. при явном французском преобладании интерес к польской литературе сохранился. Появились переводы Красицкого, Нарушевича, Немцевича, комедий Богомольца и Богуславского. Статья Красицкого «О романах» перепечатывается в «Вестнике Европы», а его романы влияют на русскую прозу (Булгарин, Сенковский и другие поляки, писавшие по-русски).
Многие представители русской образованной среды знали польский и были хорошо осведомлены в польской культуре и искусстве, в том числе благодаря личным знакомствам. Много поляков перебывало в России, в частности в Петербурге. Здесь в своей типографии Я. Потоцкий издал на французском языке «Рукопись, найденную в Сарагосе» (1804—1805) — роман, получивший европейскую известность (отзвуки его можно найти и в творчестве Пушкина). Переводчик Немцевича, будущий декабрист К. Ф. Рылеев обращался (по-польски) к этому национальному герою Польши: «Любовь к правде и ко всему, что связано с Родиной, воодушевили меня предложить вниманию моих соотечественников великие подвиги русских героев и друзей всего рода человеческого. Ваши «Исторические песни» были для меня изумительным образцом, из-за которого я выучил язык, украшенный именами Кохановского, Красицкого, Трембецкого и Немцевича». А посвящая автору свой перевод «Думы о князе Михале Глиньском», Рылеев писал: «Плоды гения являются всеобщим достоянием, и я смею заверить уважаемого Нестора польской литературы, что и на берегах Невы молодые в царстве наук поколения с восторгом упиваются сладкими звуками сарматской лютни».
*ГЛАВА 2.*
ЧЕШСКАЯ И СЛОВАЦКАЯ ЛИТЕРАТУРЫ (Никольский С.В.)
Первые две трети XVIII в. в истории чешского народа — время глухой реакции. Как известно, после битвы у Белой Горы (1620) Чехия оказалась в составе империи Габсбургов. Начался длительный период Контрреформации, жестокого феодального гнета, германизаторской политики. Поработители стремились искоренить в сознании «еретического» народа гуситские традиции, память о первой в Европе антифеодальной крестьянской войне и о чешской государственности. Шляхта и подавляющая часть городского населения были онемечены. Чехи насильственно обращались в лоно римско-католической церкви. Все иные вероисповедания жестоко преследовались. Иезуиты запретили и уничтожили огромное количество чешских книг (только иезуит Кониаш собственноручно сжег 30 тысяч томов).
В XVIII в. печатные издания на чешском языке уже почти не появлялись. Известное исключение составляли отдельные религиозные сочинения и «поучительная» литература, приспособленная к уровню простонародья и проникнутая духом официального католического барокко с характерным для него противопоставлением вечной загробной жизни бренному земному существованию. Упадок чешской письменности был настолько сильным,
что еще в конце XVIII в. один из крупных чешских ученых, Й. Добровский, высказывал сомнение, не стал ли чешский язык уже мертвым, подобно латинскому и старославянскому.Традиции национального языка и отечественной культуры сохраняло, однако, крепостное крестьянство — прежде всего в своем устном творчестве. В крестьянской среде возникали и бытовали предания и легенды (о Яне Жижке и гуситах, о бланицких рыцарях, спящих якобы в горной пещере, чтобы в урочный час пробудиться и освободить народ); песни (о Яне Гусе, збойницкие песни — о благородных разбойниках, песни о крепостной неволе, народные баллады, духовные, в частности евангелические, песни); сказки (об удачливом народном герое — «глупом» Гонзе). В произведениях фольклора народ хранил память об антифеодальной борьбе и своих героях, воплощал мечту о свободе и светлом будущем. Многие фольклорные сюжеты и образы впоследствии обрабатывались чешскими писателями XIX в. и стали одним из важнейших источников национальной литературы.
Известное распространение получила в XVIII в. также рукописная литература, изготовлявшаяся «письмаками», которые переписывали старые, в том числе запрещенные, памятники или создавали новые сочинения. К их числу относится своеобразный вид крамаржских, т. е. ярмарочных, песен, тексты которых в списках распространялись на ярмарках. Возникают также оригинальные народные музыкальные спектакли — зпевогры (нечто вроде народной оперы) — и народный кукольный театр, искусство которого плодотворно развивалось и сохранилось до наших дней в виде профессионального чешского кукольного театра, одного из лучших в мире. Влияние народного мироощущения испытывала иногда школьная драма (драма о королеве Доротке). Народные традиции национальной культуры имели огромное значение для так называемого национального возрождения, которое начинается с последней четверти XVIII в.
Кризисными явлениями в феодальной экономике и волнениями крестьянства (самым мощным было крестьянское восстание 1775 г.) обусловлены реформы Марии Терезии и Иосифа II в духе просвещенного абсолютизма: отмена личной зависимости крестьян (при сохранении барщины), патент о веротерпимости, временная отмена цензуры и др. Все это, наряду с влиянием общеевропейского просветительского движения, содействовало в Чехии оживлению национальной культурной жизни.
Ранний этап чешского национального возрождения (конец XVIII — первые годы XIX в.) прошел под знаком просветительского движения, направленного против духовного гнета Контрреформации, под знаком борьбы за светский характер мышления и самоутверждения национальной культуры. В Чехии просветительское движение носило довольно умеренный характер, хотя и испытало влияние идей французских просветителей — Руссо, Монтескье и др. В основном оно выливалось в разнообразные начинания, отражавшие процессы восстановления и развития национальной культуры.
Развертывается борьба за права чешского языка. Показательно возникновение публицистических трактатов (В. Тама и др.) в защиту чешского языка, носивших обычно антиклерикальную и антишляхетскую окраску. Предпринимается переиздание старочешских памятников, гонения на которые рассматриваются теперь как мракобесие «непросвещенной» эпохи. Постепенно усиливается сознание исторической преемственности: национальное возрождение связывается в сознании просветителей с традициями Реформации. Характерен также интерес к истории и письменности других славянских народов, особенно русского и польского. В общеславянском патриотизме, в осознании принадлежности к славянскому миру чехи черпали моральную поддержку своим национальным стремлениям. Интенсивно развилась филологическая наука с ярко выраженным интересом к общеславянской традиции.
Крупнейшим чешским филологом был видный ученый-просветитель Йозеф Добровский (1753—1829).
Общая направленность его деятельности выражалась в утверждении права мысли на эмансипацию от «иерархического деспотизма», от духовного плена Контрреформации. Превыше всего он ставил авторитет человеческого разума, истины, доказанного факта. Начал он свой путь в науке со смелого доказательства подложности Евангелия от Марка, которое четыреста лет слыло оригиналом и почиталось как святыня. Добровский не поднялся выше умеренного деизма, но его правило всегда «безбоязненно говорить правду, чистую, голую, неприкрашенную правду», разоблачать мнения, «скорее набожные, чем научные», его представление о своей эпохе как «ясном полдне, когда заря просвещения изгоняет тьму из людских умов» — все это было для того времени незаурядным проявлением свободомыслия, достойным общеевропейского просветительского движения.