История всемирной литературы Т.5

Добровский заложил основы не только чешского, но и общеславянского языкознания. Среди его многочисленных трудов — «История чешского языка и литературы» (1792, на нем. яз.), сборники и альманахи, которые играли роль литературных журналов. Позднее появился его капитальный труд «Основы старославянского языка» (1822, на лат. яз.). Добровским были обоснованы и разработаны силлабо-тонические принципы чешского стихосложения.

Чешская поэзия эпохи национального возрождения ведет начало от сборника старочешских, а также переводных и оригинальных стихотворений. Издавший его в 1785 г. Вацлав Там (1765 — ок. 1816 г.) стремился показать поэтические возможности чешского языка. К концу века выдвинулась группа поэтов, получившая название Пухмайеровской школы (Антонин Пухмайер, 1769—1820; Шебастиан Гневковский, 1770—1847 и др.). В конце XVIII — начале XIX в. они выпустили семь поэтических альманахов, где печатались и словацкие авторы (Ю. Палкович, Б. Таблиц). Свою просветительскую и патриотическую миссию Пухмайер и его сподвижники усматривали в том, чтобы заложить основы отечественной поэзии — разработать прежде всего литературный язык и поэтическую технику. Необходимо было возродить во многом утраченную литературную культуру.

Опираясь на труды Добровского, они на практике освоили силлабо-тоническую систему стихосложения, которая затем утвердилась в чешской литературе. Большая заслуга Пухмайеровской школы и самого Пухмайера состояла также в освоении разнообразных поэтических жанров. Среди них были патриотическая ода, жанры анакреонтической лирики, дружеские послания, пасторали и т. д. Басни Пухмайера, представлявшие собой переложение иноязычных, главным образом польских, текстов, отличались естественным чешским звучанием и национальным колоритом. Несколько иной характер носило творчество Гневковского, автора баллад и ироикомических произведений. Сентиментальные мотивы часто переходят у него в бурлеск, насыщаемый плебейским юмором. Наиболее значительное его произведение — ироикомическая поэма «Девин» (1805), основанная на чешском предании о так называемой «девичьей войне» — войне между мужчинами и женщинами.

По отношению к поэзии того времени трудно еще говорить о созревших, выявившихся тенденциях. Преобладающая классицистическая окраска сочеталась в ней с веяниями рококо и сентиментализма, интерес к которым был порожден реакцией на католический аскетизм и религиозную схоластику и отражал становление светской лирики. Из рационалистических, просветительских идеалов эпохи вытекала дидактическая и назидательная направленность поэзии. Отсюда — и поэтика, основанная на соотнесении изображаемого с принципами «просвещенного разума». Наставительно-морализаторский характер, ярко выраженный в баснях и одах, по-своему сказывался и в бурлескных балладах, осмеивавших невежество и предрассудки, и в лирических стихотворениях, которые часто создавались как похвалы: похвала естественной жизни на лоне природы, похвала любви и светским удовольствиям и т. д. «Предметом нынешней поэзии, — писал Гневковский, — являются по большей части здравые правила разума, мудрость жизни, красота естественного, возвышенного духа, радость, любовь, остроумие и бодрые занятия».

В конце XVIII в. возник чешский театр. В создании его большая заслуга принадлежит Вацлаву Таму. Между 1786 и 1792 гг. было поставлено около трехсот пьес на чешском языке, переводных, главным образом немецких, и оригинальных. Среди последних преобладали рыцарские драмы, которым была придана патриотическая окраска, а также фарс. Театр во многом носил плебейский характер, а спектакли имели антишляхетскую направленность. Пьесы тогда не печатались и за исключением единичных случаев не сохранились. Однако дошедшие сведения позволяют достаточно определенно судить об их содержании. Чешский литературовед Ян Якубец, исследовавший театральную жизнь этого периода, пишет: «Культивировались драмы с явной социальной тенденцией. В них изображались конфликты между привилегированными сословиями и простым, бесправным человеком. Писатель, как правило... стоял на стороне естественного права и искренной человечности, на стороне угнетенных, особенно крестьянина, которого и защищал против произвола знати и ее приспешников, главным образом управляющих. Бедняк обычно оказывался благородным человеком, ему противопоставлялся алчный, бесчувственный богач». Часто — в духе времени — в пьесах фигурировал просвещенный правитель, вставший на сторону народа и защищавший его от произвола шляхты. С восстановлением цензуры в театральной деятельности наступает спад.

Сходным в основных чертах было положение в Словакии, которая входила в империю Габсбургов как порабощенная часть Венгрии. Словаки, таким образом, испытывали двойной гнет. Единый язык национальной письменности здесь не сложился. Чаще всего использовался чешский язык, в той или иной степени приобретавший местную словацкую окраску. Вместе с тем в Словакии больше, чем в Чехии, сохраняла определенные позиции гонимая протестантская церковь, особенно евангелическая.

Традиции словацкого национального искусства в XVIII в. жили тоже главным образом в народном творчестве. Особенно выделяются легенды и песни о благородных народных разбойниках (збойниках), которые мстили панам и помогали беднякам. Центральным персонажем збойницкого фольклора стал полулегендарный народный герой Яношик, который «у богатых брал, а бедным давал». Позднее он был воспет многими словацкими поэтами. Литература в собственном смысле слова развивалась в основном как рукописная, не выделившаяся подчас из синкретической письменности. По преимуществу была она связана, особенно в начале XVIII в., с барочными тенденциями (проповеди, школьная драма, панегирические произведения).

К концу XVIII в. первые веяния национального возрождения были ознаменованы появлением исторических сочинений, которые отражали рост национального самосознания и попытки с патриотических позиций осмыслить роль словаков в истории венгерского государства. К числу таких сочинений относятся прежде всего «История словацкого народа, о королевстве и королях славянских, об общественных и церковных отношениях как старого, так и нового века словаков» (1780) Юрая Папанека и «Древнейшее положение Великой Моравы и первый приход и нападение венгров на нее» (1784) Юрая Скленара (последнее несет на себе заметную печать беллетризации).

Лучшее произведение словацкой литературы XVIII в. — «Пастушеская школа — житница нравов...» (1775) Гуголина Гавловича (1712—1787) — осталось в рукописи и напечатано было лишь много позже. Сюжетные мотивы Ветхого Завета, которыми открывается каждая из двадцати двух песен сочинения, служат Гавловичу поводом для размышлений о современной жизни словацких крестьян и пастухов, для создания своеобразных притч и сатирических обличений. Нравоучительная тенденция выливается в критику социального неравенства и феодального гнета, в осуждение панов и глубокое сочувствие крестьянству, чей труд в представлении Гавловича — основа всей жизни. С позиций нравственного закона автор порицает и осмеивает родовую спесь и алчность шляхты, рисует картины непосильного труда голодающих крестьян. Поэма, использующая некоторые мотивы античной и ренессансной поэзии, в то же время впитала фольклорную мудрость. Ее слог часто заставляет вспоминать народные пословицы и поговорки. Стихийно-рационалистическая тенденция, хотя и непоследовательная, стремление опереться на собственные наблюдения («вещь всегда познается нами из опыта») делают Гавловича предшественником словацкого просветительства. В рукописи остался и осуществленный в Словакии в 1778 г. перевод «Приключений Телемака» Ф. Фенелона.

В конце века в атмосфере оживления национальной жизни предпринимаются попытки создания словацкого национального языка. Первая из них принадлежит Йозефу Игнацу Байзе (1755—1836), который написал также авантюрный роман «Юноши Рене приключения и испытания» с критическими зарисовками социальных отношений в Словакии. Более цельной и продуманной была система письменного словацкого языка, предложенная Антоном Бернолаком (1762—1813). На этом языке возникла даже литература, хотя впоследствии он вышел из употребления. Современный словацкий письменный язык, в основу которого было положено среднесловацкое наречие (Бернолак отправлялся от западнословацкого), был создан в 40-х годах XIX в.

Сподвижником Бернолака был и самый радикальный словацкий просветитель — Юрай Фандли (1750—1811), испытавший влияние французского Просвещения и выступавший с идеями, навеянными йозефинистскими реформами. Острой критикой феодальных отношений, имущественного неравенства, национального неравноправия и особенно церкви отличалось его публицистическое сочинение «Доверительная беседа монаха с дьяволом...», приобретающее местами сатирическую окраску. Оно прозвучало резким обвинением корыстного духовенства, которое живет потом и кровью крестьянства.

Другие писатели, особенно евангелики, продолжали пользоваться чешским языком. Со школой Пухмайера были связаны близкие ей по духу Юрай Палкович (1769—1850), автор поэтического сборника «Муза словацких гор» (1801), и Богуслав Таблиц (1769—1832), который издал в 1806—1812 гг. четыре книги «Поэзии и записок». Творчество их содействовало становлению светской лирики, разработке литературной техники. Поэзия обоими рассматривалась как средство морального и национального воспитания; при этом носителем добродетелей был для них простой народ. Оды Б. Таблица одухотворяла идея славянского единства. Эта идея поддерживала веру словаков в собственное будущее.

*Глава третья*

ВЕНГЕРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

БАРОККО И ПРОСВЕЩЕНИЕ

Почти до 70-х годов XVIII в. в венгерской литературе еще живут традиции барокко. Но его классический, «героический», по выражению венгерских историков литературы, период уже позади.

С одной стороны, во многом еще барочная по мироощущению и способу выражения венгерская литература утрачивает трагически окрашенную, но беззаветную освободительно-патриотическую патетику, «героику» (которой отмечено, например, творчество Зрини). В начале XVIII в. терпит поражение антигабсбургская война (1703—1711) Ференца Ракоци II, увенчавшая многолетнее дворянско-демократическое повстанческое движение, которое питало своими настроениями литературу наравне с антиоттоманской борьбой. С другой стороны, углубившийся интерес к личности, к ее внутренней жизни все больше выходил за рамки стоическо-фаталистической обреченности, обретал рациональные опоры в человеке и действительности, предвосхищая либо прямо отражая нравственно-эстетическую философию Просвещения, знаменуя сближение с ней.