История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

— Ну что ж! Говорите же. Вы тот, что мне писали?

— Да, сир; но я больше не помню ничего. Я полагал, что величие короля меня не ослепит. Больше со мной такого не случится. Милорд маршал должен был меня предупредить.

— Значит, он вас знает? Прогуляемся. О чем хотите вы со мной говорить? Что скажете об этом саде?

В то же самое время, как он спросил меня, о чем я хотел с ним говорить, он приказал мне говорить с ним о его саде. Я отвечу на второе, что ничего не понимаю в садах; но королю, который предполагает во мне знатока, покажется, что я ему возражаю. Идя на риск, что выкажу ему дурной вкус, я ответил, что нахожу сад превосходным.

— Но, — говорит он, — сады Версаля намного красивей.

— Без сомнения, сир, хотя это происходит вследствие наличия водных источников.

— Это правда; но то, что здесь нет воды — это не по моей вине. Я потратил три сотни тысяч экю напрасно в попытках провести сюда воду.

— Три сотни тысяч экю? Если Ваше Величество потратили на это такую сумму, вода должна была бы здесь быть.

— Ах! Я вижу, вы сведущи в гидравлике.

Следовало ли ему сказать, что он ошибается? Я боялся, что это ему не понравится. Я опустил голову. Это означало ни да ни нет. Но король не старался, слава богу, продолжить со мной разговор об этой науке, в которой я ничего не понимал. Не останавливаясь ни на минуту, он спросил у меня, каковы силы республики Венеции на море в случае войны.

— Двадцать высокобортных кораблей, ваше величество, и большое количество галер.

— А наземных войск?

— Семьдесят тысяч человек, сир, всех родов войск, при наборе по одному человеку с селения.

— Это неправда. Вы, очевидно, хотите меня насмешить, рассказывая эти басни. Но вы, очевидно, финансист. Скажите, что вы думаете о налогах.

Это был первый разговор, что я вел с королем. Обратив внимание на его стиль, его дурачества, его быстрые перескакивания с предмета на предмет, я решил, что призван играть сцену итальянской комедии импровизаций, где, если актер запинается, партер его освистывает. Так что я отвечал гордому королю с надменной гримасой финансиста, дающего понять, что я вполне могу говорить с ним о теории налогов.

— Это то, чего бы я хотел, потому что практика вас не касается.

— Есть три вида налогов по отношению к их эффекту, один из которых разорителен, второй, к сожалению, необходим, и третий — всегда превосходен.

— Мне это нравится. Продолжайте.

— Налог королевский разорителен, необходимый — это военный, превосходный — это народный.

— Что это все значит?

Мне приходилось пуститься в длинные рассуждения, потому что я придумывал.

— Королевский налог, сир, это тот, который монарх собирает со своих подданных, только чтобы пополнить свои сундуки.

— И он разорителен, говорите вы.

— Без сомнения, сир, потому что он разоряет циркуляцию средств — душу коммерции и поддержку государства.

— Однако вы считаете военный налог необходимым.

— Но к несчастью, потому что война, без сомненья, — несчастье.

— Это может быть. И народный?

— Всегда превосходен, потому что король берет его со своих подданных одной рукой и возвращает в их пользование другой с помощью полезных предприятий и установлений, направленных на то, чтобы увеличить их благосостояние.

— Вы знаете, без сомнения, Кальзабижи?

— Я должен его знать, сир. Семь лет назад мы учредили в Париже генуэзскую лотерею.

— И к какой категории отнесете вы этот налог, коль скоро вы полагаете, что это один из них?

— Да, сир. Это налог превосходного вида, если король предназначает доход от него на то, чтобы поддержать некое полезное установление.

— Но король может здесь и проиграть.

— Один раз из десяти.

— Это достоверный расчет?

— Достоверный, сир, как все политические расчеты.

— Они часто оказываются ошибочными.

— Прошу прощения у Вашего Величества. Они никогда не таковы, если Бог соблюдает нейтралитет.

— Возможно, я думаю так же, как и вы, относительно моральных расчетов, но мне не нравится ваша генуэзская лотерея. Я смотрю на нее как на мошенничество, и я ее не желаю, даже если буду убежден в физической невозможности для себя в ней проиграть.

— Ваше Величество мыслит здесь мудро, потому что невежественный народ станет в нее играть, только вовлекаемый ошибочным доверием.

После этого диалога, который, в сущности, составил только честь уму этого просвещенного монарха, он немного задержался, но не прервал меня. Он вошел в перистиль за двойной оградой и остановился передо мной, оглядывая меня с ног до головы и с головы до ног, затем, немного подумав, сказал:

— Вы очень красивый мужчина.

— Возможно, сир, что после долгих научных изысканий Ваше Величество смогло увидеть во мне одно из наименее значительных качеств, которыми блистают ваши гренадеры.

После ласковой улыбки он сказал, что, поскольку лорд маршал Кейт меня знает, он поговорит с ним обо мне, потом он приветствовал меня, приподняв свою шляпу, которую он никогда не снимал ни перед кем, с самой большой вежливостью.

Три или четыре дня спустя милорд маршал передал мне добрую весть, что я понравился королю, и что Его Величество сказал ему, что он подумает поручить мне кое-что. Любопытствуя узнать, в какой области он меня использует, и не желая торопить события, я решил ждать. Когда я не ужинал у Кальзабижи, мне доставляли истинное удовольствие общество барона Трейдена за столом у моей хозяйки и, поскольку стояла прекрасная погода, прогулка в парке давала мне возможность приятно провести день.

Кальзабиджи не замедлил получить позволение короля пускать свою лотерею за счет кого он хочет, выплачивая ему по шесть тысяч экю авансом за каждый тираж, и он снова открыл свои обменные бюро, смело известив публику, что лотерея пойдет за его счет. Он был счастлив. Его дискредитация не помешала публике играть в лотерею, и с таким наплывом желающих, что выручка принесла ему доход почти в сто тысяч экю, что позволило ему выплатить добрую часть своих долгов, и он забрал у своей любовницы обязательство, которое он ей дал, на десять тысяч экю, выдав ей эту сумму бумагами. Еврей Эфраим принял их, обратив в ее капитал, и выплачивал ей доход в шесть процентов годовых.

Кальзабижи после этого удачного тиража не имел трудностей найти гарантов на миллион, разделенный на тысячу акций, и лотерея шла своим чередом два или три года без всяких затруднений; но этот человек стал, тем не менее, банкротом и уехал умирать в Италию. Его любовница вышла замуж и вернулась в Париж.

В эти дни герцогиня Брюнсвик, сестра короля, приехала к нему с визитом вместе со своей дочерью, на которой год спустя женился наследный принц. По этому случаю король приехал в Берлин, где для него дали итальянскую оперу в маленьком театре Шарлоттенбурга. Я увидел в тот день короля Прусского, одетого по-придворному, в одежду из люстрина с золотым шитьем и с черными чулками. Его фигура была весьма комична. Он вошел в залу спектакля со шляпой в руке, поддерживая свою сестру под руку и привлекая к себе всеобщее внимание, потому что только старики могли помнить его появляющимся на публике без униформы и без сапог. Но в этом спектакле больше всего меня поразило — видеть танец знаменитой Денис. Я не знал, что она находится на службе у короля, и, имея за собой весьма долгий срок знакомства с нею, решил нанести ей визит в Берлине на следующий день.