История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Если бы я знал, когда начал говорить с видом знатока, что меня слушает подлинный знаток, я бы, разумеется, говорил намного меньше, потому что был, в сущности, весьма в этом невежествен; но я растерялся, потому что не мог такого предположить. Сам же герцог захотел считать меня весьма знающим.

Выйдя со стола, он отвел меня в свой кабинет, где попросил дать ему пятнадцать дней, если я не очень тороплюсь ехать в Петербург. Когда я заявил, что весь в его распоряжении, он сказал, что тот камергер, что говорил со мной, отвезет меня посмотреть все сооружения, что есть в его герцогстве, и я смогу написать все свои соображения по поводу их экономики. Я согласился, и мой отъезд был назначен назавтра. Герцог, довольный моим согласием, вызвал камергера, который пообещал мне быть на рассвете у дверей моей гостиницы в коляске с шестеркой лошадей.

Едва прибыв домой, я собрал свои вещи и сказал Ламберту быть готовым выехать со мной вместе со всем своим математическим багажом, и когда я рассказал ему, о чем идет речь, он заверил меня, что, хотя он и незнаком с этой наукой, он охотно послужит мне всем, что знает.

В назначенный час мы выехали, трое в коляске, слуга на запятках и двое других впереди верхом, вооруженные саблями и ружьями. Каждые два или три часа мы прибывали в какое-то место, где меняли лошадей и освежались, что-то ели и пили хорошие вина — рейнские или французские, которых было достаточно запасено среди провизии, взятой с собой в коляску.

В нашем турне, которое продолжалось пятнадцать дней, мы останавливались в пяти местах, где имелись сооружения для работы в шахтах, либо по меди, либо по железу. Мне не надо было быть знатоком, чтобы записать кое-что, достаточно было поразмышлять, в основном об экономии, что было главным, о чем просил меня герцог. Я преобразовывал в каком-то месте то, что считал не полезным, а в другом месте рекомендовал увеличение производства, чтобы увеличить доход. В главной шахте, где в работе были заняты тридцать человек, я порекомендовал сделать канал, выходящий из речки, который, хотя и очень короткий, благодаря своему уклону мог, при открытии шлюза, приводить во вращение три колеса, что позволяло директору шахты избавиться от двадцати рабочих; и Ламберт, по моей инструкции, нанес весьма точно план работ, измерил высоты, нарисовал шлюзы и колеса и сам наметил места, где надо подсыпать земли для ограждения справа и слева канал, вплоть до его окончания. Посредством различных других каналов я осушил большие пространства, чтобы получать в большем количестве серу и купорос, которым были пропитаны осматриваемые нами земли.

Я вернулся в Миттау очарованный, чего никак не ожидал и не предполагал, и открывший в себе таланты, наличия которых не знал. Я провел весь следующий день, переписывая набело мои наблюдения и перерисовывая в масштабе рисунки, которые к ним приложил.

Послезавтра я отправился представлять г-ну герцогу все мои наблюдения, которым он дал при мне самую высокую оценку, и в то же время я раскланялся с ним, поблагодарив за честь, что он оказал мне. Он сказал, что велит отвезти меня в Ригу в одной из своих карет, и что он даст мне письмо для принца Карла, своего сына, который стоит там в гарнизоне. Мудрый старик, исполненный большого опыта, спросил у меня, предпочитаю ли я украшения или их стоимость в деньгах. Я ответил, что от принца, такого как он, я предпочел бы деньги, хотя и счел бы себя вполне довольным, удостоившись чести поцеловать ему руку. Он дал мне записку, которой указывал своему кассиру выдать мне четыре сотни альберсталлеров… Я получил их в голландских дукатах, вычеканенных в монетном дворе Миттау. Альберсталлер идет за пол-дуката. Я отправился поцеловать руку м-м герцогине и обедал второй раз с г-ном де Кайзерлинг.

На следующее утро молодой камергер, знакомый мне, принес письмо герцога для его сына и пожелал мне доброго пути, сказав, что дворцовая карета, в которой меня отвезут в Ригу, стоит у дверей гостиницы. Я отбыл, весьма довольный, с заикой Ламбертом, и, поменяв лошадей на половине пути, прибыл в Ригу в полдень, где сразу отправил письмо герцога его сыну, генерал-майору на службе у России, камергеру и кавалеру ордена Александра Невского.

Глава V

Мое пребывание в Риге. Кампиони. С.-Элен. Д'Арагон. Прибытие императрицы. Отъезд из Риги и мое прибытие в Петербург. Я хожу всюду. Я покупаю Заиру.

Принц Карл де Бирхен, младший сын правящего герцога, генерал-майор на русской службе, кавалер ордена Александра Невского, предупрежденный своим отцом, встретил меня очень хорошо. Тридцати шести лет, с приятным лицом, хотя и не красавец, непринужденно вежливый, хорошо говорящий по-французски, он сказал мне немногими словами все то, что я мог бы от него услышать, если бы думал провести некоторое время в Риге. Его стол, его общество, его развлечения, его советы и его кошелек — вот предложения, что он мне сделал; никакого жилья, потому что он сам жил в стесненных обстоятельствах; но он предложил мне довольно удобную квартиру, сразу пришел меня повидать и обязал сразу прийти к нему пообедать, в том виде, в каком я был. Первым лицом, поразившим меня, был Кампиони, танцор, о котором, если читатель помнит, я говорил два или три раза в этих мемуарах. Этот Кампиони был выше своей профессии. Он был создан для доброй компании, вежлив, любезен, изворотлив, без предубеждений, любитель женщин, хорошего стола, крупной игры, благоразумен, деликатен, храбр, и был спокоен тогда, когда фортуна ему благоприятствовала, как и тогда, когда она ему противилась. Мы были оба рады встретиться. Второй сотрапезник был барон де С.-Элен, савояр, с женой, молодой и не уродиной, но невыразительной. Этот барон, большой и жирный, был игрок, обжора, любитель выпить, владеющий искусством делать долги и убеждать своих кредиторов ждать. Это были все уменья, которыми он обладал, весьма неумный во всем остальном. Другой сотрапезник был адъютант монсеньора, бывший его верным рабом. Мадемуазель двадцати лет, красивая, высокая и худая, сидела рядом с ним; это была его любовница. Очень бледная, грустная, задумчивая, она почти ничего не ела, потому что все, по ее мнению, было плохим, и к тому же сказалась больной. На лице ее лежала печать недовольства. Принц старался время от времени ее развеселить, заставить выпить, она отвергала все с пренебрежением и даже с негодованием, и принц при этом насмехался над ней и указывал, смеясь, на ее странности. Несмотря на это, мы провели за столом полтора часа достаточно весело. После обеда принц занялся делами и, сказав мне, что его стол всегда для меня накрыт, утром и вечером, передал меня Кампиони.

Этот старый друг, мой соотечественник, проводил меня в мое жилище и, перед тем, как показать мне Ригу, отвел к себе, чтобы познакомить со своей женой и всей своей семьей. Я не знал, что он снова женился. Я увидел его предполагаемую жену, англичанку, очень любезную, худую, полную ума, которая меня, однако, не столь заинтересовала, как его дочь, которой было одиннадцать лет, но ум у которой был как у восемнадцатилетней; кроме того, она была красива, хорошо танцевала и аккомпанировала своим маленьким ариям на мандолине. Эта юная девочка, немного слишком заласканная, сразу меня завоевала, отец ее поздравил, но мать заругала, назвав писюхой. Жестокое оскорбление для девочки с рано развившимся умом.

Кампиони на прогулке все мне объяснил, сам начав разговор:

— Я живу, — сказал мне он, десять лет с этой женщиной. Бетти, которую вы находите очаровательной, не моя дочь; у нее другие родители. Я покинул Петербург два года назад и живу здесь хорошо, держу школу танцев, где у меня есть ученики и ученицы, создающие мне известность. Я играю у принца, иногда выигрываю, иногда — проигрываю, и никогда не получается набрать сумму, достаточную для того, чтобы расплатиться с кредитором, который преследует меня в силу векселя, что я оставил в Петербурге. Он может посадить меня в тюрьму, и я этого все время ожидаю. Вексель на 500 рублей. Он не желает оплаты по частям. Я ожидаю больших морозов и тогда я смогу убежать в одиночку, я уеду в Польшу, откуда пришлю моей жене достаточно, чтобы она могла жить. Барон де С.-Элен тоже убежит, потому что отговаривается от своих кредиторов только словами. Принц, к которому мы приходим каждый день, очень нам полезен, потому что у него мы можем играть; но если нам не повезет, так, что нужны будут деньги, он не сможет помочь, так как, будучи сам в долгах, он денег не имеет, и ежедневные затраты, что он должен нести, очень велики в сравнении с его доходами. Он играет и все время проигрывает. Его любовница стоит ему дорого и огорчает его своим дурным настроением, потому что все время ждет от него положительного слова. Он обещал ей жениться по прошествии двух лет, и на этом условии она позволила ему сделать ей двоих детей. Она не хочет его больше, потому что боится, что он сделает ей третьего. Из-за этого она его изводит, и вы его всегда видите таким, как сегодня, хмурым. Он нашел ей лейтенанта, готового жениться, но она хочет по крайней мере майора.

Назавтра принц дал обед для генерала аншеф Войякова, к которому у меня было письмо от маршала Левальда, а также к баронессе Корф де Миттау, к м-м Ифтинов и к красивой мадемуазели, которая собиралась выйти замуж за того барона Будберга, с которым я был знаком по Флоренции, Турину, Аугсбургу и Страсбургу, о чем я, возможно, забыл сказать. Все эти знакомства позволили мне провести приятно три недели, особенно будучи очарованным генералом Войакофф, который бывал в Венеции за пятьдесят лет до того, когда называли русских московитами, поскольку создатель Петербурга еще жил. Он заставил меня смеяться, воздавая хвалы венецианцам теперешнего времени, полагая их теми же, что и во времена, о которых он говорил.

От английского негоцианта Колина я узнал новость, что так называемый барон дю Хенау, который вручил мне в Лондоне фальшивое обменное письмо, был повешен в Португалии. Он был ливонец, сын бедного торговца, и использовался им для своих поручений. В то время один русский, который был в Польше по поручению своего двора, остановился, к своему несчастью, в Риге, где потерял двадцать тысяч рублей на слово в фараон у принца Курляндского. Тот, кто таллировал, был Кампиони. Русский подписал обменные письма в уплату суммы; но как только приехал в Петербург, он явился в коммерческий трибунал оспорить свои собственные письма, объявив их ничтожными, вследствие чего не только выигравшие оказались лишены крупной суммы, на которую они рассчитывали, но игра была также запрещена под угрозой строгих наказаний, по всем офицерским домам штаб-квартиры. Этот русский, что совершил эту низость, был тот же человек, что выдал секрет Елизаветы Петровны, когда она вела войну с королем Пруссии, известив ее племянника Петра, объявленного наследником трона, обо всех приказах, что она посылала своим генералам. Петр, в свою очередь, извещал обо всем короля Пруссии, которого обожал. По смерти Елизаветы Петр III взял его в президиум коммерческого трибунала, опубликовав с полнейшей нескромностью, какого рода были обязательства, которые он перед ним имел. Этот неверный министр не был этим опозорен. Кампиони таллировал, но тот, кто держал банк, был принц; я поспорил на десять процентов от суммы, которые должны были мне быть выплачены, когда этот русский окажет честь первому из своих обменных писем; однако, когда я сказал за столом у самого принца, что не верю, что русский заплатит, и что я охотно уступлю мою долю за сто рублей, принц, поймав меня на слове, заплатил мне сотню; так получилось, что я оказался единственный, кто выиграл в этой партии.

В эти дни императрица Екатерина II, возымев желание осмотреть государство, которого она стала хозяйкой, проследовала через Ригу, направляясь в Варшаву, где она обладала большими прерогативами, поместив на трон Станисласа Понятовского, своего старого фаворита. В Риге я впервые видел эту великую принцессу. Я был свидетелем того радушия и благожелательности, с которыми она принимала в большой зале почести ливонского дворянства, и поцелуев в губы, которые она раздавала всем знатным девицам, которые подходили к ней, чтобы поцеловать руку. Ее окружение состояло из Орловых и трех или четырех других, которые стояли во главе заговора. Чтобы порадовать своих верных слуг, она сказала им очень милостиво, что составит с ними маленький банк в фараон на десять тысяч рублей. Немедленно принесли деньги в золоте и карты. Екатерина села, приняв участие в игре, сделала вид, что мешает, дала снять первому попавшемуся и имела удовольствие проиграться в первой же талье. Это должно было случиться, по крайней мере, если понтеры не были безумны, поскольку карты не были мешаны и было известно, какая должна быть выигрывающая карта, когда видели предыдущую. Она выехала на следующий день в Миттау, где ее встречали под деревянными триумфальными арками, поскольку каменные были слишком дороги, либо не было времени их соорудить достаточно прочными. Но назавтра в полдень воцарился всеобщий ужас, когда узнали, что в Петербурге произошла революция. Хотели взять штурмом крепость Шлиссельбург, где содержался в заключении несчастный Иван Иванович [4] , который был объявлен императором в колыбели, и которого Елизавета Петровна сместила с трона. Два офицера состоявшие в гарнизоне крепости, и которым был доверен знаменитый пленник, убили невинного императора, чтобы помешать тому присоединиться к решительному человеку, который затеял этот большой переворот, благодаря которому, если бы он удался, этого человека ждала бы большая судьба. Эта смерть невинного императора произвела столь сильное потрясение во всем городе, что верный Панин, опасаясь мятежа, посылал курьера за курьером, чтобы дать понять Екатерине, что ее присутствие в столице необходимо. Из-за этого она покинула Миттау через двадцать четыре часа после того, как туда прибыла, и, вместо того, чтобы ехать в Варшаву, повернула обратно, торопясь в Петербург, где нашла покорность и спокойствие. Она вознаградила, из государственных соображений, убийц несчастного императора и велела отрубить голову честолюбцу, который, из одного желания прославиться, попытался ее низвергнуть.

4

Иван Антонович — прим перев.