История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4
Шрифт:
— Правда ли, — сказал я ей, отлепляясь от нее, — что наше примирение прошло без свидетеля?
Она подняла светильник и, взяв меня за руку, отвела в комнату с большим зеркалом, которое, как я полагал, хранило секрет. Она открыла его и, опустив планку, прикрывавшую его задник, я увидел дверь, через которую мы вошли в кабинет, в котором я увидел все, что может понадобиться кому-то, кому надо провести там несколько часов. Софу, которая при желании становилась кроватью, стол, кресло, секретер, свечи в подсвечниках; наконец, все, что может понадобиться любопытному сладострастнику, для которого главным удовольствием должна стать возможность оставаться неизвестным зрителем чужих развлечений. Я увидел сбоку от софы подвижную планку. М. М. ее потянула, и через двадцать отверстий, расположенных
— Теперь, — сказала мне М. М., — я готова удовлетворить любопытство, которое ты благоразумно не решился доверить бумаге.
— Ты не можешь знать…
— Перестань. Любовь это божество, она знает все. Признайся, что ты хочешь знать, был ли наш друг здесь в ту роковую ночь, что стоила мне стольких слез.
— Признаюсь.
— Ну что ж! Он тут был; и ты не будешь сердиться, когда узнаешь, что ты окончательно его покорил и снискал его пылкую дружбу. Он залюбовался твоим характером, твоей любовью, твоими чувствами и твоей порядочностью; Он одобрил страсть, которую ты мне внушил. Это он посочувствовал мне утром, заверив, что невозможно, чтобы ты не вернулся ко мне после того, как я открою тебе мои истинные чувства, мой замысел и мои добрые намерения.
— Но вы должны были бы часто засыпать, потому что невозможно, не видя ничего интересного, провести здесь восемь часов в темноте и тишине.
— Интерес бывает самый живой, как с его стороны, так и с моей, и к тому же в темноте мы оставались бы только тогда, когда вы находитесь на софе, когда вы можете заметить лучи света, выходящие из отверстий в этих цветах. Мы задергивали бы занавеску и ужинали, слушая внимательно ваши разговоры за столом. Интерес, который он проявляет, еще больше моего. Он сказал мне, что никогда так глубоко не проникал в человеческое сердце, как в этом случае, и ты, должно быть никогда не страдал так, как в эту ночь, и он тебе очень сочувствовал; Но К. К. его поразила еще больше, чем меня, потому что невозможно, чтобы девочка пятнадцати лет рассуждала так, как она, желая оправдать меня перед тобой, и говоря все это так, как говорила она, без иного искусства, кроме того, что диктовала ей природа и правда, если не обладала при этом ангельской душой. Если ты женишься на ней, у тебя будет божественная жена. Когда я ее потеряю, я буду несчастна, но твое счастье меня утешит. Я не понимаю, ни как ты мог влюбиться в меня, поскольку ты меня любишь, ни как она смогла не возненавидеть меня, зная, что я отняла у нее твое сердце. К. К. — само совершенство. Она сказала, что поведала тебе о своих стерильных любовных отношениях со мной лишь для того, чтобы повиниться в том, что она считала своим преступлением перед тем долгом верности, которым она, как она считает, тебе обязана.
Когда мы сели за стол, М. М. заметила, что я похудел. Мы веселились, вспоминая о прошедших опасностях, маскараде Пьеро, бале Бриати, на котором, должно быть, был другой Пьеро, и о замечательном эффекте этого переодевания, из-за которого оказалось невозможно никого узнать, потому что Пьеро в приемной казался ей меньше ростом и более худой, чем я. Она решила, что если бы я случайно не взял монастырскую гондолу и если бы я не показался в приемной, одетым в Пьеро, она бы не узнала, кто я, потому что монахини не проявили бы любопытства относительно меня; и она добавила, что облегченно вздохнула, когда узнала, что я не патриций, как она опасалась, потому что в этом случае в дальнейшем могли возникнуть некие неприятности, которые повергли бы ее в отчаяние.
Я хорошо понимал, чего она должна была опасаться, но притворился непонятливым:
— Не пойму, — сказал я ей, — чего ты могла бы опасаться, если бы я был патрицием.
— Мой дорогой друг, дело в том, что я могу объяснить тебе это, только взяв с тебя слово, что ты доставишь мне удовольствие, которого я у тебя попрошу.
— Какие у меня могут быть трудности из-за того, что я доставлю тебе любое удовольствие, которого ты у меня попросишь, если оно только зависит от меня и не нанесет ущерба моей чести теперь, когда
между нами уже нет никаких секретов? Говори, моя дорогая, скажи мне эти резоны и рассчитывай на мою любовь, а также на мою снисходительность относительно всего, что может доставить тебе удовольствие.— Очень хорошо. Я прошу тебя об ужине у тебя в казене. Я пойду туда вместе с моим другом, который умирает от желания познакомиться с тобой.
— И после ужина ты уйдешь с ним?
— Ты видишь, что так должно быть.
— И твой друг теперь знает, кто я такой.
— Я полагала, что должна ему сказать. Без этого он не осмелился бы прийти к тебе ужинать.
— Итак, я таков, как я есть. Твой друг — иностранный министр.
— Точно.
— Но, оказывая мне честь прийти со мной поужинать, он не станет соблюдать инкогнито.
— Это было бы чудовищно. Я представлю тебе его под его собственным именем и званием.
— И какое же ты можешь предположить препятствие, что помешало бы мне доставить тебе это удовольствие? Скажи мне, что может быть проще. Назначь день и будь уверена, что я буду ждать тебя с нетерпением.
— Я была бы уверена в твоей любезности, даже если бы ты попытался посеять во мне сомнение.
— Я считаю это издевательством.
— Прошу тебя, не смейся. Я теперь довольна. С тобой будет ужинать г-н де Бернис, посол Франции. Я представлю тебе его, когда он снимет маску. Думаю, он не оставит без внимания, что ты знаешь о том, что он мой любовник, но ты не должен показывать, что знаешь о его осведомленности о нашей взаимной нежности.
— Я знаю свой долг, мой нежный друг. Я рад этому ужину. Ты была права, беспокоясь о моем звании, потому что если бы я был патрицием, Государственные инквизиторы чрезвычайно бы этим заинтересовались, и последствия были бы ужасные. Меня отправили бы в Пьомби, была бы обесчещена ты, аббатиса, монастырь… Святые небеса! Ты права. Если бы ты сказала мне о своем беспокойстве, я бы рассказал тебе, кто я, потому что, в конце концов, моя скрытность происходила только из страха, что если бы я был узнан, отец К. К. мог бы перевести ее в другой монастырь. Можешь назвать мне день ужина? Я волнуюсь.
— Сегодня четвертое. Мы можем вместе прийти ужинать восьмого. Мы придем к тебе после второго балета оперы. Скажи мне только признаки, по которым мы сможем найти казен, никого не спрашивая.
Я обрисовал ей все, что нужно, чтобы найти дверь моего казена, как по воде, так и по улице. Обрадованный этой предстоящей прекрасной и почетной встречей, я уговорил моего ангела пойти спать. Я сказал ей, что выздоравливаю и, поужинав с аппетитом, должен отправляться в кровать, отдать мой первейший долг Морфею. Она поставила будильник на десять часов, и мы пошли спать в алькове. С десяти до двенадцати, потому что ночи становились короче, мы занимались любовью.
Мы заснули, не только не разделившись, но даже не разлепив наших уст, издавших последние вздохи. Такая позиция помешала нам проклясть будильник, который через шесть часов издал свой сигнал, по которому мы должны продолжить дело, которое затеяли. М. М. была источником света. Ее щеки, оживленные радостью, позволяли мне любоваться ее блестящими розами Венеры. Я сказал ей это, и она, полная желания меня понять, побудила меня посмотреть внимательней на ее прекрасные груди, которые своими волнующими движениями, казалось, побуждали меня освободить своими губами духов любви, которые их волновали. Насладившись ими, я перешел к ее раскрытому рту, чтобы принять ее поцелуй, означавший ее поражение, которое я сопроводил своим.
Морфей, возможно, одержал бы над нами повторную победу, если бы часы не известили нас, что у нас осталось времени только на то, чтобы одеться. Она вернулась в монастырь, подтвердив нашу встречу восьмого. Проспав до полудня, я вернулся в Венецию, где отдал распоряжения моему повару относительно этой встречи, которую ожидал с большим удовольствием.
Глава VII
Я ужинаю втроем, с г-ном де Бернис, послом Франции, в моем казене. Предложение М. М.; я с ним соглашаюсь. Последствия. К. К. становится мне неверна, при том, что я не могу на это жаловаться.