История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

У аббата Гама был очень хороший табак в табакерке из Индии, он передал его Терезе, а она дала ему свой, в табакерке из светлого перламутра, инкрустированного золотыми арабесками — красивей нельзя себе представить. Гама покритиковал табак Терезы, я нашел его хорошим, но смел сказать, что мой лучше. Я достал свою табакерку и предложил ей попробовать, держа ее раскрытой. Она не могла видеть портрет. Она согласилась, что он превосходен.

— Что ж, мадам! Не хотите ли обменяться?

— Охотно. Дайте мне бумажки.

— Этого не нужно. Поменяем табак в коробках, в которых он содержится.

Говоря так, я кладу табакерку Терезы в свой карман и предлагаю ей свою, в закрытом виде. Когда она видит портрет, она издает крик, который заинтриговывает компанию, и не может удержаться и не поцеловать медальон.

— Взгляни, говорит она Цезарино, — вот твой портрет.

Цезарино смотрит на него, удивленный, и коробочка обходит вокруг стола. Все заявляют, что это мой собственный портрет, сделанный десять лет назад, но может сойти и за портрет Цезарино. Тереза поражена и клянется, что коробочка больше не покинет ее рук, поднимается из-за стола и целует снова своего дорогого брата. Я вижу, как аббат Гама строит в своей политической голове развернутый комментарий к этой маленькой историйке. Он уходит к вечеру, сказав мне, что ждет меня завтра к завтраку.

Я провел день, любезничая с Редегондой и с Терезой, которая, видя, что эта девушка мне нравится, посоветовала с ней объясниться, и предложила пригласить ее к себе, как только мне захочется. Но Тереза ее не слишком хорошо знала.

Аббат Гама дал мне на следующий день чашку очень хорошего шоколада; он сказал, что предупредил маршала Бота и что пойдет в четыре часа меня ему представить. Потом, всегдашний раб своего любопытства, он с достоинством упрекнул меня, что в своем коротком рассказе о моих приключениях я ничего не сказал ему относительно своей великой карьеры.

— Моя карьера, месье аббат, не столь и велика, но у меня есть друзья, чьи кошельки для меня всегда открыты.

— Если у вас есть подлинные друзья, вы богаты. Но такие друзья весьма редки.

Выйдя от него, я направился делать визит Редегонде, которую весьма охотно предпочел ла Кортичелли. Она приняла меня в комнате, где я увидел ее мать, ее дядю и трех или четырех детей, ее братьев.

— У вас нет другой комнаты, где вы могли бы принимать ваших друзей?

— Мне не нужна другая комната, так как у меня нет друзей, которых надо принимать.

— Заведите комнату, и вы получите друзей. Эта превосходна, чтобы принимать родственников, но не таких, как я, приходящих, чтобы воздать должное вашему очарованию и вашим талантам.

— У моей дочери, месье, — говорит мне мать, — очень маленький талант, и совершенно нет очарования.

— Она мне, однако, очень нравится.

— Это для нее большое счастье, и она предоставит вам все случаи, чтобы вы с ней повидались, но впрочем, только здесь.

— Здесь, боюсь, вам будет неудобно. Прощайте, мадам.

Я пошел отчитаться перед Терезой о моем визите, и мы посмеялись. Она сказала, что охотно увидит меня в опере в своей уборной, куда я смогу пройти, дав один тестоне человеку, стоящему у маленькой лестницы, ведущей на сцену.

Аббат Гама взял меня с собой, чтобы представить маршалу Бота. Я увидел человека, со всех точек зрения полного достоинств. Он прославился своим делом при Генуе. Он лично командовал австрийской армией, когда генуэзский народ, возмущенный присутствием этих иностранцев, явившихся, чтобы поработить их родину, восстал и заставил их покинуть город. Была восстановлена древняя республика. Маршал Бота был в компании флорентийских дам и сеньоров, которых покинул, чтобы приветствовать меня. Он говорил со мной о Венеции как человек, хорошо знающий мою родину, и, поговорив о Франции, показался мне довольным. В свою очередь, он рассказал о русском дворе, где находился, когда Елизавета Петровна, которая еще царствует, взошла с такой легкостью на трон своего отца, Петра Великого. Он сказал, что только в России в политике широко пользуются ядами.

В час оперы маршал удалился и весь народ разошелся. Проводив аббата, который, разумеется, заверил меня, что я очень понравился маршалу, я также пошел в оперу, где с помощью тестоне поднялся в уборную Терезы, где ее одевала ее хорошенькая горничная. Она посоветовала мне идти в уборную Редегонды, которая должна была переодеваться в мужчину, предоставив мне, может быть, возможность увидеть прелестные вещи.

Я дал себя туда провести, и там мать не хотела позволить мне остаться, потому что в этот момент ее дочь должна была переодеваться, но когда я обещал повернуться к ней спиной, она позволила, сказав мне сесть пред туалетом. Однако на туалете было большое зеркало, которое мне возможность прекрасно увидеть бесплатно все, что было у Редегонды тайного, особенно, когда она неосторожно стала засовывать свои ноги в штаны. Она этим ничего не потеряла, потому что я постарался бы обрести эти радости при любых условиях. Мне казалось невозможным, чтобы она не знала, что из того места, где я находился, я видел все, и эта мысль меня еще больше разогрела. Я повернулся, когда мать мне разрешила, и полюбовался этой изящной девушкой, одетой мужчиной, ростом в пять футов.

Редегонда, переодевшись, вышла, и теперь я смог поговорить с ней тет-а-тет за кулисой.

— Я горю, очаровательная Редегонда, — сказал я ей, — и чувствую, что умру, если вы не осчастливите меня. Никакого притворства, вы знаете, что в вашем зеркале я видел вас всю, и не считаю вас способной зажечь меня, чтобы затем ввергнуть в отчаяние.

— Что вы могли видеть? Я ничего не знаю.

— Ладно. Может быть и так; но ответьте мне. Это главное. Что мне надо сделать, чтобы получить вас?

— Получить меня? Я не понимаю такой язык. Я порядочная девушка.

— Я этому верю, и поверьте также, что после того, как вы меня полюбите, вы не станете непорядочной. Говорите мне ясно, потому что я должен немедленно знать свою судьбу.

— Я не могу вам сказать ничего иного, кроме того, что вы можете приходить меня повидать.

— В какое время вы будете одна?

— Одна — никогда.

— Ну, ладно! Пусть ваша мать присутствует; мне это все равно. Если она разумный человек, она сделает вид, что не видит, и я буду давать вам каждый раз сотню дукатов.

— На самом деле, вы либо сумасшедший, либо мы с вами незнакомы.

Когда я рассказал все это четверть часа спустя Терезе, она посоветовала мне, как следует посмеявшись, предложить сотню дукатов ее матери, и если она их отвергнет, наплевать на это и идти искать удачи в другом месте. Я вернулся в уборную, где мамаша была одна.

— Мадам, я иностранец, и я уезжаю через восемь или десять дней; я богат и влюблен в вашу дочь. Не хотите ли прийти этим вечером ко мне вместе с ней и быть доброй? Я дам вам сто цехинов, и в дальнейшем вы меня продолжите разорять.

— С кем это вы думаете, что говорите? Ваша наглость меня удивляет. Справьтесь о том, кто я, и справьтесь о поведении моей дочери. Вы первый, кто осмелился обратиться к мне с подобным предложением.

— Тогда прощайте, мадам.

— Прощайте, месье.

Я нашел Редегонду за кулисой и передал ей диалог слово в слово. Она прыснула смехом.

— Хорошо ли или плохо я поступил?

— Скорее хорошо, чем плохо; но если вы меня любите, приходите повидаться.

— Прийти повидать вас теперь?